Сказка про Шапочку

Не обязательно красную. Просто про Шапочку. Хотя, не факт, что она вообще сейчас шапку носит.

Короче жила была Шапочка. В смысле - девочка. Сначала девочка, потом уже девушка, дама и так далее.

Шапочка с самых малых лет была источником любви. Так бывает: входит человек в комнату и вдруг все к нему оборачиваются. Сами не понимают: почему и зачем. Пробуждает он светлые чувства во всех без исключения, даже в тех, в ком их по определению-то и не должно было быть.

Так и наша Шапочка - никто не мог пройти мимо неё. Все норовили приласкать, да потрогать, мальчики признавались в любви с первого класса и все такое прочее. Ну, мальчики-то ладно, это не так уж и редко. Но подруги тоже её любили. Не было бабской ревности, не было соперничества, не испытывала она такого никогда. Ни в школе, ни в институте, ни на работе. Необъяснимо. Удивительно. Источник любви, одним словом.

А сама Шапочка любила папу. При этом она его не очень хорошо знала, потому что папа всегда был где-то на работе, в командировке и т.д. Если бы он сидел дома, может быть он и не был бы столь любим, хотя кто знает, как оно бы на самом деле было.

Шапочка всегда ждала папу. Но если, например моя собственная дочь при моем позднем приходе (если еще не спит) обычно строит морды, делает строгое лицо и говорит подражая маме или бабушке: "Ну, наконец-то! Явился!", то Шапочка никогда так не делала. Она просто молчала и смотрела на папу чистыми глазами и папа ... папа естественно таял, какой папа тут выдержит.

И никто им в такие минуты не был нужен. А потом с утра папа уходил, и начиналось все заново. Надо было ждать, когда он снова придет.

(Да, одно важное замечание: сразу хочу предупредить, что никакого инцеста в финале истории не предусмотрено. Так на всякий случай)

Так шло время: папа старел, дочка росла. И в один прекрасный (ли?) день Шапочка вдруг поняла, что все изменилось. Не то чтобы случился какой-то конфликт (может он и был, но скорее всего пустяшный, из разряда тех, о которых забывают через час после его завершения), просто ей стало вдруг понятно, что ощущение счастья куда-то ушло. Папа не то, чтобы изменился, просто вдруг стало очевидно что он всего-навсего стареющий мужчина со следами былого шарма, хотя не менее родной от этого и любимый ... но любимый не так как раньше.

Он перестал быть для Шапочки всем. А это ужасно когда раньше у тебя было ВСЁ, а тут вдруг оказалось что это ВСЁ куда-то исчезло. И ладно бы, случись какая-нибудь трагедия – например, папа ушел к кому-то разрушил семью и т.д. В этом случае все можно было бы списать на обстоятельства. Внешне ровным счетом ничего не произошло, но вместе с тем внутри Шапочки все переменилось.

И она действительно натянув на голову шапку (дело было, кажется, зимой) ушла искать свое потерянное счастье. Искать кого-то, с кем также будет ВСЁ как раньше. Она не очень понимала, что именно это ВСЁ, но тут ошибиться невозможно - это ВСЁ либо есть, либо его нет. Если у тебя хоть раз в жизни такое было.

Поскольку Шапочка являлась источником любви, ей не пришлось долго быть одной. В предложениях недостатка не было. Сначала её это забавляло, ей нравилось наблюдать, как люди теряют голову и делают глупости, чтобы завоевать ее благосклонность. Потом она поняла, что все приключения никак не приближают её к цели.

Тогда она стала искать людей, которые бы чем-то напоминали ей отца. Голосом, поведением, фигурой чем угодно. Но пазл никак не складывался воедино. Всегда чего-то не хватало: один был всем хорош, но женат, другой и хорош и холост и богат, но имел какую-то ерундовую вредную привычку, которая странным образом была непереносима для Шапочки.

А потом ... она никого не любила. Она любила папу, но не теперешнего, а того, который приходил с работы вечером, и в чьих глазах она так странно и сладко утопала тогда. А утонуть теперь в каких-либо других глазах решительно не получалось. Мелковаты были.

Словом, долго ли, коротко ли - Шапочка озлилась. Она стала мучить своих кавалеров, и удивительным образом их стало еще больше. Особенно выделялся один персонаж, терпевший все мыслимые издевательства. Казалось, сломай Шапочка ему позвоночник - он все равно бы продолжал смотреть на нее влюбленными глазами и глупо улыбаться. «Любовь» - говорили вокруг.

