Исторические заметки. "Почему же коммунисты уехали..."

Как бы не была совершенна техника, человеческий фактор по-прежнему остается важнейшим определяющим элементом всего того, что случается в мире. А что уж говорить про первую половину ХХ века, когда технические возможности были неизмеримо меньше…

Великую Отечественную войну мы выиграли ценой неисчислимых человеческих жертв, количество которых мы до сих пор до конца не знаем. Мы говорим, как неповторима, драгоценна человеческая жизнь, которая заслуживает самого бережного отношения, а история войны – это десятки миллионов погибших и без вести пропавших.

По мере написания этих заметок совершенно естественно появилась необходимость почитать дополнительно литературу по войне, посмотреть документы, ознакомиться с публицистикой. С одной стороны, я укрепился во мнении, что основные положения монографии Марка Солонина оказались верными, с другой, что я далеко не одинок в такой точке зрения.

Я уже обратил внимание, что у защитников сталинской концепции истории войны нередко вместо аргументов используется очень спекулятивный довод – «ветераны возмущены, оскорблены глумлением над исторической памятью» и т.д. и т.п.

По этому поводу вот, что хочу заметить. Во-первых, все ветераны разные. Среди них немало и таких, кто согласен с тем, что говорю я. Об этом же свидетельствуют многочисленные воспоминания и рассказы о тех днях. А про «глумление» любят разглагольствовать аппаратчики ветеранских организаций. Во-вторых, тех, кто принял на себя первый удар в войне, к сожалению, практически не осталось в живых.

О том, почему такая болезненная реакция на любое документальное переосмысление войны, очень здорово сказал Арсений Рогинский:

«Память о войне и стала той несущей конструкцией, на которой была переорганизована национальная самоидентификация. Отмечу только одно: то, что сегодня называют памятью о войне, не вполне соответствует названию. Память о тяготах войны, о ее повседневности, о 41-м годе, о плене, эвакуации, о жертвах войны, эта память в хрущевскую эпоху была резко антисталинской. В то время она органично сплеталась с памятью о терроре. Сегодня память о войне подменена памятью о Победе. Подмена началась в середине 60-х. Одновременно с конца 60-х вновь оказалась – на целых двадцать лет! - под запретом память о терроре. Завершилось же подмена только теперь, когда фронтовиков почти не осталось и корректировать коллективный стереотип личными воспоминаниями некому.

Память о Победе без памяти о цене Победы, конечно, не может быть антисталинской. И поэтому она плохо совмещается с памятью о терроре. Если сильно упростить, то этот конфликт памятей выглядит примерно так. Если государственный террор был преступлением, то кто преступник? Государство? Стоявший во главе его Сталин? Но ведь мы победили в войне с Абсолютным Злом, – и, стало быть, мы были не подданными преступного режима, а великой страной, олицетворением всего доброго, что есть в мире? Именно под водительством Сталина мы одолели Гитлера. Победа - это эпоха Сталина, и террор – это эпоха Сталина. Примирить эти два образа прошлого невозможно, если только не вытеснить один из них, или, по крайней мере, не внести в него серьезные коррективы».

В продолжение этой мысли историк Юрий Афанасьев заметил следующее: …«В какой-то мере именно на эту войну накладывается и трактовка отечественной истории вообще, не только советского ее периода. То есть она превратилась во что-то вроде центральной несущей конструкции, которая удерживает довольно сложное сооружение из интерпретации современного положения и истории. И поэтому, особенно власти, хочется удерживать эту несущую конструкцию как своего рода последний бастион. Власти ощущают, что именно та конструкция и в том ее виде, в каком ее соорудили, она начинает раскачиваться, и поэтому желание ни в коем случае не уйти с этого бастиона, обставить его любыми средствами. Не только идеологического воздействия, не столько с помощью телевидения, но и оформить его юридически. То есть, как бы защитить вот этот последний бастион, а вместе с ним и самих себя».

Трагедия первого периода войны только подчеркивает величие победы. Она была завоевана, не благодаря, а вопреки сталинскому режиму. О том, что было именно так, свидетельствуют события первого месяца войны.

Меньше чем за месяц военных действий немцы прошли две трети расстояния от западных границ до Москвы. Почему Красная Армия не просто отступала, а панически бежала? Героизм отдельных боевых частей только подчеркивал беспомощность армии в целом. Есть даже версия, что осенью 1941 года Сталин был согласен на мир с Гитлером на условиях передачи Германии большей части оккупированных территорий.

