Дачные зарисовки или Как я провела лето

18 августа. Крашу домик Пинотексом. «В это время я планировала сидеть на открытой террасе, где-нибудь в Лигурии… С чашкой настоящего капучино…. С натуральным круассаном…», — подпрыгивая на табуретке в попытке дотянуться до фронтонов, грустно размышляю я. — «И чтоб ласковый итальянский ветерок…»

«НА тебе Лигурийское побережье», — мстительно посвистывает патриотично настроенный подмосковный ветер, залепляя мне горсть пинотексовых брызг. Кладу кисть и иду мыться.

«Ай да я», — гордо думаю, заведя с полпинка шуруповерт и вогнав шуруп в подобающее ему место. Изображаю шуруповертом нечто, отдаленно напоминающее ковбойскую «вертушку» кольтом, и принимаюсь за второй шуруп. Он не идет. «Чертов сучок», — рычу я, налегая на шуруповерт изо всех сил. Наше противоборство продолжается до тех пор, пока муж, проходя мимо, не роняет: «Нажми на правую кнопку. Ты его выкручиваешь». Ну нет слов, одни жесты.

За забором дачи бурно колосятся сорняки в половину моего роста вперемешку с детишками облепихи и шиповника. На это безобразие неодобрительно взирают гладко выбритый соседский участок слева и покрытый модной ровной зеленой щетинкой сосед напротив. Ежусь каждый раз, выходя за ворота, забрасываю мужа СМС с просьбой выбросить елку…ой, то есть привезти бензокосу. Наконец бензокоса прибывает. Результат успокоителен для совести, но плачевен для глаз. Буйному, свободолюбивому хиппи приходит на смену бомж после не очень качественной санитарной обработки — неровно подстриженный, с проплешинами и желтоватыми клочками прошлогодней «седины». То ли соседи свои территории маникюрными ножницами стригут, то ли у них руки под другим углом вставлены…

Ночь. Не сплю. Думаю о вечном. Почему, например, на даче мне всегда требуется меньше еды для насыщения и меньше времени для «высыпания»? При этом безо всякого насилия над организмом. Прикидываю, что после отпуска смогу спокойно влезть во все свои «корпоративные» платья. Но только вот почему все праздники приходятся в основном на зиму и раннюю весну, когда все отпускные достижения уже испорчены новыми накоплениями питательных веществ? За этими неспешными приятными размышлениями ловлю в дачной тишине какой-то странный звук — то ли поскрипывание, то ли треск, а затем довольно внушительный плюх, где-то в ногах кровати. Малая тоже просыпается. «Леля, это ты?» — строго спрашиваю ребенка. — «Не, я не шевелюсь, лежу тихо». Включаю фонарик на телефоне. В пятне света обнаруживаю ползающего по нашей кровати жука. Огромного, почти с мою ладонь. Черного. Без видимых усов, но со страшными жевалами, а может, рогами. Визжим хором. Сбегается весь дом. Папа накрывает чудище корчиком и выбрасывает за окошко. Оно приземляется с весьма громким стуком. Когда все же засыпаю, последняя мысль, гаснущая в утомленном мозгу: «Что же это за ужас такой? Надо бы спросить у Фары…»

Иду от ворот с вечерним ведром колодезной воды. Только девять, но уже почти темно. Нежно и горьковато пахнут флоксы. Почему их аромат накрепко связан у меня с первосентябрьской линейкой, началом осени, школой? Может, во времена моего детства они допускались на торжество, наравне с гладиолусами и астрами? Не помню. Из окошка дачи падает свет, волшебно преображая старый сад. Ранние сумерки милосердно скрывают все недоделки и недостатки, и маленький домик, утопающий в зелени, становится похожим на иллюстрацию моего любимого Томаса Кинкейда.