Окрашенное портвейном. Завтра каникулы

Я проснулся посреди ночи. Луна, потерявшимся апельсином, смотрела в окно. Встал из кресла, размял затекшие от долгого сидения ноги и побрел в спальню. Лег, но все равно уже не спалось. Попытался пристать к Маняше, но в ответ получил только локтем по лицу.

Наш семейный стаж исчислялся уже тремя годами. За столь небольшой срок мы успели порядком друг другу поднадоесть. Не один раз были на грани развода, но что-то каждый раз останавливало. То ли дочка, которую неожиданно для себя безумно полюбил, то ли привычка к уже устоявшемуся быту, частью которого были скандалы и размолвки. По молодости и отсутствию глубоких чувств мы легко мирились, чтобы через день, через два поругаться вновь.

Маняша — женщина замечательная, умная, местами даже образованная. Но, как со студенческих лет вошла в роль молодежного вожака, так никак из этой роли выйти не может. Иногда мне кажется, что для нее я до сих пор, один из тех, кого надо строить и равнять. Маняша хотела развить во мне хороший вкус. Она считала дурновкусием пить и напиваться портвейном. Поэтому много и бездарно говорила о культуре пития. После ужина наливала мне в чай ложку бальзама, предлагая посмаковать и насладиться ароматами.

«Чувствуешь аромат? Понимаешь теперь разницу? Неужели это может сравниться с той гадостью, которую ты пьешь»? — говаривала она, прихлебывая мелкими глоточками чай. Я охотно соглашался, так как знал, что через полчаса Маняша уйдет укладывать дочь, а потом смотреть новости по телевизору. За это время я успею основательно приложиться к портвейну, который прячу за мусорным ведром под мойкой.

— Представляешь, — возвращалась она кухню, чтобы поделиться новостями. — Сегодня днем по московским кинотеатрам рейд провели. Проверяли, кто в рабочее время в кино ходит. Столько народу… — она осекалась, видя мое состояние, в которое никак не могла привести меня ложка бальзама в чае.

— Когда, когда ты успел? — она начинала с грохотом открывать шкафы в поисках ненавистного портвейна. Маняша была настолько правильной, что ей и в голову не могло прийти, что бутылку можно хранить не только на полке, но и за мусорным ведром.

— Маняш, ты что ищешь? — разыгрывал я недоумение. — Ты, наверное, бутылку ищешь, которой нет. Вот видишь, ничего нет. Это меня от бальзама твоего так сморило. Крепкий, зараза, очень. Видно не для моего ослабленного организма.

— Ты, что издеваешься надо мной? В твой ослабленный организм литр водки можно влить.

— Маняш, ты же знаешь, что я водку не пью.

— Я знаю, что ты пьяница. Я с тобой и так, и сяк. А ты, ты…

Потом она садилась за стол, утыкалась в него лицом и начинала, чуть наигранно, подвывая, плакать. Мне становилось стыдно от того, что опять обидел жену, и ее могут услышать соседи.

Слез ее не любил, поэтому тут же давал ей и себе клятвы, что больше никогда, что только сегодня и в последний раз. Маняша поднимала голову от стола, смахивала слезы и спрашивала: «правда, в последний раз»? Она хотела верить и хотела прощать. Любви уже не было, а осталось неизбывное желание (сколько сил потрачено) «подогнать» меня под свой идеал мужчины, который я очень слабо себе представлял, и поэтому не понимал, что от меня хотят. И, чтобы вымолить прощение (мне всегда было очень стыдно), я становился положительным мужем.

После работы ехал домой, пил после ужина  чай с бальзамом, курил на площадке, мыл полы и исполнял супружеский долг по трезвости. Я не уверен, что это было для нее идеалом мужчины. Но ничего другого предложить не мог или не хотел. И я, и она уже знали, что это ненадолго. Срывы происходили по-разному, но с одной и той же последовательностью: сначала стал напиваться за ужином, потом уже к ужину приезжать пьяный. За ужин я не переживал: жена чертовски отвратительно готовила.

Просвет в нашей семейной жизни наступило только тогда, когда у жены появился любовник. Я бы не догадался. Она сама об этом сообщила, надеясь сделать мне больно. И это ей удалось. Я расстроился, но не осуждал жену. Чтобы еще сильнее расстроиться, впадал в эротические фантазии, представляя, как некто имеет мою Маняшу. Это возбуждало меня так, что немедленно хотелось жену. Желание сравнить видно заводило и ее. Я стеснялся спрашивать, кто же лучше?

