581с

памяти Станислава Лема

«19 мая 2006 г « Газета.Ru»

Три планеты, сравнимых по массе с Нептуном, найдены на расстоянии в 41 световой год от Земли, сообщает CNN. Все они обращаются вокруг звезды из созвездия Кормы, видимой невооруженным глазом. Новые небесные тела зафиксировал спектрометр HARPS Южной европейской обсерватории (ESO) в Чили — специальный инструмент для поиска планет за пределами Солнечной системы, созданный три года назад.

Несмотря на близкие размеры, планеты качественно отличаются друг от друга: вторая из них может, как и Нептун, быть газовым гигантом, а остальные образованы твердыми минералами или их смесью со льдом. Пока достоверно известны только периоды обращения планет вокруг звезды — 8,67 дней для первой, 31,6 для второй и 197 для третьей.

Астрономы допускают, что последнее тело попадает в так называемую «обитаемую зону» — область, где перепады температур позволяют воде оставаться жидкой. Такое условие необходимо для существования сложных форм жизни, похожих на земную — в отсутствие воды способны выжить только несколько разновидностей бактерий.

Когда была открыта первая экзопланета, обнаружено более 180 таких объектов. Систематическому поиску экзопланет NASA собиралось посвятить несколько миссий. Ожидалось, что, когда список «потенциально обитаемых» мест в окрестностях Солнца станет достаточно большим, новый зонд сможет установить состав атмосферы для каждого из них, и, возможно, найти «биомаркеры» — следы жизнедеятельности живых существ. Из-за изменений в бюджете космического агентства миссии были отложены на неопределенный срок….»

А затем в окна заглянула ночь.

Сквозь иллюминатор она уже не казалась такой страшной и черной, как раньше, только темной, такой, когда не различить уже ничего, кроме вытянутых щупальцев где- то впереди, будто роскошная колыбель , приманка для уставших путников, мираж в знойной пустыне Вселенной, шалаш для сбившихся с пути.

Ночь, которая не была похожа ни на одну ночь на Земле.

Ночь, напоминающая бездонный и бесконечный край непроглядной тьмы, наступающей сразу же после вечернего тумана и удушья знойных дней.

Ночь, как спасение от воя аварийных сирен и кашля простуженного радиста в рубке.

Ночь, когда совсем не бывает сна, а только почти галлюцинация, баланс между сном и бессонницей, легкая пелена обмана- страх.

Теперь я уже хорошо знала ее, угадывала при первых же шагах, шорохе ее невидимого платья, когда она бессловесной собеседницей садилась рядом с одним из нас и с любопытством заглядывала в глаза.

— Ан- на! — шелестела где- то в воздухе.

И я послушно замирала, стараясь не смотреть на воспаленные от бессонницы глаза капитана, не оборачивалась на легкое прикосновение, судорожно сжимала карандаш и все писала, писала почти машинально, чтоб не забыть, чтоб помнить, писала , пока карандаш не ломался , не падал на давно не мытый пол.

« Капитан», « Врач», « Дети», « Солнце»

— Ты должен помнить — наклонялась к капитану. — Должен. Слышишь, Пашка? Ты — капитан.

— Ан- на!

Но вместе с рассветом приходил туман.

Не густой, вечерний, а редкий и едкий. Он просачивался в щели, заполняя собой коридоры и каюты, надвигался бесшумно, заворачивал в собственную пелену, давил, наполняя голову тяжестью и болью, выворачивал даже суставы на руках, сковывая кисти рук в почти железные наручники.

— Ан- на! — сипел в предрассветной тишине. — Ан- на!

— Не- на- ви- жу! — вжималась лбом в двери каюты. — Не — на- ви- жу!

Но позади уже не было ничего.

Каждый раз, оглядываясь, я видела только огромные зияющие дыры , глубокие скважины полукруглых окон- мертвую зону не спящих.

