Изумрудный сон

Когда Олег приблизил к ней свое лицо, Лиза перестала дышать. Он не был похож на свою фотографию, и это совсем ее не удивляло, почему-то казалось, что так и должно быть. Его неправдоподобно желтые глаза сверкали таким невероятным блеском, что все вокруг казалось кромешной тьмой. И Лиза, задыхаясь от радости и страха, падала в эту глубокую ночь, на дне которой болотными огнями тускло мерцали вожделенные желтые блики.

 

Все оборвал звонок — длинный, нудный звонок, явившийся из забытой школьной жизни. Он возвестил, что перемена кончилась, и Лиза проснулась. В надежде не отпустить сон она опять закрыла глаза. Сон прятался, иногда напоминал о себе тусклым желтым светом и, в конце концов, улетучился совсем.

Разочарованная, она откинула одеяло и встала с постели. По дороге в ванную включила компьютер. Новых сообщений не было. Олег по-прежнему белозубо улыбался со своей фотографии, его белокурые волосы, так же как и вчера, трепал невидимый ветер, а над головой в небесной синеве знакомым белым перышком застыло облачко.

Из прихожей донесся настойчивый звонок. Он был похож на тот самый, из сна. И Лиза не сразу сообразила, что это телефон.

— Алё? — зазвенел в трубке бабушкин голос.

— Привет, бабуль!

— Алё? Лиза?

— Я, бабуль, я!

— Кто это?

Господи, зачем звонить, если ни черта не слышишь? Лиза засекла взглядом тапочки и сунула в них босые ноги.

— Я — Лиза!!! — гаркнула она, будто тапочки придали ей силы. И бабушка задала следующий вопрос:

— Ты дома?

— Да!!! Дома!!!

— А не на работе?

Лиза была не на работе. Она уже полгода была «не на работе». Что-то не везло ей с работами. Организации, в которых она намеревалась совершить карьерный рывок, расформировывались, закрывались и приказывали долго жить. Она решила, что это не что иное, как рок, выбравший ее в качестве своей постоянной жертвы, и перестала звонить по объявлениям и ходить по агентствам.

И без того отец присылал ей деньги, стоило только напомнить о себе. Телефонный звонок играл роль детонатора — у отца срабатывало что-то в организме, и он немедленно отправлял ей перевод. Лиза подозревала, что это отцовский инстинкт. Хотя не была в этом уверена. Когда осталась без работы, она стала звонить чаще, и, как ни странно, отца это радовало. Наверное, он даже рассказывал своим высокопоставленным друзьям, что развод с первой женой никак не отразился на его отношениях с дочерью, что они, эти отношения, стали еще более доверительными.

Сегодня она пойдет к бабушке. Мать покупает для нее продукты по понедельникам, а Лиза по пятницам. Наверное, поэтому они почти не видятся с матерью. Лизу это устраивало. После развода мать походила на сумасшедшую — у нее с языка не сходил отец, она обзывала его предателем и вампиром, говорила что «все ему отдала», и что он еще «попомнит». Предрекала, что «отольются волку овечьи слезки» и «на чужом несчастье счастья не построишь». И беспрестанно рыдала. Лиза смотрела на нее сочувственным взглядом, но ей совсем не было ее жаль. Наверное, потому, что все, что говорила мать, было враньем. Включая: «на кого променял, ты же ее видела — настоящая стерва».

Лиза действительно видела «её». Новая жена отца была моложе матери лет на двадцать и умнее на все сто. Миниатюрная, почти карманная Светочка казалась игрушечной не потому, что походила на куклу, а потому, что в ней скрывался механизм, который выбирал для нее правильные слова и придавал правильное выражение Светочкиному лицу — приветливое, задумчивое, озабоченно-материнское. И всегда в нужных местах. И почему-то это не раздражало. Нисколько.