Сегодня я не лучше. Хотя и не очень — то и хотелось. Так, просто не спалось. И все же. Кто лучше?

Я встал и пошел покурить на кухню. По пути заглянул к дочке в комнату. Девочка тихо спала, сладко причмокивая во сне, поправил одеяльце и поцеловал ее в лобик. На кухне сразу выпил стакан портвейна, который не успел допить вечером. Прикинув, что к утру запах рассосется, выпил еще. И сразу захотелось женщину. Вернулся в спальню и начал приставать к жене. Она, дура, на меня раскричалась, но уснуть уже не могла, Выполнив свои супружеские обязанности, я отвалился и тут же крепко заснул.

Утром на работу собирался в хорошем настроении. Попросил жену завязать мне галстук.

— Куда собрался? — спросила она, придерживая на моей шее галстук. — Так бы и удавила тебя.

Я ей верил.

— За что? -тем не менее, почти искренне удивился я. — Сегодня последний учебный день, и у меня родительское собрание.

— Значит, опять пьяный придешь? — Утвердительно спросила она. — Как же ты мне надоел. Всю жизнь испортил. — Маняша начинала заводиться.

— Не кипятись. У нас все скоро будет хорошо. Причем не просто хорошо, а очень хорошо. Я геройски погибну, и ты навсегда останешься женой героя в отдельной квартире со всеми удобствами и раздельным санузлом. Ты сделаешь из нашей квартиры мемориальный музей и будешь водить тематические экскурсии для пионеров «Герои живут рядом».

— Опять паясничаешь?

— Почему же. Очень даже серьезно. Представляешь, тебя пионеры спрашивают: «А скажите, пожалуйста, как же геройски погиб ваш муж»? Ты ведешь их к туалету и показываешь: «Когда блевал, поскользнулся, упал головой в унитаз и захлебнулся». Потом закатишь глаза к потолку и добавишь: «Он так любил море».

— Юр, но неужели мы не можем жить нормально? — жена желала перемирия.

— Конечно, можем. Ты и сейчас нормально живешь. — Произнес я с намеком. — Ладно, вечером поговорим. Я сразу после собрания домой. Обещаю.

Уроки прошли легко. До собрания проверил дневники, выпил стакан портвейна, который всегда хранился за высокими томами «Детской энциклопедии». Закурил, начал фантазировать. В фантазиях сам выстраиваю свою жизнь. Красивая жизнь получается.

Я представил себе такую картину: сидим мы на педсовете, все внимательно слушают доклад директора. Хороший такой доклад, громкий, четкий. Вдруг в кабинет входит, нет, врывается секретарша и с придыханием в голосе говорит: «Там, там… народная артистка СССР Алла Пугачева приехала, Юрия Ивановича спрашивает». Я встаю и тихо говорю: «Можно выйти, это моя жена. Ключи от квартиры забыла».

Учителя начинают мне аплодировать. Или нет, лучше так. Сама Пугачева заглядывает в кабинет. Полная тишина от изумления, и она нежно говорит: «Юрик, милый, я так по тебе соскучилась». Я же отвечаю жестко, со стальными нотками в голосе: «Алла, будь любезна, подожди за дверью. Мы с коллективом обсуждаем проблемы оптимизации учебного процесса». Она смущенно тушуется: «Как скажешь, милый. Я подожду тебя за дверью».

Посмотрел на часы. До собрания два часа. Заглянул еще раз за «Детскую энциклопедию». Люблю пить в одиночестве. Жена говорит, что это признак алкоголизма. А мне нравится одиночество. После второго стакана я обычно ухожу на войну. Как правило, на Отечественную. Вся школа провожает меня на фронт. И жена тоже. Иногда настоящая, иногда народная артистка СССР. Настоящая прощается без сожаления, а народная артистка плачет.

