Отложенная реакция

В развитых демократических странах бывают ситуации, в которых люди ожидают от своего лидера поведения истинного национального вождя — того, кто ведет, кто во главе, кто берет на себя ответственность. Я не люблю слово «вождь», оно утратило тот первоначальный смыл «ведущего» и ассоциируется не с самыми приятными персонажами. Но в некоторых ситуациях этот смысл возвращается, даже если не обозначается именно этим словом. Президенты, канцлеры, премьер-министры в таком качестве нужны в моменты национальной скорби, страшной трагедии, которая потрясает граждан их стран. В этот момент людям надо видеть своего лидера, его реакцию, надо слышать его слова и знать, что он (или она) разделяет горе своего народа, его потери, скорбит вместе с народом и в то же время — вот он лидер, избранный нами, и не зря, он с нами и он правильно оценивает ситуацию, держит ее под контролем и понимает, что надо делать.

Такое происходит в дни трагедий. Трагедии всегда как удар под дых, ощутимый каждым, потому что это момент острого чувства незащищенности -, когда теряешь сограждан, каждого из которых вдруг чувствуешь как близкого человека, каждого погибшего ребенка воспринимаешь как своего, горе каждой матери и каждого отца становится твоим горем, и твои слезы смешиваются с их слезами.

Когда 21 декабря 1988 года над Локерби взорвался Boeing Pan American, выполнявший рейс из Лондона в Нью-Йорк, унесший жизни 270 человек в воздухе и на земле, Маргарет Тэтчер оказалась на месте трагедии уже через несколько часов. Железная леди была растрепанной и потрясенной, ее слова в телекамеру на месте трагедии были очень простыми женскими словами: I’ve never seen or even thought to see anything like that («Я никогда не видела такого и даже не представляла, что могу увидеть»). Она была в этот момент не железной, а близкой и очень по-человечески понятной. Она была в правильном месте в правильное время, и люди это видели.

Трагедия произошла за месяц до ухода Рональда Рейгана с поста президента, уже был избран Джордж Буш-старший. Тем не менее Рейган ответил на вопросы журналистов и не прятался от них: There are many difficult aspects to this tragedy, but none so compelling as the anguish of those families who will not have their loved ones with them this Christmas season («У этой трагедии много ужасных аспектов, но ничто другое не угнетает так, как боль семей, которые потеряли своих близких в эти рождественские дни»). За два года до этого Рейган обратился к нации после катастрофы шаттла «Челленджер» и гибели всех семерых членов экипажа. Другой президент США, Билл Клинтон, 19 апреля 1995 года узнал о теракте в Оклахома-Сити, в котором погибли 168 человек, через полчаса после взрыва. Уже к вечеру того же дня он обратился к американцам, флаги на всех федеральных зданиях были приспущены в течение 30 дней. 23 апреля президент выступил с обращением к нации из Оклахома-Сити.

Можно обойтись и без слов, но нельзя не быть — не выйти, не поддержать, не обнять близких погибших

Франсуа Олланд был на месте трагедии в редакции Charlie Hebdo в тот же день, 7 января этого года. Президент Франции сказал на камеру, что атака на журналистов — это атака на свободу прессы: «Мы знаем, что нас атакуют и хотят испугать, потому что мы свободная страна». А еще через несколько дней рука об руку с миллионами французов по парижской столице в молчаливом марше шли европейские лидеры, и это было бесценно. Можно обойтись и без слов, но нельзя не быть — не выйти, не поддержать, не обнять близких погибших.

В такие дни боли и чувства беспомощности люди дают самые точные оценки тем, за кого они голосовали. Они подтверждают или отзывают свои голоса в зависимости от того, как себя проявляет в самых тяжелых ситуациях их президент. Они готовы понять сбивчивые слова, если они искренни. И не готовы простить даже самые красивые слова, если в них сквозит равнодушие. И они точно не поймут отсутствие лидера перед ними и с ними в моменты национальных трагедий.

