Народосберегающий эффект сталинской политики. Православный публицист В. Тимаков сравнивает демографию ельцинско-путинской и сталинской эпох

В православном издании «Русская народная линия» (ruskline.ru) опубликована статья Владимира Тимакова, посвященная «народосберегающему эффекту» сталинской политики. В ней говорится, что пока одна часть соотечественников поминает творца мировой сверхдержавы, другая призывает к скорейшему избавлению от сталинского наследия. Но, подчеркивает автор, позиция «десталинизаторов», делающих упор на большое число карательных результатов при Сталине, настолько односторонняя и опирается на такой узкий исторический горизонт, что нуждается в обширных критических комментариях.

Современный читатель, скорее всего, выразит крайнюю степень удивления и даже недоверия, если узнает, что в 1937-38 гг., которые антикоммунистическая историография объявляет «пиком Большого Террора», совокупный естественный прирост в нашей стране превысил шесть миллионов человек, пишет православный публицист Владимир Тимаков.

(Согласно официальным статистическим данным ЦСУ СССР, население страны в 1937-38 годах увеличилось почти на 8 миллионов человек, но большинство демографов с этими данными не соглашается и считают результаты переписи 1939 года искусственно завышенными. В данном случае я пользуюсь, подчеркивает автор, наиболее авторитетной оценкой Е. Андреева, Л. Дарского и Т. Харьковой, сделанной в годы перестройки: они определили суммарный естественный прирост советского населения в 1937-38 годах в 6 030 тысяч человек. («Вестник статистики», 1990 г., №7). Кстати, главным пафосом данной статьи было не только разоблачение приписок в ЦСУ, но и раскрытие подлинных, а не припитных масштабов Голодомора. Имевший место прирост населения достиг небывалых за всю предыдущую русскую историю показателей.

Для сравнения, за два самых благополучных года, предшествовавших Первой мировой войне, (1912-13 гг.), население страны увеличилось примерно на 5 миллионов человек, а за два самых лучших года НЭПа (1927-28 гг.) прирост немного не дотянул до шести миллионов. Эти цифры неопровержимо свидетельствуют, что даже в разгар репрессий политика сталинского руководства не может быть квалифицирована как геноцид. А в 1939 году, с учётом рождаемости на присоединённых украинских и белорусских землях, поставлен новый демографический рекорд, ни разу не превзойдённый в дальнейшем, — число советских граждан выросло на 3 миллиона 800 тысяч человек.

Почему же сталинская эпоха, вопреки многочисленным приговорам «троек», имела столь выраженный народосберегающий эффект? Потому что её нельзя красить одним цветом. В это время своего максимума достигли и человеколюбивые, созидательные тенденции. Например, по сравнению с царским временем был достигнут замечательный прогресс в организации здравоохранения. Почти вдвое сократилась естественная смертность, в том числе детская. В дореволюционную эпоху больше половины русских детей не доживало до совершеннолетия. Одной из причин массовой детской смертности было систематическое недоедание — в то время как правящий класс прожигал экспортные миллиарды в Парижах и Баден-Баденах. Когда Никита Михалков с гордостью сообщает, сколько пудов сливочного масла экспортировала Россия при Столыпине, и считает эти пуды неотразимым аргументом в пользу симпатичной ему эпохи, я всякий раз вспоминаю, сколько детей в те годы умирало от туберкулёза. А ведь если бы упомянутое масло было не вывезено, а употреблено подданными Российской империи, многих больных удалось бы спасти.

Ещё одна причина бурного демографического роста второй половины тридцатых годов — запрет абортов. Почему-то мы редко принимаем во внимание, что в наши либеральные времена в абортариях ежегодно (!!!) уничтожается больше детей, чем погибло жертв в тюрьмах НКВД за тридцать лет. И для современников это в порядке вещей… Но ведь жертвам абортов, замученным во младенчестве, не даётся никаких шансов не только исповедовать свои убеждения, но даже принять Святое крещение! Мы удивляемся, как в 1937 году советские люди могли радоваться жизни, не замечая ночных арестов?! А как в 1913 году аристократы танцевали на балах, не замечая пухнущих от пустой картохи крестьянских детей? И, когда-нибудь наши потомки будут удивляться, как мы можем радоваться жизни, не замечая повсеместного истребления невинных младенцев?! Наверное, им будет очень трудно понять, почему устранение нежелательного политического оппонента в наши годы считается более тяжким преступлением, чем устранение нежелательного ребёнка.