Спустя год мать перестала рыдать, вешать на отца всех собак и придумывать небылицы про его новую «стерву». Она стала говорить: «Бог простит», «Господь так распорядился» и «Господь не оставит». Сначала Лизу это удивило, потом возмутило. Она даже выяснила, где собираются охмурившие мать сектанты, чтобы пойти и устроить скандал. Но мать, вместо того, чтобы встать живым щитом на ее пути, обрадовалась: «Вот и, слава Богу, вот и хорошо! Это Бог тебя направляет! Каждый своим путем идет к Господу». После этих заявлений Лиза притормозила. Кто их знает этих сектантов, может там уже на входе зомбируют? И она не стала рисковать. А спустя некоторое время сама поняла, что Бог ни делает — все к лучшему. Теперь всё свое время мать вдохновенно отдавала «братьям и сестрам», и Лизе уже не надо было отбиваться от ее упреков, не надо с сострадательным лицом смотреть на ее рыдания и часами выслушивать бредни о вампирах. Она перестала ходить к матери в гости, потом перестала звонить. Мать этого даже не заметила. И, слава Богу!

Лиза с сожалением посмотрела на погасший монитор. Сегодня полдня придется провести вдали от компьютера. Творог, сыр, курица, вермишель… Не забыть про кошачий корм. Бабушка любит своего Ксенофонта, зовет его Ксюшей, балует вкусностями и не допускает мысли, что он может остаться без любимых консервов.

Бабушка жила на пятом этаже. Если бы в доме был лифт, она сама могла бы покупать себе продукты. Могла бы дойти с палочкой до магазина. Но она отказывалась переезжать в другой дом с лифтом. Последние двадцать лет, почти столько, сколько себя помнит Лиза, бабушка собиралась умирать. Ввиду скорой кончины все действия по улучшению условий своего проживания, она считала бессмысленными. Она торопила смерть, но умирать соглашалась только в хорошую погоду. «Мыслимое дело зимой умирать? Людей только морозить на похоронах». Когда заряжали дожди, она говорила: «Надо погодить — представляю, какая там грязища на кладбище». А в жару у нее появлялся новый аргумент: «Сейчас помирать опасно — протухнешь в момент».

В зоомагазине Лизу ждал неприятный сюрприз — вместо пятнадцати штук «с индейкой, печенью и овощами», продавщица положила перед ней единственный и последний пакетик. Тащиться на другой конец города ради избалованного кота, она не собиралась, поэтому, не раздумывая, согласилась на замену.

Бабушка встретила ее своими обычными причитаниями:

— Сама живу — мучаюсь и людей мучаю. Мне прямо стыдно — все уже померли, а я так и живу. Скоро меня некому будет хоронить!

Все это Лиза слышала не один раз. Молча, она понесла тяжелую сумку на кухню, а бабушка засеменила следом, на ходу меняя тему:

— Опять, небось, пришла на пять минут? Женишок небось появился?

Лиза открыла холодильник и, высматривая местечко для купленных продуктов, безразлично поддакнула:

— Появился…

— Показала бы хоть… Пришла бы к бабушке с женишком. А то помру и не увижу, за кого моя внученька замуж собралась…

— Я тебе его фотографию принесу, — пообещала она.

— Фотографию? Он что же так работает, что минутки свободной нет? Что за работа такая?

Этого Лиза не знала. Она никогда не спрашивала Олега о работе. Как-то само собой разумелось, что у него серьезное дело, но что оно собой представляет, ей было неизвестно. Да и какая разница?

— Вермишель-то зачем в холодильник? — дернула ее за рукав бабушка.

Лиза переложила пакет с вермишелью в шкафчик. В сумке осталась только кошачья еда.

— А это — коту. С индейкой был только один пакет. Я купила с говядиной.

Бабушка ахнула:

— Да он же не ест с говядиной!

Лиза пожала плечами. Ксенофонт не царь зверей, он — обычный кот, и свои капризы должен держать при себе.

— Куда он денется? Съест, как миленький. С говядиной даже лучше — в ней железо.

 

Еще с тех времен, когда родители «подбрасывали» Лизу «предкам», ее любимым занятием было разглядывать статуэтки из дедушкиной коллекции. У каждой из них было раз и навсегда отведенное место в старинном шкафу, который бабушка называла сервант. Там, за стеклянными дверцами жили своей фарфоровой жизнью девочки, мальчики, гармонисты, солдаты и морячки. Фигурки были белыми, как античные статуи, но каждая могла похвастать цветным пятнышком — красными губами, зелеными ботинками или синим бантом. Эти раскрашенные места выглядели несерьёзно, но почему-то казались значительными, как рисунки на пасхальных яйцах, сделанные неумелой рукой.