Кстати говоря, Шапочке долго не давалось это слово. Когда ты по большому счету никого не любишь, трудно убедительно его произнести. Но, в конце концов, проблема обычно решалась сама собой: влюбленный чаще всего слышит ровно то, что он хочет слышать, а на остальных можно и наплевать.

Так она, в конце концов, и вышла замуж. За того, которому было не жаль позвоночника.

Свадьба была … ну собственно сейчас уже трудно вспомнить какие-то внятные подробности. Но вообще-то все свадьбы более или менее одинаковы. Кто еще не был ни на одной свадьбе - слушайте одноименную песню Высоцкого, он там все исчерпывающе описал.

«Потом еще была уха, потом телячьи потроха, потом поймали жениха и долго били …»

Жениха правда никто не бил. Жених не отходил от невесты ни на шаг и практически не дал её как следует украсть. При этом на полном серьезе чуть не подрался с гостями. Тем более смелый поступок, что драться он толком не умел. После кражи жених взял невесту на руки и практически не отпускал ее никуда до самого утра.

И он был до самого утра галантен и нежен. Нежен и галантен. Но Шапочке почему-то хотелось плакать. Мало сказать – хотелось. Она пару раз пряталась в ванной, чтобы хоть немного нареветься.

Не потому что она любила кого-то другого или ненавидела жениха (то есть уже теперь мужа). Ничего подобного. Просто она чувствовала, что это предел. И что лучше с ним уже не будет. И что ВСЕ, которое она искала, опять ускользнуло, вернее даже и не думало показываться.

Строго говоря, объясняется это довольно просто. Знаете, у каждого есть своя глубина.

Ну, это как если бы душу человека представить в виде рельефа морского дна.

Такие картинки бывали, кажется, в школе на уроке географии. На поверхности все будет более или менее одинаково – вода и вода. А если достичь дна, то душа каждого представляет собой довольно поучительное зрелище. У кого-то сложный профиль – пещеры да перепады – выглядит как кардиограмма. А у кого-то – совершенно ровные участки – зацепиться не за что. Отчего так – бог его знает. Но человек рождается с этим и умирает, практически не изменяясь.

Да и ещё - у каждого при этом своя глубина. Когда встречаются двое людей, то в большинстве случаев не совпадает именно глубина. А если вдруг совпадают, то в большинстве оставшихся случаев не совпадают впадины и горы. И соответственно царапают друг друга.

Потому что когда люди встречают друг друга, они хотят быть единым целым. А значит – быть максимально близко друг к другу.

Не знаю, понятно ли я объясняю, но это всё, что можно на сей счет сказать. Если по делу и не отвлекаться.

Поэтому и говорят – в любви один всегда целует, другой - подставляет щеку. Не потому что один козел, а второй ангел. Потому что рельеф души обычно ... не позволяет.

Так мне объясняла сама Шапочка. Она, конечно, многого не понимала, да и, правду говоря, не стремилась, но свой рельеф она чувствовала отменно. На все сто. И рельеф мужа тоже. И вообще рельеф любого, с кем ей приходилось даже перекинуться парой фраз.

В любви счастливы либо те, кто все-таки нашел человека, с которым рельеф совпал полностью, либо те, кто вообще про это знать не знает. Шапочка не относилась ни к тем, ни к другим, и потому была несчастна. Хотя муж ее любил, делал все, что она хотела. Он был мельче её, и потому для него она являлась воплощением глубины и вообще обитала где-то рядом с небожителями. Ему хватало чистой воды - ей нет.

Время шло … не то чтобы слишком быстро, но ощутимо. Шапочка не особенно знала, что ей делать: сначала она надеялась, что со временем все образуется, потом поняла, что ничего не образуется и все будет так как есть, если она ничего не предпримет.

Муж, как и положено, был глух, слеп и самодоволен. Странное дело, но почему-то любовь у мужчин часто мутирует в такие вот социальные проявления: в один прекрасный момент он перестает светиться изнутри и начинает лосниться снаружи.

А по опыту общения с мужчинами Шапочка знала, что следующая фаза после того, как мужчина начинает лосниться – он отправляется по блядям.