Газета.Ru

Новая планета превышает по размерам Землю, а расстояние между планетой и звездой, вокруг которой она вращается, сравнимо с расстоянием от Земли до Солнца. Эта планета четвертая по счету от своей звезды, а её орбитальный период обращения составляет 260 дней — как у Венеры. Новая планета несколько теплее Земли, но не слишком сильно… «

« Мы , наконец- то, нашли ее. Мы видим ее. Мы дома…. «

Удара никто не почувствовал.

Капсула просто медленно, совершенно бесшумно опустилась в мягкую, воздушную пелену тумана и остановилась. Застыла на ровном месте, затаила дыхание, сжалась, точно выжидала или готовилась к прыжку.

Прямо перед глазами вспыхнуло темно- синее поле, искрящееся, словно усыпанное звездами. Поле дышало, осторожно, тяжело, но ровно, как океан. Такой огромный, без конца и края. Хриплый, накатывающий на берег шипящие волны.

И туман.

Океан выбросил его на берег вместе со звездами. Вздохнул устало и сердито, разжал огромные львиные лапы, точно освобождал кого- то посильнее, взвизгнул нашими аварийными сиренами и затих.

Потому что вместе с туманом пришли ночь и ветер.

Ветер врывался в окна, кружил по полукруглым каютам, стучал в тонкие перегородки между стенами и плакал.

По- детски, капризничая, или, наоборот, причитая и приговаривая‥ Стучал по металлической лестнице , скрипел, как ржавые качели во дворе за домом.

Ныл и требовал, шептал и приговаривал, будто исполнял какой- то свой, только ему понятный, шаманский танец.

И куда- то в ветер уносились тревожные сигналы « SOS», рация хрипела и давилась кашлем радиста, а сквозь тонкие металлические стены слышалось лишь шипение океана.

А потом мы перестали спать.

Не дружно, а по очереди, точно несли ночной дозор. Слонялись по полукруглым коридорам, переговаривались шепотом, перечитывали судовой журнал, пересматривали карты.

— Это от перенапряжения! — объяснял доктор Масальски и вливал в вену очередной кубик люминала.

Но лекарство не помогало уснуть. Видимо, оно действовало только на Земле, а здесь, в ловушке звездных «Бермудов», оно превращалось всего лишь в обычную пищевую добавку.

— Это бред! — Павел садился рядом со мной на кровать и сжимал голову руками. — Это бред! Этого не может быть! Только не с нами‥

— Что нам делать, Паша? — я брала его за руку и преданно заглядывала в глаза. — Что нам делать?

— Ждать.

— Ждать, когда умрем?

— Ждать, когда нас услышат — он тяжело поднимался и, ссутулясь, шел к выходу. — Туман сожрал топливо, понимаешь?

— Паш!

— Ждать, когда услышат- повторял уже в коридоре. — Ждать.

И ожидание потянулось вереницей бесконечных бессонных дней и ночей. Почти морозной стужей по вечерам, когда из океана поднимался туман, и зноем, когда по утрам , океан, шипя, втягивал в себя бесцветные облака туманной пыли.

— Ждать!

Когда Доктор Масальски, однажды, не смог вспомнить, как называются инструменты у него в чемоданчике, а спустя неделю радист уже не помнил, как выглядит ложка.

Он беспомощно озирался по сторонам и бессмысленно перебирал все вещи на кухне.

— Ждать!

Когда от бессонницы воспалялись и слезились глаза.

— Ждать!

И я писала на листочках самые элементарные слова из будничного обихода, чтобы не ошибиться как- нибудь утром, чтобы не застыть, как радист беспомощно и бессмысленно посреди каюты, чтобы вдруг не перестать помнить себя.

— Ждать!

Ведь мы мечтали найти место, где всем будет хорошо.

« Ученые из Европейской Южной обсерватории Ла Сила, расположенной на территории Чили, открыли планету в созвездии Весов, на которой есть атмосфера и даже вода. Западные астрономы поспешили окрестить космическое тело «двойником Земли» и предположить, что планета 581с (как ее назвали исследователи) обитаема. Отечественные ученые между тем поставили под вопрос существование жизни на «двойнике». Дело в том, что без отправки космического зонда точно это узнать невозможно. А до этого пока далеко….»