Демографические потери одной только Украины в результате фанатичной социализации сельского хозяйства оцениваются в 3-5 миллионов человек. Но, для сравнения, — демографические потери Украины в процессе фанатично осуществляемых либеральных реформ уже достигли 10 миллионов человек. (Население Украины в 1989 году составляло 51 миллион 707 тысяч человек и, согласно существовавшему демографическому тренду, к 2011 году должно было достичь примерно 55-56 миллионов; фактически же на 2012 год оно исчислялось в 45 миллионов 653 тысячи человек).

Мы все — питомцы советской системы с её гипертрофированной ролью государства, и потому нравственную оценку любой эпохи прежде всего увязываем с действиями государственных органов. Если государственные органы никого не убивают, то проблема противоестественной смертности вроде бы отсутствует.

Однако общество — более сложный организм, и для верной оценки баланс жестокости нужно сводить в целом, с учётом поступков отдельных лиц и социальных групп. И при таком подходе СССР конца тридцатых, и уж тем более СССР начала пятидесятых годов, вовсе не выглядит беспрецедентно кровавым обществом, своего рода рваной прорехой на нашем историческом полотне. Суммарный эффект этих двух противоречивых тенденций, отмечает православный публицист, выраженный в цифрах (а за каждой из этих цифр стоит тем или иным образом прерванная или обретённая человеческая жизнь!), — этот эффект оказался более позитивным, чем эффект от деятельности дореволюционного или постсоветского руководства.

Как-то раз в программе Владимира Соловьёва шёл спор о масштабах сталинских репрессий. Сторонники генсека довольно убедительно доказывали, что скандальные цифры их оппонентов многократно завышены и фактические жертвы ГУЛАГа исчисляются отнюдь не десятками миллионов, а укладываются в диапазон 1-2 миллионов человек. Соловьёв резонно возразил: «Поднимите руки, кто из присутствующих хотел бы попасть в этот миллион?» Здесь он был, безусловно, прав: количество казней не влияет на их качественную оценку. И, как не считай, это количество было огромным. Но если мы хотим вынести вердикт не о конкретных казнях, а обо всей эпохе, то разумно задать ещё несколько вопросов. Например:

«Кто из присутствующих хотел бы быть абортированным и никогда не увидеть солнца, неба, мамы, никогда не смеяться и не любить?»

Или: «Кто из присутствующих хотел бы умереть в пятилетнем возрасте от ангины — всего лишь потому, что зимой необходимо регулярно выходить «на двор», а на семерых братьев и сестёр есть только одни валенки?» (Реальный эпизод из дореволюционной семейной истории моего деда, липецкого крестьянина Григория Митяева).

Или: «В какую эпоху Вы предпочли бы появиться на свет: когда Вы имеете один шанс из ста быть казнённым в ГУЛаге или когда у Вас есть пятьдесят шансов из ста быть расчленённым в материнской полости до рождения?»

Право слово, есть над чем задуматься… Полагаю, эти вопросы позволят более объективно и широко взглянуть на природу сменявшихся в нашей истории обществ, не демонизируя и не апологизируя ни одного из них.

Читатель может совершенно обоснованно возразить, что одно дело — косвенные жертвы радикальных социальных решений (в 1932 или 1992 годах) или распространённых в обществе заблуждений и совсем другое — прямые жертвы приговоров «троек», с которых мы начали наш экскурс. Более миллиона смертных приговоров посреди двадцатого века — как это могло случиться?! Но, прежде чем назначать виновного за кровавую судорогу тридцатых годов, следует обратить внимание на встречный вопрос, сформулированный, кажется, ещё Михаилом Шолоховым: «А как этого могло не случиться?»