Самая нарядная — девочка в шапочке с козырьком, похожим на кокошник. В одной руке у нее была крошечная бежевая сумочка, а другой она держала красный флажок. Лиза ее обожала. Еще маленькой, услышав вопрос: «А где наша Лиза?», она бежала к серванту и показывала пальцем на эту девочку.

Ее любимыми фигурками по очереди становились девушка с зеркальцем, пловчиха в купальнике, балерина в пачке. И мальчик. Большой фарфоровый мальчик с красными губами, золотистым ремешком и со скворечником — ее последняя фарфоровая любовь.

Дедушка купил его по случаю, у каких-то малознакомых людей и все вокруг говорили: «мальчик в идеальном состоянии». Лизу очаровал маленький фарфоровый скворечник с золотистой крышей. Это не какой-нибудь арбуз или лыжи, как у мальчиков, которые уже стояли в серванте, это настоящий дом. Она представляла, как птичья семья устроит в нем пуховое гнездышко для своих маленьких скворчат, как им будет уютно и тепло. И еще мечтала на глазах у идеального мальчика спасти выпавшего из скворечника птенца.

— Отдай мне его, — неожиданно для себя сказала она.

— Кого? Мальчика? — испугалась бабушка.

Лиза сразу отступилась:

— Да я просто так спросила. Мне не надо.

Осознав, что мальчику ничего не грозит, бабушка пустилась в объяснения:

— Покойный не велел коллекцию нарушать. Он эти статуэтки собирать начал, как только мы поженились.

Покойный — это дедушка. Лиза его помнила. Он был худой, длинный и смешной, как почтальон Печкин. Раньше бабушка называла его по имени отчеству, а, когда он умер, стала называть Покойным. Лизе до сих пор кажется, что Покойный — это не ее дедушка, а кто-то другой — большой, внушительный, с серьезным выражением на незнакомом лице.

— Скоро умру, все к тебе перейдут, чай уж недолго осталось ждать, — спешила выговориться бабушка. — А без них я совсем одна останусь. С Ксенофонтом же не поговоришь. О чем с ним говорить-то? А это люди! Они мне как родные, все мои ровесники. Есть, что вспомнить.

Лиза засмеялась:

— Ага! Значит, они тебе родные, а я нет? — и чтобы бабушка не успела обидеться, перевела разговор: — А где он, Ксенофонт? Что-то его не видно.

— И правда. Куда он делся?

Они ходили по квартире, всматриваясь во все углы и поочередно выкликая: «Ксюша, Ксюша! Кис-кис…» Кот не отзывался.

Бабушка не на шутку разволновалась:

— Нет нигде! Наверное, когда ты пришла, он и выскользнул. Убежал! Ушел!

— Да куда он денется? Как убежал, так и прибежит, — с деланным оптимизмом возразила Лиза.

— Он на улице ни разу не был. Как он там теперь? Голодный! Босиком! — у бабушки по щекам поползли слезы.

— Да не мог он уйти!

— А куда же он делся?

— Может, он с балкона выпал? — брякнула Лиза первое, что пришло в голову, и бабушка схватилась за сердце.

 

Кот обнаружился на кухне. Прикрытый занавеской, он дрых на подоконнике, прижавшись боком к цветочному горшку.

— Мы его ищем, а он спит себе изумрудным сном.

— Изумрудным? — удивилась Лиза. — Почему?

— Кто знает, почему? Так говорят. Если кто спит и просыпаться не хочет, значит, сон изумрудный.

Смахивая пальцем высохшие слёзы, бабушка умилялась, глядя на своего любимца. Лиза стояла рядом и тоже не могла отвести глаз от пушистой тушки беспробудно спящего кота. Ксенофонт не просыпался, а они всё стояли и ждали намеков на пробуждение, как дежурные у постели больного ждут появления признаков выздоровления.