Через три года возвращаюсь с фронта. Небритый, в шинели без знаков различия. Звоню в квартиру. Открывает жена настоящая. Растерянная и удивленная: «Я думала, что ты геройски погиб». Я, молча вхожу в квартиру, и вижу любовника. Толстого и лысого. Сволочь. В моих домашних тапочках. После паузы скидываю шинель на пол, а под ней китель с генеральскими погонами, а на груди сияет звезда Героя Советского Союза, иногда две. Хватаюсь за пистолет. Здесь мои фантазии замедляются. Я в раздумье, кого пристрелить? Так и не решив, еще раз заглянул за «Детскую энциклопедию». Закурил. Посмотрел на часы и стал размышлять о насущном: «Сбегать еще за бутылкой или сначала стать Генеральным секретарем»? Рассудок оказался сильнее сердца. Я сбегал за портвейном, но пить не стал. После собрания выпью.

К началу собрания был почти трезвый. Только запах не рассосался. Но мои родительницы прощали мне эту слабость, в противном случае все давно бы стало известно директору, хотя ему и так многое известно.

За час провел общую часть, раздал дневники. Потом еще час беседовал индивидуально. Мамы любили со мной поговорить, так как знали о моем очень добром отношении к детям. Мне кажется, что и с мамами я был добр и мил, никогда не отказывался, если кто-то из них приглашал меня в гости. Но сегодня приглашения вежливо отклонил, так как обещал Маняше быть пораньше и трезвым.

Все. Класс опустел. Я засобирался домой, но прежде аккуратно выбил пробку из бутылки старым студенческим способом: с помощью толстой книги. Обычно это был «Капитал» Маркса. Выпил стакан. Заткнул бутылку. Закурил. Бутылку аккуратно положил в «дипломат». Выключил свет в кабинете и по полутемной лестницей стал спускаться вниз. Пока сторож, гремя ключами, открывал мне дверь, предложил ему выпить на «посошок». Мы допили бутылку, покурили. Он посоветовал быть мне бдительным: милиция совсем распоясалась, хватает кого не попадя. И пытался мне поведать, как его позавчера не за что не про что милиционеры повязали. В благодарность за то, что его выслушали, вытащил из тумбочки бутылку такого же портвейна. «Много не налью, — сразу предупредил сторож. — Мне еще всю ночь дежурит».

Выпили аккуратно по полстакана. Закурили. «Может, еще по чуть-чуть»? — предложил он. Допили бутылку, и я заспешил на выход.

Вышел на улицу. Свежий воздух не сильно взбодрил меня, но все равно хорошо — завтра каникулы. Посмотрел на часы. Магазин еще открыт, взял бутылку портвейна и пошел на станцию. По дороге прикинул, что полбутылки смогу выпить в электричке, а остальное оставлю на потом, на завтрак. Завтра в школу можно будет не спешить. Каникулы.

Войдя в электричку, не стал проходить в вагон, а остался в тамбуре. Шариковой ручкой вогнал пробку внутрь бутылки и стал пить из горла. Выпил ровно треть бутылки, но неаккуратно. Облил драгоценной влагой галстук. Поэтому я так не люблю носить галстуки: вечно в пятнах. Захотелось закусить. Закурил. Потом прошел в вагон и сел в предвкушении фантазий. Я, советский разведчик, засланный в самое логово…

Проснулся от того, что стало холодно. Открыл глаза. В вагоне было темно и тихо. Я вышел из вагона и стал озираться вокруг. Станция мне была незнакома. Наверное, я проспал свою остановку. Это открытие меня успокоило. Осталось только понять, сколько сейчас времени, где я и как отсюда выбраться?

Времени было два часа ночи. А станция называлась Серпухов, и первая электричка будет только около пяти утра. Я достал портвейн и выпил от половины бутылки половину, закурил. Вернулся к реальности и стал думать о жене, которая наверняка волнуется. Вчера я ей спать не давал, а сегодня сама не спит. Развлекается с любовником в нашей постели. Я даже расстроился, когда представил, как он снимает мои тапочки и ложится в кровать из чешского гарнитура, за которым стоял в очереди в магазине всю ночь.

Точно в моих тапочках. Не будет же он тапочки с собой носить? Хотя мог и со своими прийти. Звонит ей и говорит, что так, мол, и так, хочу тебя видеть. Она ему, конечно, отвечает, приходи. Муж все равно на ниве просвещения задерживается. Только тапочки с собой захвати, а то наследишь, только помыла полы. Маняша — страшная чистюля. Я допил вторую половину половины бутылки, закурил и скупо по-мужски заплакал: портвейн закончился, а электричка будет не скоро.

18.225.175.230