В православном издании «Русская народная линия» опубликована статья Владимира Тимакова, посвященная «народосберегающему эффекту» сталинской политики. В ней говорится, что пока одна часть соотечественников поминает творца мировой сверхдержавы, другая призывает к скорейшему избавлению от сталинского наследия. Но, подчеркивает автор, позиция «десталинизаторов», делающих упор на большое число карательных результатов при Сталине, настолько односторонняя и опирается на такой узкий исторический горизонт, что нуждается в обширных критических комментариях.

Современный читатель, скорее всего, выразит крайнюю степень удивления и даже недоверия, если узнает, что в 1937-38 гг., которые антикоммунистическая историография объявляет «пиком Большого Террора», совокупный естественный прирост в нашей стране превысил шесть миллионов человек, пишет православный публицист Владимир Тимаков.

(Согласно официальным статистическим данным ЦСУ СССР, население страны в 1937-38 годах увеличилось почти на 8 миллионов человек, но большинство демографов с этими данными не соглашается и считают результаты переписи 1939 года искусственно завышенными. В данном случае я пользуюсь, подчеркивает автор, наиболее авторитетной оценкой Е. Андреева, Л. Дарского и Т. Харьковой, сделанной в годы перестройки: они определили суммарный естественный прирост советского населения в 1937-38 годах в 6 030 тысяч человек. («Вестник статистики», 1990 г., №7). Кстати, главным пафосом данной статьи было не только разоблачение приписок в ЦСУ, но и раскрытие подлинных, а не припитных масштабов Голодомора. Имевший место прирост населения достиг небывалых за всю предыдущую русскую историю показателей.

Для сравнения, за два самых благополучных года, предшествовавших Первой мировой войне, (1912-13 гг.), население страны увеличилось примерно на 5 миллионов человек, а за два самых лучших года НЭПа (1927-28 гг.) прирост немного не дотянул до шести миллионов. Эти цифры неопровержимо свидетельствуют, что даже в разгар репрессий политика сталинского руководства не может быть квалифицирована как геноцид. А в 1939 году, с учётом рождаемости на присоединённых украинских и белорусских землях, поставлен новый демографический рекорд, ни разу не превзойдённый в дальнейшем, — число советских граждан выросло на 3 миллиона 800 тысяч человек.

Почему же сталинская эпоха, вопреки многочисленным приговорам «троек», имела столь выраженный народосберегающий эффект? Потому что её нельзя красить одним цветом. В это время своего максимума достигли и человеколюбивые, созидательные тенденции. Например, по сравнению с царским временем был достигнут замечательный прогресс в организации здравоохранения. Почти вдвое сократилась естественная смертность, в том числе детская. В дореволюционную эпоху больше половины русских детей не доживало до совершеннолетия. Одной из причин массовой детской смертности было систематическое недоедание — в то время как правящий класс прожигал экспортные миллиарды в Парижах и Баден-Баденах. Когда Никита Михалков с гордостью сообщает, сколько пудов сливочного масла экспортировала Россия при Столыпине, и считает эти пуды неотразимым аргументом в пользу симпатичной ему эпохи, я всякий раз вспоминаю, сколько детей в те годы умирало от туберкулёза. А ведь если бы упомянутое масло было не вывезено, а употреблено подданными Российской империи, многих больных удалось бы спасти.

Ещё одна причина бурного демографического роста второй половины тридцатых годов — запрет абортов. Почему-то мы редко принимаем во внимание, что в наши либеральные времена в абортариях ежегодно (!!!) уничтожается больше детей, чем погибло жертв в тюрьмах НКВД за тридцать лет. И для современников это в порядке вещей… Но ведь жертвам абортов, замученным во младенчестве, не даётся никаких шансов не только исповедовать свои убеждения, но даже принять Святое крещение! Мы удивляемся, как в 1937 году советские люди могли радоваться жизни, не замечая ночных арестов?! А как в 1913 году аристократы танцевали на балах, не замечая пухнущих от пустой картохи крестьянских детей? И, когда-нибудь наши потомки будут удивляться, как мы можем радоваться жизни, не замечая повсеместного истребления невинных младенцев?! Наверное, им будет очень трудно понять, почему устранение нежелательного политического оппонента в наши годы считается более тяжким преступлением, чем устранение нежелательного ребёнка.