Это происходит даже не из-за избытка половой энергии – просто по блядям ходят по преимуществу люди, которые осознали свою внутреннюю пустоту, одиночество и ущербность. Когда у человека уже (или еще, или вообще) нет сил испытать светлые чувства, а трахаться все равно хочется, тогда он идет туда, где ему это обеспечат.

Поэтому Шапочка решила нанести упреждающий удар – она одела свою заветную шапку и … первая завела себе любовника. Говорят, что мужчины изменяют в основном по глупости, а женщины заводят любовников от большой обиды. Шапочка на самом деле не умела обижаться. Да и муж, как показали дальнейшие события, никаких любовниц себе толком и не завел. Трудно сказать почему.

Шапочка хотела просто найти счастье. Свое потерянное ВСЁ. Она вспомнила, что является источником любви, и … все как будто бы завертелось по-старому. Без особых усилий она строила мужчин в две шеренги, и они не только исполняли свои прямые обязанности, но и делали массу полезных побочных штук: чинили сантехнику, автомобили, возили в отпуск и командировки и т.д.

Шапочка всегда говорила мне: есть люди, за которыми бегают, а есть те, которые бегают. Это так природа постановила и ничего поделать с этим нельзя. Я из первой категории, ты из второй. Надо как-то научиться с этим жить.

Собственно примерно тогда мы и познакомились. Общение было не по половой части: просто дружили, болтали и обсуждали странное устройство окружающего мира. Поэтому никаких недомолвок не было, можно было говорить обо всем откровенно.

Шапочка говорила: я сильнее всех мужчин, с которыми общаюсь. В этом вся проблема.

Я говорил: Шапка, ты просто таких выбираешь, потому что их удобно строить. А потом имей в виду: на каждую силу найдется еще большая сила. Ты в детстве не дралась просто никогда, поэтому так хвастаешься. На крайний случай тебя побьют всемером.

Шапочка обычно отвечала, что ни хрена такого никогда не будет, и что я ничего не понимаю в мужчинах, а тем более – в женщинах.

Я обычно отвечал: ну ладно, потому что спорить не хотелось. Да и правда я мало что понимаю в войне полов. Не специалист потому что.

Потом мы еще выпивали по стакану и шли каждый по своим делам.

Муж, кстати говоря, все это время проявлял чудеса сообразительности. Он решительно не замечал Шапочкиных романов, но с упорством, достойным лучшего применения, ревновал именно ко мне. Возможно потому, что Шапочка в общении со мной вела себя иначе чем обычно. Не знаю. Как интеллигентный человек он старался держаться в рамках приличия, но получалось это у него через раз. В общем, я постоянно был на подозрении, и даже совместные походы на троих на культурные и некультурные мероприятия мало что меняли.

Все изменилось, когда Шапочка действительно влюбилась.

Я в итоге оказался невольным свидетелем и соучастником этого процесса. Однажды под вечер Шапочка позвонила мне и спросила: я могла бы переночевать у тебя?

Я сказал: конечно, а что случилось? Внутренне я приготовился к тому, что надо будет одеть сухую жилетку и слушать истории о том, как она опять ошиблась в выборе и разумеется о том, какой её муж фантастический идиот. Но всё оказалось значительно интереснее.

Шапочка сказала – я приеду не одна. Со мной будет ОН. У тебя же есть запирающая комната?

Я сказал – комната есть, но не запирающаяся. Тебе что, потрахаться стало негде?

Шапочка ответила - тут особый случай. И положила трубку.

Я после этого размышлял минут пять или десять. В основном – что скажет жена, если на ночь глядя пропрется Шапочка да еще со своим особым случаем.

Жена, вопреки ожиданиям, отреагировала вяло и сравнительно миролюбиво: если ты сам такой придурок свалился неизвестно откуда на мою голову и друзья у тебя такие же, пусть приезжают. Значит судьба моя такая. Надо испить сию чашу до дна, прежде чем я вас тут всех как следует поубиваю. Но, чур, громко не орать и вообще. Потому как супруга твоя намерена почивать, завтра рано на работу и вообще.

Так что в этом отношении все сошло сравнительно благополучно. Вероятно, в тот день моя жена была не источником любви, а источником истины. Точнее сказать - правды матки.

