ГОЛУБЯТНИК

СТРАСТЬ К ГОЛУБЯМ у Владимира Герасимовича Горелова появилась, наверное, с тех пор, когда отправлялся на фронт в 1943 году Михаил, один из его старших братьев, работавший на 6-м одинцовском заводе слесарем. Брательник - по натуре голубятник, - обнимая ершистого мальчонку, просил: "Ты, Володька, пока я буду лупить немчуру, присмотри за моими голубями..." А как за ними смотреть в голодное для всей страны время? Чтобы им не свернули головы, прятал в сарае. Летом запасался для корма семенами дикой травы. Выжила птица. Только хозяин сизарей не вернулся домой: погиб под Киевом. Самого старшего брата, Василия, семья потеряла еще раньше, в конце 1941 года. Погиб на Волоколамском направлении фронта в районе деревни Снегири. О нём Владимир Герасимович вспоминает скупо, по рассказам матери: "Забежал как-то домой. На два часа. Мать в пекарне выпросила несколько булок и, порезав, успела засушить в печке и уложить ему в рюкзак. Больше мы его не видели". Как и положено родным братьям, фамилии Гореловых выбиты рядом на мемориале в честь павших за Родину воинов-одинцовцев...
С самим Владимиром Герасимовичем я познакомился в 80-х годах, когда устраивался работать на комбинат "Стройиндустрия", гремевший в то время на всю округу рабочей и спортивной славой. Определили меня в ремонтно-механический цех. Прихожу утром на работу. Рабочие ждут разнарядку. Один из них - сучковатый, среднего роста, с хищным носом и близко посаженными глазами строго так спрашивает: "Работать пришел по-настоящему?" Это и был токарь Герасимыч, так его все называли. Парнишкой на завод его привел отец и приставил к токарному станку познавать мастерство обращения с металлом.
А голуби продолжали сопутствовать ему всю жизнь. Сложилась ситуация убрать голубиный дом - переселил воркотанье на балкон полученной от завода квартиры. Появилось малейшее посягательство на белоснежное чудо - переселил птиц к себе на завод, сладил на крыше цеха голубятню и навесил на дверцы замок.
Вероятно, чего-то недостает простой душе, как былинному ямщику - лихости, вот и поднимается в обеденный перерыв на крышу, поближе к небу и распогоженной сини. А что уж говорить о свисте, который могут воспроизводить одни лишь истинные голубятники! Как на сквозняке, хлопают громко форточки, от этого свиста невольно приседают женщины, развешивающие в сиреневых дворах выстиранное белье. Но все проходит, даже хорошее. Голубей мало-помалу разворовывали. Доставал сизарей и хитрый кот. Как-то незаметно исчезла небесная голубятня...
Вот и Герасимычу, ставшему моим приятелем, пошел 65-й год. Он по-прежнему за токарным станком, зарабатывая тем самым себе и семье на нелегкую жизнь. "Терпение, - говорил Михаил Булгаков, - медицина бедных". Вот и терпит, ждет прибавки к пенсии. Не унывает. Манера говорить громко, как с трибуны иной оратор, осталась у него и по сей день. Недавно приболел. Третий день нет в цеху. Недостает привычного шума станка и голоса, перекрывающего гул непонятного для стариков времени и окликающего меня: "О жизни-то думаешь?" Иногда, в хорошем настроении пишу ему шутливые эпиграммы. Собирает, где-то прячет, не менее шутливо произносит: "Опубликую - цены не будет!"

3.17.76.174