Я узнала его не сразу: удивленно смотрела вслед огромной фигуре, скрывшейся в каюте Павла. Стояла и смотрела, вслушиваясь в его шаги за дверью и в звук отодвигаемого стула.

— Здравствуй, командир! Давненько не виделись, а? — прозвучал его голос.

И бережно вывела на дверях маркером « Капитан».

Мир от неба до самого земляного нутра внезапно лопнул, треснул вдоль и в поперек , чтобы потом пустота взорвалась дикой болью в ушах, яростным звоном миллиона цикад, упругим толчком в каждую пору тела и напоследок полыхнула жаром в лицо‥ Братская могила контуженых…

— Отступаеее-ем!

— Там раненые!

— Оступае-ем!

— Павел, товарищ командир, там раненые!

— Это приказ! Выполнять!

— Там Серега остался! — хлюпенький сержант бежал рядом, утирая с лица черные полосы пота и гари. — Там Серега! ….

— А ты знаешь, каково мне было в плену? Меня же живым зарыли… Не веришь? Мы таскали в горах ящики с боеприпасами. Душманы мин боялись, нас вперед пропускали…

Мне хотелось рвануть дверь, распахнуть ее настежь и никого не увидеть, но голос Сереги все звучал и звучал, будто пленку затерли, а она все равно продолжала играть, потрескивая и шелестя, как ветер за стенами капсулы.

— Паш! Это глюк! Это неправда! Не сдавайся! Война кончилась cто лет назад!

— Я получил приказ двигаться дальше, мне было некогда собирать раненых. Потерь могло быть больше- голос Павла был глухим и сдавленным. — Я должен был уходить из кишлака.

— Оправдываешься, Паша! ? — гость Павла смеется долго и громко.

Кто- то быстро пробежал по коридору в сторону каюты врача.

Быстрый и легкий топот, как у ребенка. Мелькнул край синего платья в белый горошек.

— Кася! — голос врача дрогнул. — Касюня!

У нее в руках был большой плюшевый медведь. Она держала его за большую мягкую лапу и смеялась.

И смеялась так же, как на фотографии, которая стояла на столе у доктора.

Также…

И доктор Масальски , подхватив ее на руки, кружил по коридору, напевая и пританцовывая .

А мне хотелось разжать ее маленькие тоненькие ручки, крепко обхватившие отца за шею, хотелось ‥, но я не смела, ведь Каси давно уже не было.

Очень давно…

Потому что он первым понял, что ничего сделать уже нельзя. Разве что продлить жизнь на месяц, два, а может быть, только на день.

Он гладил колючий ежик остриженных волос дочери и молчал. Молчал, когда она спала. А, когда просыпалась, рассказывал сказку. Старую добрую сказку о драконе, который спас маленькую девочку от злых оборотней в лесу.

Рассказывал и плакал, потому что не мог больше быть добрым драконом.

И сразу пошел снег.

Ровной и густой стеной. И я чувствовала , как он тает на моем лице, растекаясь по щекам и скатываясь по подбородку.

Снег….

— Ведь я не мог не придти — Сашка сидит у моего стола, нервно постукивая карандашом по исписанным страницам моего журнала. . — Правда?

— Правда — я почти выдавливаю это, произношу почти шепотом, точно боюсь разбудить кого- то.

А ведь мы давно уже не спим.

— Ну, и зачем ты здесь? Записывать бредни звездных войн? — усмехается.

У него тот же голос и та же удивительная манера подмигивать, спрашивая, и в глазах все также прыгают и веселятся чертенята.

— Это история нашей экспедиции. Я летописец на корабле.

— Даже так. Внештатный корреспондент дамского журнала …, ты решила поискать приключений? Маленький неуловимый снайпер, тренировавшийся во всех звездных тирах Вселенной.

— Все давно изменилось, Саша.

— Из- ме- ни- лось? Надо же…, не знал…

Он совсем близко, и я вижу его глаза. Все те же темные бездонные глаза, в которых тонут, чтобы не выжить.