Демографические потери одной только Украины в результате фанатичной социализации сельского хозяйства оцениваются в 3-5 миллионов человек. Но, для сравнения, — демографические потери Украины в процессе фанатично осуществляемых либеральных реформ уже достигли 10 миллионов человек. (Население Украины в 1989 году составляло 51 миллион 707 тысяч человек и, согласно существовавшему демографическому тренду, к 2011 году должно было достичь примерно 55-56 миллионов; фактически же на 2012 год оно исчислялось в 45 миллионов 653 тысячи человек).

Мы все — питомцы советской системы с её гипертрофированной ролью государства, и потому нравственную оценку любой эпохи прежде всего увязываем с действиями государственных органов. Если государственные органы никого не убивают, то проблема противоестественной смертности вроде бы отсутствует.

Однако общество — более сложный организм, и для верной оценки баланс жестокости нужно сводить в целом, с учётом поступков отдельных лиц и социальных групп. И при таком подходе СССР конца тридцатых, и уж тем более СССР начала пятидесятых годов, вовсе не выглядит беспрецедентно кровавым обществом, своего рода рваной прорехой на нашем историческом полотне. Суммарный эффект этих двух противоречивых тенденций, отмечает православный публицист, выраженный в цифрах (а за каждой из этих цифр стоит тем или иным образом прерванная или обретённая человеческая жизнь!), — этот эффект оказался более позитивным, чем эффект от деятельности дореволюционного или постсоветского руководства.

Как-то раз в программе Владимира Соловьёва шёл спор о масштабах сталинских репрессий. Сторонники генсека довольно убедительно доказывали, что скандальные цифры их оппонентов многократно завышены и фактические жертвы ГУЛАГа исчисляются отнюдь не десятками миллионов, а укладываются в диапазон 1-2 миллионов человек. Соловьёв резонно возразил: «Поднимите руки, кто из присутствующих хотел бы попасть в этот миллион?» Здесь он был, безусловно, прав: количество казней не влияет на их качественную оценку. И, как не считай, это количество было огромным. Но если мы хотим вынести вердикт не о конкретных казнях, а обо всей эпохе, то разумно задать ещё несколько вопросов. Например:

«Кто из присутствующих хотел бы быть абортированным и никогда не увидеть солнца, неба, мамы, никогда не смеяться и не любить?»

Или: «Кто из присутствующих хотел бы умереть в пятилетнем возрасте от ангины — всего лишь потому, что зимой необходимо регулярно выходить «на двор», а на семерых братьев и сестёр есть только одни валенки?» (Реальный эпизод из дореволюционной семейной истории моего деда, липецкого крестьянина Григория Митяева).

Или: «В какую эпоху Вы предпочли бы появиться на свет: когда Вы имеете один шанс из ста быть казнённым в ГУЛаге или когда у Вас есть пятьдесят шансов из ста быть расчленённым в материнской полости до рождения?»

Право слово, есть над чем задуматься… Полагаю, эти вопросы позволят более объективно и широко взглянуть на природу сменявшихся в нашей истории обществ, не демонизируя и не апологизируя ни одного из них.

Читатель может совершенно обоснованно возразить, что одно дело — косвенные жертвы радикальных социальных решений (в 1932 или 1992 годах) или распространённых в обществе заблуждений и совсем другое — прямые жертвы приговоров «троек», с которых мы начали наш экскурс. Более миллиона смертных приговоров посреди двадцатого века — как это могло случиться?! Но, прежде чем назначать виновного за кровавую судорогу тридцатых годов, следует обратить внимание на встречный вопрос, сформулированный, кажется, ещё Михаилом Шолоховым: «А как этого могло не случиться?»

ruskline.ru

2013-03-14 19:40