Третья сюита

С детства Гоша хотел быть музыкантом. Не просто каким-то, а настоящим, то есть известным чтобы. Выступать в концертных залах, наблюдать cвои портреты на афишах, а еще поклонницы чтобы. И – статьи в самых модных журналах. Много статей, и все – полные восхищения чтобы.

Гоша музыкального слуха особо не имел, то есть не имел его вообще, но когда он, пятилетний малыш, жил у дедушки в деревне, тот научил его играть на ложках. Репертуар был невелик – «Березка», «Калинка-малинка» и «Яблочко», но зато как у Гоши это получалось! Когда по субботам местные музыканты - так их называли в деревне, собирались на репетиции - так это называли музыканты, дедушка всегда брал внука с собой в качестве барабанщика, - так Гоша сам себя называл.

Репетиция проходила в старой заброшенной бане. Музыкантов было семь, включая дедушку и Гошу. Дедушка играл на балалайке. Ещё двое – дядя Макар и его сын Андрейка – на гармошках. Молчаливый сторож Тарасыч бил в бубен, а конюх Ленька - бренчал на гитаре. Ансамбль свой они называли «Разухабистые мачи».

Репетиция начиналась с литра самогона. Потом шли двухчасовые беседы о мировых катаклизмах и деревенских бабах, после чего Андрейка всегда выводил Леньку на улицу и бил ему морду. Это у них называлось «пройтись на разогреве».

Дальше по программе на столе появлялся ящик пива, и по мере его потребления, музыканты замечали Гошу, которые всегда сидел в дальнем углу, ожидая своего выхода. Тарасыч произносил коронную фразу, что ритмичность – это наше все, и Гоша два часа выстукивал на ложках, под одобрительное мычание мужиков, сначала – «Березку» - потом «Калинку-малинку». На «Яблочке» музыканты начинали падать под стол и расползаться по домам. На этом репетиция заканчивалась.

В общем, в семнадцати годам, Гоша был уже ложечным виртуозом. Его первая любовь, Зинка из соседней избы, когда они ночью встречались на сеновале, первым делом просила его «стукануть», как она это называла, и, распластавшись на сене, млела под ритмы «Березки», после чего они «джемовали» - так это называл Гоша.

Потом Зинка уехала покорять Москву – так это она объяснила, когда уезжала, а Гоша, собрав чемоданчик, в который положил паспорт, кусок вишневого пирога и свои ложки, тщательно упакованные в велюровый чехол, - отправился в окружную филармонию.

Директор филармонии, тучный бородач, принял Гошу в своем кабинете радостно.
- Ба! – раскинул он полные руки. – Ну ты, парень, прям, ясновидец. Уже второй месяц барабанщика ищем. Понимаешь ли, сюиту одну серьезную, - он многозначительно поднял бровь - , третью, - не сыграть оркестру нашему без тарелок, - а народ просит, народ ждет. Как у тебя с тарелками?
- Я по ложкам… - скромно произнес Гоша. - …всё больше…
- А ложки тоже нужны! Знаешь, олигархи из области приезжают оттянуться – дак они как выпьют, русское - народное всегда заказывают. По истокам тоскуют, мордовороты. – директор налил из графина водички и пододвинул стакан Гоше. – Так что, пойдем на репетицию?

Слово «репетиция» всколыхнула в юноше поток детских воспоминаний, и он чуть не прослезился. Вспомнился почивший в прошлом году дедушка, который перед смертью успел сказать внуку:
- А ты, Гоша, великим станешь. Если противиться не будешь…
- Чему противиться? – спросил Гоша, но в ту же минуту деда не стало.

На похоронах вместе с гробом в могилу опустили дедову гармошку. Вслед за ней полетели и остальные инструменты музыкантов группы «Разухабистые мачи». Это был «акт минора» – так они это назвали. Толпа зашумела, но тут Ленька разом махнул стакан водки, азартно разломал об колено гитару, тоже отправил ее в могилу и сказал:
- Настоящие музыканты уходят вместе и тихо. – с этими словами, cтащив со стола две бутылки водки, Ленька и остальные «мачи», крадучись, покинули кладбище.