Я вижу его едва заметный шрам на подбородке и слегка поседевшие виски.

— Зачем ты так?

И я узнаю тишину по запаху.

По запаху поздней осени. Когда никто не дышит, а движется наугад, впотьмах, на ощупь по желто- красному ковру осенних листьев.

Не дышит, и веки вздрагивают , как во время тревожного сна.

Не дышит, но я чувствую биение сердца и едва заметное движение побелевших пальцев.

Не дышит, хотя дыхание было на двоих. Одно. В такт, в ритм, под музыку холодного дождя по ржавой дранке крыши.

Так пахнет разлука, я знаю, потому что только у разлуки запах осени и звук дождя.

— Мы хотели найти 581с , Саша! Планету, где мы сможем быть счастливы. Где родятся и вырастут наши дети. Где мы сможем умереть совершенно спокойно, потому что не будем жалеть о том, что жизнь прошла зря.

— Умирают всегда на родине, Аня, понимаешь? — у него хриплый, будто простуженный голос. — Только на родине, родная. А тут, где ни копнешь, звезды… Берлога Минотавра. Ты не знала?

Мне казалось, что все кончилось так давно, что нельзя подсчитать, а оказалось, что Прошлое просто- напросто сидело, затаясь, и теперь, по велению или желанию кого- то, выглянуло на поверхность и поселилось рядом. Как прежде. Как тогда.

— И у тебя, по- прежнему, ничего нет для меня? — он проводит рукой по моей щеке. — Ничего, да?

У него те же теплые шершавые ладони.

Тот же взгляд.

Те же губы.

— Неужели мне надо было пролететь столько, чтобы увидеть тебя?

— Но у тебя по- прежнему ничего нет для меня. Не осталось, да?

На столе вспыхнул и потух монитор персонального коммуникатора.

А снежинки все кружили и кружили в воздухе, падая на кровать, стол, пол.

Потому что я видела, как Он выбрался из океана, вынырнул из повисшего тумана, шагнул прямо на темно- синие полосы шипящей массы и оглянулся.

Я видела его огромную бычью голову и пронзительные человеческие глаза.

— Ан-на!

Не человек и не зверь.

— И ты все еще помнишь, Ан- на!

Как идут, спотыкаясь, как звучат трубы в симфонии Шуберта, как падают и разбиваются, как , затаив дыхание, делают первый выстрел. Самый первый выстрел по живой мишени.

— Опомнись!

Павел не двигается.

И я не жму на курок.

Я не вижу его глаз, только впадины, две огромные впадины вместо глаз.

— Оправдываешься, Паша? — и это уже не мой голос.

Кто- то чужой вскидывает винтовку к плечу и прищуривает глаз.

Красная точка мелькает по полукруглым стенам, ловит движение, замирает где- то на груди капитана, но Павел не двигается.

Он почти врос в стену, сравнялся с ней, оставив на ее основании только глаза. Те, две большие неживые впадины, огромные зияющие дыры бессонницы.

— Паве-е-ел!

Вспышка выстрела взрывается почти перед глазами. Синеватый блеск лазера проходит сквозь стену.

— Паве-ел!

— Ну, что ты, девочка! Что же ты , девочка!

И я чувствую его в себе.

Толчки отдаются глухими ударами где- то в сердце, наполняя его болью и выворачивая наизнанку.

И я вижу, как вдруг сердце встрепенулось у него на ладони, оставило багровое пятно ожога и затихло, сжалось, скуксилось, как обычный тряпичный мешочек.

— А ты знаешь, как попадают в берлогу Минотавра? — Сашка опять рядом, точно не уходил в прошлый раз.

И снег.

Белый снег на простынях, на подушках, на ладонях, тает, оставляя едва заметную лужицу.

— Как? — я почти не слышу себя.

— Это поле в зоне космических дорог. Остров погибших кораблей, помнишь? Его нет ни на одной карте, правда, и не знают о нем только дилетанты.

