До конца войны мама носила чёрное…

Родился я в Воронежской области в 1929 году. Тогда начали организовывать колхозы. Наш колхоз назывался «18-й партсъезд». Он объединял три хутора. Земля в тех краях черноземная, урожаи собирали хорошие. Колхозники в своем личном хозяйстве могли держать корову, овец, свиней, гусей, индеек, уток, кур. На заработанный трудодень в колхозе получали натурой — зерном и бахчевыми. Люди трудились с душой, на работу и с работы шли с песнями и думали, что так будет всегда…
В июне 41-го я возвращался с поля домой, дело было к вечеру. Смотрю, недалеко от нашего дома собралась толпа. Подошел. В середине толпы стоял дядя Проня. В одной руке он держал свой картуз, сжатый в комок, а другой размахивал. Он говорил о войне, о буржуях, о захвате чужих стран. Из всего этого я только и понял, что началась война… В нашей хуторской глухомани не было ни радио, ни телефонов. Страшную весть принесли нарочные. В завершение своей речи дядя Проня сказал: «Наше дело правое, победа будет за нами!» Эти слова потом долго я слышал, до самой Победы…
Потом началась демобилизация, а через два-три месяца стали приходить похоронки, невеселая жизнь пошла. Мне очень запомнился один возвратившийся с фронта раненый — Иван Григорьевич. Он на сессии в сельсовете пел песню «Вставай, страна огромная...» Все присутствующие стоя слушали, затаив дыхание, аж мурашки по телу!.. Эта песня осталась со мной на всю жизнь.
В октябре у нас началась эвакуация скота куда-то в тыл. Папа мой был оставлен по брони и работал председателем сельсовета. По хуторам и по району были организованы партизанские отряды из возвратившихся раненых и из руководящих работников. В декабре 41-го мой папа ушел добровольцем на фронт, хотел защищать Москву, а послали под Севастополь. Там и погиб в начале 42-го. Так и остались мы без папы — трое ребятишек. Мне, старшему, было 13 лет.
Июнь 42-го. Ясным солнечным днем с горки на машинах и мотоциклах, как саранча, двигалась вражья рать. Возле нашей хаты остановился лимузин, и из него вышел в гражданской одежде «пузан» — так мы его окрестили. Мы, ребятишки, спряталась за сараем за старый стог сена, но все равно выглядывали, боялись, что будет с бабулей и мамой. Бабушка держала в руках икону Богородицы и молилась. Немец только и сказал (чисто по-русски!): «Мы детей и матерей не обижаем». И добавил: «Только семьи партизан!» Когда он уехал, бабуля перекрестилась: «Слава Богу, что Прохор ушел добровольцем на фронт».
Председатель нашего колхоза Кузьма Арсентьевич был оставлен для партизанской работы. Перед приходом немцев все партизаны должны были уйти в леса, но они не сделали этого, а может быть, не успели… В общем, была жестокая расправа с безоружными людьми, их собирали и на глазах у населения расстреливали, а семьи заносили в черный список. В этом списке была и наша семья… Карательный отряд (так называли его полицаи) через месяц после прихода стал уводить у населения коров, а молодежь отправляли в Германию.
Так как продвижение фронта было остановлено у Дона, зимой немцы стали сооружать земляные укрепления. Под конвоем на эти работы забрали и мою маму. А летом, помню, когда работали на току, маму вдруг староста ударил плетью по лицу: «Почему работаете без песен? Ты здесь проводишь агитацию против немецкой власти!..» Мама же была женой председателя сельсовета. Она до конца войны носила все черное. И потом всегда нам говорила, уже когда мы становились взрослыми: «Не лезьте, не высовывайтесь в активисты». Особенно боялась, чтобы мы не вступали в комсомол. Так была напугана немецкими мундирами, что даже боялась милицейской формы… Вот таким оно мне запомнилось, лицо войны…
Иван Калинин.
п/о Хлюпино.

3.144.252.58