Воскресенье, длится и длится

Прекрасно проводить время за городом. Здесь, в пусть давно уже тронутом шумом сумасшедшего мира, старом семейном уголке, в зимнее время особенно приятно. День не кажется суетливым. Не отнимают внимания и спокойного настроения шумы многоквартирного дома. Птицы — в друзьях, не крикливые вороны и галки, а синички, воробьи, снегири; а ты с утра у них в зависимости, покорно сыпешь семечки в опустевшие кормушки.

Давно не видал снегирей, а тут — пожалуйста, зачастили. С детства эта нарядная птица как обязательный атрибут снежной, морозной, искрящейся русской зимы. Оказывается, они и летом здешние. Любят еловые леса с густым подлеском, но летом их не так заметно…

Кофейный аромат наполняет дом с утра. Мир, где-то далеко. А день начинает размеренный шаг чередой неспешных дел. И длится, длится, длится.

Что-то бубнит телевизор, не страшное… Ты едешь в Жаворонки, где давно не был, забираешь обещанный мешок семечек, жмешь руку незнакомому прежде человеку, перекидываешься парой слов о грибном лете, заметив на стене в доме фотографии грибных подвигов.

Не проезжаешь новомодный магазин, обитель всех озабоченных ремонтом и другими хозяйственными делами, покупаешь скребок для борьбы со льдом и вдруг в соседней кассе замечаешь — он? не он? — похож, очень. Генерал-полковник…бывший первый заместитель министра. По забавному совпадению, он приобретает тот же скребок — но два. Ну, ему по статусу положено. Был он суров, но справедлив в служебной своей ипостаси…

Решаю обратиться — «Здравия желаю, не ошибся ли?» — протягивает руку, здоровается. Где вы, как? Дружелюбен. Пожелали друг другу хорошего дня, разошлись.

Посёлок тих, словно развалился по улицам. Народу мало, машин мало. Снег осел, дороги скользкие. Семечки в кормушках медленно исчезают. Снова снегири на сугробе. Пытаюсь высмотреть вчерашнюю белку на сосне.

Книжный шкаф, вчера собранный, уже почти как старый новый друг. Ещё пустой, но уже знаю, какие книги займут какие полки. Не решаюсь провести ревизию старых книг. Та, эта, другая — берешь их в руки, перелистываешь, понимаешь, что вряд ли уже перечитаешь, но… откладываешь. Живи, книга.

Книжный шкаф появился именно такой, какой хотел. Похожий на тот, из детства, в старом доме у бабушки, с цветными занавесочками за стеклом. В том шкафу кладезь детского счастья — Свифт, сказки, румынское издание Пиноккио 1953 года, обтрёпанный Джанни Родари, наилюбимейший Стивенсон с сундуком мертвеца и прелестной Джоанной Сэдли, руки которой добился Дик Шелтон.

Вот и теперь — со стеклянными дверцами. А что, возьму и натяну веревочки, и занавески попрошу придумать. Чтобы в мелкий цветной рисунок. Чтобы снова — открываешь книжный шкаф — и исчезаешь…

Одна из книг, которым грозило расставание — Константин Бальмонт. Ну что мне Бальмонт, подумал я. Наверное, не мой поэт. Книге лет двадцать, а часто ли раскрывал. И вот — и сразу, и взяло за душу. Сознание — так называется стихотворение…

Прочитал, и понял, что книга остаётся.

Вкусите, вот оно.

Я не могу понять, как можно ненавидеть

Остывшего к тебе, обидчика, врага.

Я радости не знал — сознательно обидеть,

Свобода ясности мне вечно дорога.

Я всех люблю равно любовью равнодушной,

Я весь душой с другим, когда он тут, со мной,

Но чуть он отойдет, как, светлый и воздушный,

Забвеньем я дышу — своею тишиной.

Когда тебя твой рок случайно сделал гневным,

О, смейся надо мной, приди, ударь меня:

Ты для моей души не станешь ежедневным,

Не сможешь затемнить — мне вспыхнувшего — дня.

Я всех люблю равно любовью безучастной,

Как слушают волну, как любят облака.

Но есть и для меня источник боли страстной,

Есть ненавистная и жгучая тоска.

Когда любя люблю, когда любовью болен,

И тот — другой — как вещь, берет всю жизнь мою,

Я ненависть в душе тогда сдержать не волен,

И хоть в душе своей, но я его убью.

********

А день, уже почти смеркнувшийся, продолжается. За городом уютно и тихо. Где-то внизу бормочет телевизор.

Тихонько напевает Мик, что-то там про emotional resque, на ненастроенной гитаре ему лениво помогает Кит, а Чарли всё так же безразлично двигает барабанными палочками. Человек с виноградной фамилией, где-то (не тут) от зависти перекусывает гвоздь-сотку, а гитара Кита перешибает любого такого лозоватого критиканчика.

И вот заиграла Sinderella. Хорошая музыка. Кажется, вчера слепленный снеговик в саду тоже прислушивается.

Наш такой, рок-снеговик. Подожди, выйду к тебе. Потолкуем, брат, о концептуальных альбомах 70-х…

И пусть никто ничего не подозревает, что мы с тобой на одной волне.

Дай только дослушаю Стиви Рэй Вона. Кто так еще поиграет хендриксовское старье?

Такая вот жизнь за городом.