— Мы видели планету, Саш, она была под нами. Планета 581с., на которой теплее, чем на Земле. Она казалась коралловой, не красной, а именно коралловой. Издали это напоминало большое кровавое пятно. Ярко- алое.

— Неужели ты ничего не поняла, Ан? — он уже не улыбается.

Не улыбается, и веселые чертенята не прыгают в его глазах.

— Ничего не поняла? — наклоняется к уху, чуть касается губами. — 581с — приманка. Только приманка, такой планеты нет. А то, что вы видели — мираж. Обыкновенный космический мираж… , как в пустыне. Когда долго живешь, Ан, начинаешь забывать элементарные вещи!

— Но …

— Ан, в берлоге Минотавра ничего не бывает просто так…. Выживает сильнейший , как в старые добрые времена. Только сильнейший….

— А минотавр? — кажется, у меня тихий, совсем как шелест, голос.

— Ан- он смотрит куда- то мимо, в сторону , сквозь меня, как будто не видит, а говорит сам с собой. — Сильнейший и есть Минотавр.

А туман наполнял легкие, и они вздувались, как огромные воздушные шары, которые вот- вот лопнут, разлетятся на части, на крупинки, на мельчайшие резиновые частички, и тогда мы не сможем дышать.

— Стреляй же!

Руки дрожали.

Рыжий шпиц бегал рядом, вертелся под ногами, тявкал, вставал на задние лапы и смотрел. Смотрел долго, не мигая.

А Кася звала его, присев на корточки, смешно выпятив пухлые губы.

— Ну!

Красная точка плясала уже по лицу.

— Ну же!

Он стоял у самого входа, широко расставив длинные ноги и скрестив на груди руки.

С бычьей головой и с пронзительными человеческими глазами.

— Ан- на!

А я все стояла под зонтом и смотрела , как он уходил. Стояла перед калиткой и смотрела. Чтоб запомнить, чтоб почувствовать, чтоб ощутить с каждой болью , с каждым словом, с каждым вздохом. До ломоты в суставах и до ряби в глазах, когда нет сил протянуть руку, чтобы дотянуться до заветных таблеток на полочке.

Чтобы долго- долго стоять потом у зеркала, пытаясь растянуть улыбку и не заметить морщин, самых первых, где- то в уголках глаз, будто слезинок, вечных.

— Я знаю, что ты видение — кладу голову ему на плечо, обнимаю за шею, утыкаюсь лбом в голую грудь. — Знаю.

И он не отталкивает, не пытается освободиться, не силится встать.

— Если бы тебя здесь не было…

— Если бы? — смотрю в глаза.

В темные, так напоминающие осенние сумерки, глаза.

— Я скоро уйду, Ан.

— Я знаю. Ведь где- то уже так было. В каком- то романе.

— Который не о нас.

— Это не важно, потому что он был чьим- то.

— Вы улетите на Землю и не станете искать 581с. В том романе этого не было.

— Саша….

— Все закончилось, Ан! И у тебя опять ничего не осталось для меня. Даже ломаного гроша.

Ведь тогда наступает осень, а ты всегда говорил, что осень — лучшее время года.

Осенью мы шли по опавшей шуршащей листве.

И, кажется, ты называл меня Пеппи. Конечно, Пеппи. У меня была маленькая рыжая собачка. Шпиц.

— Вы обе рыжие! — смеялся.

Ведь тогда наступает осень….

— Здесь есть город- Саша так и не отпускает моей руки.

Перебирает пальцы, по одному, как когда- то, где- то, слишком давно, чтобы помнить, но я помню.

— Город?

— Золотой город. Туман прячет его на дне океана. Мы приходим оттуда. Хочешь, я тебе покажу!

— Город?

— Город и нас. Хочешь?

И с удивлением смотрит, как я натягиваю комбинезон, заряжаю коммуникатор, прячу в глубокие карманы лазерный бластер.

— Не надо- он перехватывает мою руку. — Оставь это здесь. Видения нельзя убить. Забыла? У них нет ни души, ни плоти.

— Как?

— Видения- это всего лишь память, Ан! Это то, что ты помнишь…

И я опять узнаю тишину по запаху.

