«СКИНХЕД»
Знаете ли вы, каково это, каждое божье утро просыпаться с мыслью: «Зачем я живу?» Каждое божье утро не думать о чём-то светлом и радостном, а, преодолевая немыслимые усилия, вставать с кровати и начинать заново никому не нужные манипуляции с собственным телом. И где, спрошу я вас, эти многочисленные и многоликие педагоги, которые везде и всюду, будь то рекламные ролики или ненавязчивые рекомендации «специалистов от педагогики» то тут, то там уверяют вас, мол, по утрам чистите зубы, а по вечерам не смотрите ужастиков, имейте желание добиться успеха, и всё будет в порядке!!! Как объяснить это тринадцатилетнему мальчишке, который уже ровно как полгода просыпается в замятой и дурно пахнущей постели только лишь для того, чтобы ночью опять лечь в неё же.
Так началось и это, ничем не отличающееся от вчера и позавчера, утро. Мальчик с трудом проснулся. Ещё сквозь сон он чувствовал, что выспался, но, прежде чем открыл глаза, ещё несколько раз погружался в сладкое забытьё. Наконец, он сел на кровать, нащупал холодные липкие тапочки и, шаркая, вышел на балкон. Тёплый июльский ветер обдул его бледное, как у курёнка, тельце. Никита сладко потянулся и зевнул. С двенадцатого этажа его давно уже разваливающегося панельного дома открывался живописнейший вид лежащего прямо через дорогу леса. Но он обратил внимание совсем на другое. Там, вдалеке, чуть правее леса была железнодорожная станция. Никита отчётливо вспомнил большие, загорелые мозолистые руки таджика. Вот он лежит и закрывает голову, как может, а Никита бьёт и бьёт, стараясь попасть непременно в голову. Вокруг возгласы окруживших рабочего, таких же, как и Никита, подростков. Крики и улюлюканья сливаются в голове с адреналином и жаждой ударить ещё и ещё. Удары сыплются горохом. На противоположной платформе скучающие в ожидании электрички безучастные люди скорее обрадовались происходящему, нежели возмущены. Наконец, не выдержав, истошно визжит какая-то бабка: «Да что же вы это, окаянные, делаете! Креста на вас нет! Совсем озверели!». Нужно уходить. Но таджик, услышав возглас в его защиту, что-то пытается пробормотать, открывает всё красное от кровоподтеков лицо, и получает еще пару безответных ударов.
Через минуту семь полутеней удаляются по узкой тропинке в сумерки. Сердце готово выпрыгнуть. Никита, не выдержав, оборачивается. У края платформы, освещённый искусственным светом, стоит, чуть покачиваясь, таджик. «Жив!» — мелькает в голове и как-то дышать становится легче.
Никита ещё раз сладко потянулся. Каникулы. А осенью уже в девятый, и если б не мать, оставили бы на второй год. Он подумал о матери. После того, как его отец погиб в Чечне, она как-то быстро сдала. Эти чёрные круги под глазами. Работает в две смены. Дома совсем не бывает. Лучше бы мужика завела, чем так корячиться.
Неожиданно послышался поворот ключа в замке, и дверь хлопнула.
— Никита! Ты дома? Иди сюда! — послышался торопливый голос матери.
— Чего тебе? — Никита выглянул. Мать была не одна. С ней стоял какой то-тип.
— Представляешь, я тут нашла нам рабочего, он взялся за двести рублей доложить плитку в ванной, а то я так больше не могу. Отец-то не успел доделать, а тут такая удача… Да вы заходите, заходите, посмотрите, может, ещё и не возьмётесь. У меня всё есть, там, под раковиной, и плитка и смесь… Уже второй год, как мужа похоронили, так всё там и лежит с тех пор. Удача-то какая! Так не забудьте двести рублей, у меня больше-то нет. Я обратно на работу побегу, а с вами сын мой останется. Никита! А ты, если что надо будет, то помоги, хорошо, сынок?
Рабочий включил свет и вошёл в ванную. Никиту пробил озноб: это был вчерашний таджик. Его лицо превратилось в один сплошной синяк, а левый глаз, куда Никита ударил напоследок, заплыл и вообще не открывался.