— Тебе оборка черная не нужна? — вдруг спросила бабушка.

— Для чего?

— Юбочку оторочить можно. Молодежь носит. У меня хорошая оборка, вся как кружевная. Красивая. Я ее купила, чтобы по гробу пустить, по краю. А сейчас смотрю уже такие гробы не в моде. Уже в моде гробы с крышкой как у чемодана. Видала такие? Отдельно крышку уже не носят. Прямо в чемодане несут покойника. Вот как все поменялось.

 

В прихожей Лиза торопливо обулась, повесила на плечо опустевшую сумку и подставила бабушке щеку для поцелуя.

— Пока, бабуль, до пятницы.

— Ты уж не плачь, когда я умру.

— Хватит уже про смерть. Живи!

— Зачем жить? Что это за житье?

— Зачем… Зачем все живут?

— Все работают. У всех дела. Все торопятся.

— Я тоже тороплюсь.

— Погоди торопиться, — бабушка ушла в комнату и вернулась с большой коробкой. — Вот, возьми.

— Это что, туфли? — Лиза открыла крышку и ахнула — на красном бархате торжественно возлежал мальчик со скворечником. — Бабушка, ты все-таки мне его отдаешь!

— Забирай. Смотри, аккуратнее с ним. Чтоб был в идеальном состоянии.

 

Дома Лиза изъяла мальчика из бархатного футлярного нутра и поставила на столик рядом с диваном. Мальчик по-прежнему смотрел куда-то вверх, только теперь казалось, что он не выглядывает в небе будущих жильцов для своего скворечника, а осматривается на новом месте.

Компьютер загрузился, но что-то не срабатывало. Олег, если и продолжал улыбаться, то где-то там, по другую сторону экрана. Лиза кликнула мышкой перезагрузку.

Последний клик, и компьютер, словно специально, притормозил. Она затаила дыхание.

На сероватом, словно больничная простыня экране засветилась надпись, безликая, как казенное уведомление — «профайл удален».

Лиза отлепила взгляд от монитора, выключила компьютер и легла на диван. Зачем она просыпалась утром? Если бы ей посчастливилось уснуть изумрудным сном, она спала бы до сих пор. И все было бы хорошо. Ну… может, всё было бы плохо, но ей, Лизе, было бы хорошо.

Она свернулась клубочком, и представила себя выпавшим из гнезда птенцом. Вот она лежит в полном одиночестве, и никто не видит ее в высокой траве. Никому до нее нет дела.

И мальчику тоже. Она напрасно выпросила его у бабушки. Ему безразлична Лиза, ее проблемы и ее любовь. У него своя жизнь. Поэтому он стоит белой равнодушной фигурой и отворачивает от нее взгляд.

В сумке зазвонил телефон. Наверняка это бабушка. Бабушке есть до нее дело, но она не будет искать ее в траве. Она не сможет спуститься с пятого этажа.

Телефон умолк, и Лиза поднялась с дивана. Она села за стол и, подперев кулаками щеки, принялась рассматривать мальчика. Чем это фарфоровое изваяние лучше нее? Почему его все ценят, любят и берегут? Не такой уж он красавчик. Старомодные штаны, в руке бесформенная кепка. Может, все дело в скворечнике? У него есть скворечник, поэтому над ним всегда небо, полное птиц, а над ней только заурядный и не совсем чистый потолок.

Вновь ожил телефон. Лиза открыла сумку и первое, что увидела — строгие кошачьи глаза, смотрящие на нее с отливающей глянцем упаковки. Не обращая внимания на телефонные трели, она достала пакетик из сумки. Так и есть. Тот самый пакет.

Отчаявшись быть услышанным, телефон взял высокую ноту и затих, а она все перечитывала и перечитывала надпись на упаковке: «с индейкой, печенью и овощами», «с индейкой, печенью и овощами»…

 

Лиза обула кроссовки, повесила сумку на плечо и, прежде чем выйти из квартиры, оглянулась. Начинало темнеть, вечер уже окрасил вещи в свой сумеречный цвет, и только в глубине комнаты мальчик со скворечником продолжал удивлять своей идеальной фарфоровой белизной.

18.188.113.185