Попасть в плен, за редким исключением, означало, что солдаты, офицеры хотели сохранить себе жизнь, поэтому сам факт пленения не таил в себе ничего позорного. По советским источникам в 1941 году пропали без вести или попали в плен порядка двух с половиной миллионов человек, в немецких источниках называется цифра 3600-3800 млн человек. Но даже, если считать данные немцев завышенными, все равно, «небоевые потери» превысили в одиннадцать раз число павших в бою. Военнопленных было так много, что 25 июля 1941 года был издан приказ …, в соответствии с которым началось массовое освобождение пленных ряда национальностей (украинцев, белорусов, прибалтов). За время действия этого приказа (до ноября 1941 года) было распущено по домам 318770 бывших красноармейцев»… 

Советское высшее командование на факты массовой сдачи в плен отреагировало директивой о создании загранотрядов, в которой было буквально сказано следующее:

«Опыт борьбы с немецким фашизмом показал, что в наших стрелковых дивизиях имеется немало панических и прямых враждебных элементов, которые при первом же нажиме со стороны противника бросают оружие»…

Фактически многие воинские части были попросту деморализованы. Хочу привести свидетельства из дневника начальника Особого отдела 50-й армии:

«Положение с личным составом очень тяжелое. Почти весь состав армии подобран из людей, родина которых занята немцами. Они хотят домой. Бездеятельность на фронте, отсиживание в окопах деморализуют красноармейцев. Появляются случаи пьянки командного и политического состава».

Командиры младшего и среднего звена самовольно покидают свои части. «Деморализирующее поведение очень значительного командного состава: уход с фронта командиров под предлогом сопровождения эвакуированных семейств, групповое бегство»… Цитата из донесения начальника Управления политпропаганды Юго-Западного фронта.

Еще одни очень любопытная цифры, которые взяты из сборника «1941 год – уроки выводы», которые подготовили сотрудники Генерального штаба.

«Всего на временно захваченной противником территории было оставлено 5631600 человек из мобилизационных ресурсов Советского Союза». Фактически речь идет об «уклонистах». Это, конечно, не всегда было преднамеренное уклонение от призыва – «сплошь и рядом сам военкомат исчезал раньше, чем к нему успевали прибыть призывники».

Так обстояло дело с простыми людьми, поведение которых можно понять и объяснить. А вот местные партийные и советские работники вели себя трусливо. Секретари горкомов, начальники милиции, прокуроры и т. д. покидали города за несколько дней до начала эвакуации. Люди, которые должны уйти последними, бежали первыми. «…» Председатель Витебского горсовета Азаренко загрузил в приготовленный им грузовик бочку пива, чтобы пьянствовать в дороге. …Около облвоенкомата стояли толпы женщин за разрешениями и пропусками на выезд, а когда им в пропусках отказывали, то они заявляли, почему же коммунисты уехали»… - из донесения витебского прокурора.

Причины поведения конкретных социальных групп были различны, но было одно общее, что объединяло этих людей. Они не испытывали горячего желания отдать свои жизни за большевиков. Не надо забывать, что военные действия, прежде всего, развертывались на территориях, которые были присоединены к СССР совсем недавно. Прибалтика, западные Украина и Белоруссия. Одного-двух лет жизни под советской властью им вполне хватило, чтобы ждать Гитлера как меньшее зло. Именно поэтому большинство партизанских отрядов состояли в 1941 году из сотрудников НКВД. Из 90 тысяч партизан местные жители составляли порядка 10-15 тысяч человек, что «было в десятки раз меньше численности «полицаев».

Особую категорию составляли перебежчики (сдавшиеся в плен до боя), которых в 1941 году было порядка 40 тысяч человек. «Количество перебежчиков в вермахте за три первых года войны выражалось двузначным числом 29», а за четыре месяца 1945 года из немецкой армии дезертировало 752 человека. Вот такая статистика.

Нужно иметь в виду, что уход к немцам был сознательным выбором части наших солдат и офицеров. «22 августа 1941 г. Ушел к немцам майор И. Кононов, член партии большевиков с 1929 г., кавалер ордена Красного Знамени… Ушел вместе с большей частью бойцов своего стрелкового полка, с боевым знаменем.

Десятки летчиков перелетели к немцам вместе с боевыми самолетами. Были среди них и два Героя Советского Союза»…

Дело дошло до того, что Георгий Жуков отправляет в войска шифрограмму: «…разъяснить всему личному составу, что все семьи сдавшихся врагу будут расстреляны и по возвращении из плена они (сдавшиеся) также будут все расстреляны…»

В Красной Армии в 1941 году расстреливали 92 человека в день, а все за годы войны было расстреляно почти 158 тысяч человек. В Германии за годы войны было казнено 7810 солдат и офицеров.

«Это не просто разные цифры, разные количества. Это уже разное качество общества и власти».

Окончание следует

18.116.23.59