— Так вы начинайте, — обратилась мать к таджику и пальцем поманила Никиту в комнату. — Его вчера хулиганы отметелили, представляешь, так его наш хозяин базы выгнал, мол, какой из него работник, а у него семья там, двенадцать детей, вот он и взялся за двести рублей нам плитку положить, вот только я боюсь, как он с одним глазом-то справится, как ты думаешь?
— Справится. — Сам не зная, что говорит, выдавил из себя Никита. — Они, говорят, живучие.
— Так вот и я так подумала. Ну ладно. Вот тебе двести рублей. Как сделает, ты ему заплатишь, а я побежала. Напарница заболела, так мне ещё за неё два этажа надо перемыть.
Дверь захлопнулась, и Никита остался один на один с неизвестностью. Ситуация была глупая, и в голову не приходило ни одной стоящей мысли. Ладно, пускай выложит плитку, а там видно будет, решил юноша и стал смотреть, как таджик готовится к основной работе. Несмотря на вчерашние побои, работа у того спорилась. Не прошло и часа, как первый ряд плитки лёг на тщательно загрунтованную поверхность. Никите вдруг стало обидно. Он, можно сказать, вчера этому субъекту морду набил, а сегодня этот таджик, как ни в чём не бывало, кладёт плитку у него в ванной!
— Слушай, ты, плиточник, кто это тебя так? — решил поддеть Никита, но таджик молчал, и знай, делал своё дело. Но Никита не собирался униматься, его понесло. — Знаешь, что? Валил бы ты в свой Туркестан-Таджикистан! Плитку он кладёт! Хрен моржовый! А то…
— А то что? — На Никиту смотрел один полуоткрытый, как будто обложенный половинками сливы, глаз. — А то — что? Ты мне опять, как вчера, тумаков навешаешь? Думаешь, я тебя не узнал? — таджик повернулся и стал продолжать свою работу. — Конечно, это стоило мне разбитого носа и глаза, но я тебя хорошенько запомнил… А ты знаешь, что ещё пять лет назад я работал в школе учителем русского языка и литературы? И если бы не развал Союза, то работал бы до сих пор. — Таджик остановился, положил мастерок, снял рубашку, вернее то, что от неё после вчерашнего осталось, и молча продолжил свою работу. Его жилистый торс играл мышцами, и в целом он не походил на человека, не могущего постоять за себя. Взгляд Никиты скользнул по его плечу, и юноша во второй раз за последние два часа оцепенел от неожиданности. У таджика на плече была такая же армейская татуировка, как и у его отца. Пограничный столб, лента, а главное — номер части — всё совпадало!
Никита молча ушёл в комнату и вернулся с большой, переснятой им фотографией отца. — Извините, вы случайно не знаете этого человека?
Таджик удивлённо обернулся и посмотрел уцелевшим глазом на портрет. С портрета на бывшего рядового разведроты Магомета Хачипулина смотрел его боевой друг — Комаров Мишка, весёлый, бравый, отчаянный сержант зелёных беретов.
— Так ты сын Мишки?! А Миша умер? Когда?…
Разговор продолжили на кухне. Весело, с надрывом, засопел чайник. А Магомет слушал и слушал сумбурный, суетливый рассказ сына человека, с которым его свёл Афганистан.
— Значит, Мишка подорвался в Чечне на фугасе…
— Да, два раза съездил нормально, а в третий раз не повезло…. Мама просила его не ездить, но разве тренером в спортивной школе много заработаешь?… Дядя Магомет, а почему вы вчера… ну, нас не разбросали? Вам же это ничего не стоило…
Никита давно уже смотрел на этого покалеченного им же человека другими глазами. Так когда-то, ребёнком, он смотрел на своего отца, когда тот приезжал из очередной боевой командировки.
— Вырастешь, поймёшь. У меня же дома двенадцать таких, как ты! Средний на год постарше будет. Михаил — в честь твоего отца. А вчера, когда я тебя в толпе увидел, лицо твоё мне показалось до боли знакомо, что-то ёкнуло, может, поэтому только и стал защищаться. Хотя, был момент, когда я еле сдержался. Как раз когда, когда я раскрыл лицо…
Наступил вечер. Обыкновенный тёплый июльский вечер. Смеркалось. Скоро должна была прийти с работы Никитина мама, а сам юноша стоял на балконе и впервые после смерти отца плакал. Ему было очень больно и легко одновременно. А на кухонном столе лежал адрес дяди Магомета и нетронутые им двести рублей.