Конечно, демократические лидеры это знают, конечно, они не могут позволить себе спрятаться и молчать, не желая ассоциироваться с трагедией. В трагические дни избранные лидеры обязаны быть на высоте в самом буквальном смысле слова, быть во главе своего народа и со своим народом. Уверена, уважение избирателей — не единственная причина, которая не позволяет им отмолчаться. Эти исторические мгновения становятся очевидным и точным тестом на человеческие качества политика, мгновения, когда ему многое простится или не простится никогда.

Я видела слезы в глазах председателя Совета министров СССР Николая Рыжкова после землетрясения в Армении и видела лица и глаза несчастных людей вокруг него, когда они увидели эти слезы. Это не было слабостью чиновника, но личной человеческой болью и чувством вины перед каждым погибшим, каждым, потерявшим близкого, каждым, кто был в тот момент на той содрогавшейся земле. Это дорогого стоило, и я знаю, что армяне этого не забыли. Тем более что от советской номенклатуры такого человеческого сантимента никто, надо признаться, не ожидал.

31 октября мы потеряли 224 человека в рухнувшем российском самолете. Мы не знаем, что это было и почему это случилось. Мы не знаем, был ли это теракт, связана ли гибель людей с тем, что Россия вступила в войну на Ближнем Востоке. Мы не знаем, были ли это неполадки с самолетом или что-то случилось на борту. Мы пока ничего не знаем. Людям больно и страшно.

Человек, который каждый день мелькает в телевизоре и считается авторитарным вождем нации с поддержкой в 90 процентов, в эти трагические дни не вышел к людям и не сказал ни слова. Если не считать поворота к телекамере и краткого заявления во время встречи с министром транспорта — спустя сутки с лишним. Россия, похоже, и тут нашла свой особый путь. Одни уже особенно и не ждут, что президент что-то скажет. Другие считают, что президент в принципе должен в такой ситуации говорить, хотя бы ради родственников погибших. Третьи утверждают, что президент должен, но Путин пусть лучше помолчит. Некоторые наблюдатели говорят, что пусть уж лучше ничего не говорит, потому что если Путин в такой ситуации выступит с обращением к народу, то станет еще страшнее.

Путин был первым, позвонившим Джорджу Бушу после трагедии 11 сентября 2001 года. Он ночью записал видеообращение после гибели малайзийского «Боинга». Почему же у него всегда такой ступор, когда трагедия происходит с россиянами? За 15 лет после гибели «Курска» Путин приучил к этому всех всех и сделал это правилом — исчезать в дни трагедий. И все как-то свыклись. Самое простое было прилететь 1 ноября в Петербург в свой родной город и молча зажечь вместе с остальными петербуржцами свечу в память о погибших. Но Владимиру Путину на заре его президентства какие-то умники объяснили, что по пиару ему неправильно было бы ассоциироваться с трагедией, с негативом. У него должен быть позитивный образ сильного лидера. И, видимо, ему не хватило и не хватает человеческих качеств, чтобы послать этих умником куда подальше. Скорее, эта рекомендация совпадает с его индивидуальной реакцией — спрятаться от плохой новости и от давления общего ожидания.

Поскольку мы не демократическая страна, отложенная реакция Путина никак не отразится на его дальнейшей карьере, рейтинге и прочих ничего не значащих в нашей системе цифрах. И он это знает. Но мне очень хочется вот что Путину сказать, и это мое личное мнение как гражданина страны: лидер, который бросает своих людей в дни катастроф и не способен разделить со своим народом боль, — не лидер, даже если его рейтинг равен рейтингу авторитарного вождя. Человек, который способен демонстрировать лишь силу и желает ассоциироваться только с удачей, прячась в минуты роковые, не понимает, какая это в действительности тяжелая и порой невыносимая ноша — быть президентом. Президент, которому интуиция не подсказывает, что в трагический момент он должен быть там, «где мой народ к несчастью был», — слабый политик и трус.

Наталья Геворкян — журналист

svoboda.org/content/article/27342092.html