По запаху поздней осени. Когда никто не дышит, а движется наугад, впотьмах, на ощупь по желто- красному ковру осенних листьев.

Не дышит, и веки вздрагивают , как во время тревожного сна.

Не дышит, но я чувствую биение сердца и едва заметное движение побелевших пальцев.

Не дышит, хотя дыхание было на двоих. Одно. В такт, в ритм, под музыку холодного дождя по ржавой дранке крыши.

Так пахнет разлука, я знаю, потому что только у разлуки запах осени и звук дождя.

А город встречает нас дождем. Дождем, который рассыпается у ног мелким разноцветным бисером.

И только издали можно разглядеть острые шпили домов и замков.

— Откуда здесь город? Ведь кругом туман.

— Обычная дыра- Саша пожимает плечами. — Тяжелый снаряд, выпущенный космическими пилигримами. Таких много. Снаряд из урана или кабрида вольфрама. С высокой температурой плавления, протекающий сквозь объект так быстро, что ни пассивная, ни активная защита помочь не могут. Образуется дыра. Вот и все. Ты хотела услышать фантастическую историю основания города призраков?

Я ежусь.

Зябко пожимаю плечами.

— Что- то не так, да? — смотрю прямо в его глаза. — Не так

И я снова узнаю тишину по запаху.

По запаху поздней осени. Когда никто не дышит, а движется наугад, впотьмах, на ощупь по желто-красному ковру осенних листьев.

— Не так. Ведь меня давно не было.

— Не было?

— Патроны герметичны, помнишь? Или от бессонницы у вас всех съехала крыша? Ты выстрелила мне в спину, Ан! Боялась посмотреть в глаза.?

Не дышит, но я чувствую биение сердца и едва заметное движение побелевших пальцев.

Не дышит, хотя дыхание было на двоих. Одно. В такт, в ритм, под музыку холодного дождя по ржавой дранке крыши.

— Ты меня предал.

Туман поднимается легкой, но все такой же непроницаемой дымкой. Стелется ровно у самых ног, поднимается выше, касается колен, бедер, сжимает в кольцо онемевшие пальцы.

— Ты меня предал!

Красная полоса лазера беззвучно шелестит в пелене.

Я вижу, как он, нелепо взмахнув руками, медленно оседает в дым тумана, шипя и тая прямо на глазах.

— Я никогда не мажу — ору в наступающую темень. — Я никогда не мажу!

Туман фосфоресцировал.

Горел множеством ярких голубых звезд.

— Мы возвращаемся, слышишь?

Не дышит, но я чувствую биение сердца и едва заметное движение побелевших пальцев.

Не дышит, хотя дыхание было на двоих. Одно. В такт, в ритм, под музыку холодного дождя по ржавой дранке крыши.

Так пахнет разлука, я знаю, потому что только у разлуки запах осени и звук дождя.

А завтрашнее Солнце повторяется в стеклах красными полыхающими дисками.

Павел спал.

Я слушала его дыхание, смотрела на вытянувшееся лицо, на небритые щеки и на седые виски.

— Все в порядке, друг — и голос не был сиплым.

Я оглянулась на уходящего Серегу.

Он тихо шел по полукруглому коридору, надвинув на глаза кепку и унося огромный вещмешок.

— Все в порядке, Паша!

И красная точка лазера уже не мелькала по стенам и не плясала по лицам.

Только слышался веселый топот детских ног. Кася бежала мне навстречу, раскрасневшаяся, раскинув тоненькие руки- веточки.

Маленькая, один носок повыше другого.

— Прости меня!

— Ответьте! Это « Орбита 1458»! Ответьте!

И я , осторожно отодвинув в сторону локоть спящего радиста, проговорила в микрофон:

— Это « Миротворец»! Мы здесь!…

И отовсюду, как будто из ниоткуда, послышался крик, высокий, пронзительный и протяжный, будто человеческие рыдания…

 

http://www.litsovet.ru/index.php/author.page?author_id=7793

 

3.138.135.201