- Так что, пойдем на репетицию? – повторил директор.
- Это… У меня сегодня нет с собой тарелок… - проговорил парень.
- Ничего! – похлопал его по спине директор. – На наших сыгранешь. Как говорится, свои тарелки ближе, - он подмигнул. - к третьей сюите.

Оркестр был большой – человек двадцать. Скрипачи, трубач, пианист и еще какие-то музыканты - с неизвестными Гоше инструментами.
Директор вывел Гошу в середину сцены и провозгласил:
- Познакомьтесь, Георгий. Наш новый барабанщик.

Музыканты одобрительно зашумели.

- Вот инструмент, юноша, – директор достал из небольшого чехла две блестящие медные тарелки и вручил их обескураженному Гоше, потом взял его за рукав и подвел к тонкой подставке, наверху которой лежали ноты. – А это твой пюпитр, вступаешь во втором акте. Ну, разберешься.

Директор отошел в сторону – о чем-то разговаривать со скрипачами.

А Гоша почувствовал, что сейчас потеряет сознание. Он привалился к пианино, перед глазами поплыли черные мошки.
- Вам плохо? – поинтересовался пианист.
- Нет. – замотал головой Гоша. – Но мне кажется, что это, – он неопределенно махнул рукой в сторону, - не мой пуп…пи…
- Что? – удивленно переспросил пианист.
- Ну, этот… который того,… там еще ноты…
- Пюпитр? – догадался пианист.
- Он. – кивнул Гоша.

Пианист подошел к пюпитру, перелистнул ноты:
- Ваша партия, похоже.
- Точно? – со слезами в голосе воскликнул Гоша.
- Вообще-то, да… - пианист с некоторой боязнью посмотрел на паренька и вернулся на место.
- А кто будет вести репетицию? – спросил у него побледневший Гоша.
Пианист понуро кивнул в сторону директора:
- Гаврила Тихонович. Кто еще?
- А он разве музыкант? – удивился Гоша.
- А разве это важно? – пианист грустно вздохнул. – Тут это вообще неважно. Гаврила Тихонович кадры экономит. В лице себя – в том числе. А из всего оркестра музыкальное образование только у меня. Я вообще-то из Москвы, женился там на сокурснице, когда в Гнесинке учились. Она оставаться в Москве не захотела, сюда, к ней, и перебрались. Она пение в школе ведет, а я вот тут…. Третью сюиту… - он совсем помрачнел и стал тихо наигрывать что-то одним пальцем.

Гоша посмотрел на обширный оркестр:
- А кто тогда все эти люди, если не музыканты?
- Трубач – племянник Гаврилы Тихоновича. Скрипачка – его дочь. Остальные – все – с местной свинофермы. Зарплату там им не дают два года. Так они тут хоть что-то, да имеют.

Гоша нагнулся к пианисту:
- Вообще-то я тоже не музыкант…Вернее, музыкант, но не совсем. У нас в деревне нотам не учили. – он заговорил еще тише. – И на тарелках не сумею, понимаете? Я вообще в первый раз такие тарелки вижу. У нас в деревне они другие…И из них едят. А ваши - больше на крышки похожи кастрюльные. Точно не сумею...
- Сумеешь. – ответил ему пианист. – Я думаю, ты играешь не хуже всех остальных. Главное – меня не заглушай. Потому что всё на моём фортепиано держится.
- Да как же не хуже? – воскликнул Гоша. – Если я вообще ни разу на тарелках не играл?
- А какая разница - не играть вообще или вообще не играть? - воткнул в него пытливый взгляд пианист.

Гоша пожал плечами:
- А вы не могли бы подать мне сигнал, когда вступать? Я вступлю, не волнуйтесь, я вообще парень смелый.
- Хорошо. - кивнул пианист.
- Спасибо вам… - сказал Гоша и поплелся к своему пюпитру.

Тут на середину сцены вышел Гаврила Тихонович и хлопнул в ладоши:
- Пора начинать! Настроились! Сейчас я хлопну еще три раза, и вступает первая скрипка! – он обратился к толстой краснолицей тетке. – Пульхерия, не забудь, первая скрипка – ты!
- Помню уж. – пробубнила она низким голосом. – Второй год уж…
- Ну вот и славненько.

Директор хлопнул, как и обещал, три раза, и дородная первая скрипка начала пилить.
От этих звуков даже Гоше стало нехорошо, и он удивленно покосился на пианиста, на что тот пожал плечами – мол, а что делать?
Через несколько минут зал наполнился жуткой какофонией разнокалиберных звуков, сквозь которую пробивались ровные фортепьянные аккорды.
- Пора! – услышал Гоша голос пианиста, закрыл глаза, развел в стороны запотевшие руки, уже приварившиеся к тарелкам, и со всего размаху ударил одной по другой. Тут же оглохнув с непривычки, Гриша снова ударил, а потом – снова и снова. Он уже ничего не видел и не соображал, а главное – не слышал. Но стучал, стучал, стучал, пока пелену не прорвал крик директора:
- Тарелки!!! Стоп!!!

Остановиться Гоше стоило больших усилий. Опустив руки, он медленно раскрыл глаза.

Директор стоял напротив него, уперев кулаки в крышку пианино. Было тихо. Все наблюдали за сценой.
- Георгий, ты изучил ноты? – спросил директор.
- Да.- опустив глаза, проговорил Гоша.
- И сколько их там?
- Много…
- А точнее? – директор насупился.
Гоша покосился в сторону пюпитра:
- Я не считал…
- А вот надо было бы и посчитать! – директор оторвался от пианино и приблизился к парню. – В твоей партии три выхода. Понимаешь? Три! – он потряс перед Гошиным лицом растопыренными пальцами. – А ты что нам тут устроил?
- Что?.. – тихо проговорил Гоша.
- Вся филармония сбежалась на шум, думали - беда какая! У меня вон, скрипачке стало плохо. Марье Петровне. Шестьдесят лет женщине!
- А что не так? – Гоша наконец-то поднял глаза на директора.
- А то, что ты уволен!!! И не спрашивай меня, за что! Иначе я буду вынужден рассказать, а ты будешь вынужден находиться в состоянии шока! Долго! Всю жизнь!

В общем, покинул Гоша филармонию униженный и разочарованный в музыке.
По дороге его догнал пианист:
- Парень, ты не расстраивайся. Тебе повезло. Просто повезло. Я бы очень хотел оказаться на твоем месте.
- А что случилось-то? – спросил у него Гоша.
- Да ничего особенного. Стучал ты нормально – громко. А это для нашего Гаврилы Тихоновича – главное. Но ты не понравился его дочке, понимаешь?
- Не совсем…
- Его дочка – ну та, которая одна из скрипок, на выданье, и заявила папаше, что выйдет замуж только за барабанщика. Уже год он жениха ей ищет. Таким вот способом – через тарелки, так сказать.
- Надо было мне ей на ложках сыграть. – задумчиво сказал Гоша. – Тоже посуда, все таки…
- Брось! Зачем это тебе?
- Ну, может, в оркестре бы остался…
- Какие вы, молодые, меркантильные, - разочарованно проговорил пианист и скрылся за деревьями.

В деревне Гошу встретила Зинка. Она сказала, что Москва – слишком большой город, и что в техникуме, куда она ездила поступать, ее интеллекта не поняли.

- Да… - ответил Гоша, обнимая подругу. – Меня тоже в филармонии не поняли. Много нот знаю – сказали – так они это называют…
 

18.226.82.78