Шапочка действительно приехала с мужиком. Назовем его Прынц. Так удобнее – потому что если его зовут Василий Иванович, Олег Альбертович, или Рувим Палыч – это читателю ровно ни о чем не скажет. Это важно для родственников, милиции, собеса и паспортного стола. А нам достаточно знать, что он был Прынц. Практически настоящий – весь в чем-то белом, взгляд безумный говорит вроде бы много и громко, но чего именно не поймешь. В ходе беседы выяснилось, что он был актером, я правда совершенно не запомнил какого именно театра.

Глядя на него, в мозгу у меня вертелось: «королевич Елисей». Тот, если помните, тоже куда то все время скакал, но внятных реплик ему Пушкин практически не выписал. Кроме того, опять в дело вмешалась жена: прежде чем пойти спать, она оглядела Шапочкиного кавалера и поставила диагноз в стиле известной детской сказки: «не, это не королевич … Прынц».

Впрочем, Прынцу и Шапочке до этого не было никакого дела. Они сидели и глядели друг на друга, не видя никого и ничего вокруг. Шапочка действительно сияла, но – как бы это правильно объяснить – это сияние было не совсем таким, как представлялось мне из её рассказов. Она слушала только Прынца, жила только им. Хотя я, сколько его тогда ни слушал, никакой полезной информации из его высказываний извлечь не смог. Вернее сказать – вообще никакой, поскольку это был форменный генератор белого шума.

Потом они уединились, громко хрипели и стонали, окончательно доломали выделенный им диван. Затем вернулись на кухню и допили весь алкоголь, что нашли в доме. После (уже совсем утром) когда надо было собираться на работу, и мы стали их выгонять – они не вполне протрезвевшие, одичалые бессмысленно бродили по квартире, подбирая разбросанные предметы нижнего белья – я тогда подумал что эта картина похожа на старые советские музыкальные фильмы «про любовь». Там когда изображалась романтика, обычно напускали дыму на заднем плане и ошалевшие от количества дублей актеры из последних сил пытаются изобразить лицом неземные чувства. При этом, внутренне абсолютно безучастные, потому как уже 20 дубль и хочется только спать.

Именно тогда я понял, в чем было дело.

ВСЁ случилось по настоящему, как и мечтала Шапочка, но … она видимо так долго ждала, что порядком забыла, как это самое счастье должно выглядеть. Чувства оказались не совсем такими – может быть не столь сильными и всеобъемлющими. И поэтому Шапочка была растеряна.

Мы увиделись через несколько дней – случайно столкнулись на Пушке в переходе. Она спросила: «ну как тебе Он?». Я пробормотал что-то невразумительное, но она по счастью не особенно слушала. Была какая-то грустная и задумчивая. Мы немного постояли, поглазели на подземно-переходную жизнь, обмениваясь ничего не значащими новстями. Прощаясь, она вдруг сказала: «Если я смогу все это пережить, мы обязательно напьемся».

Этой же ночью мне вдруг позвонил её муж. Он был вдребезги пьян и бессвязно ругался матом. Потом трубку взяла его мать, стало быть, свекровь Шапочки. Она служила уже лет 30 психиатром в Ганушкина, поэтому излагала все спокойно и разумно. Оказалось, что Шапочка ушли из дома. С утра она собрала вещи и исчезла. Оставила мужу записку, в которой как часто бывает в подобных случаях, написала какую-то ерунду и в итоге вместо того, чтобы окончательно прояснить дело, только его усложнила и запутала.

А вечером того же дня её привезли в Ганушкина на «Скорой помощи» в связи с попыткой суицида. Где её собственно и приняла свекровь. Как я понял, Шапочка наглоталась таблеток, правда не тех которых нужно, чтобы гарантировано умереть.

Шапочкина свекровь долго расспрашивала меня что да как. Но тут, честно говоря, я немного струсил и не стал рассказывать ей про Прынца и их ночные развлечения. Хотя соблазн такой был: пепел сломанного дивана в моем сердце все еще стучал.

Но, в общем-то, всё обошлось к лучшему. Свекровь успокоилась и сообщила, что переведет Шапочку из Ганушкина (там всё равно не лечат, а содержат) в частную клинику к знакомым, где она сможет прийти в себя и опомниться. А потом решим уже что делать.

И еще Шапочкина свекровь сказала мне: навестите её, пожалуйста, как-нибудь. В сложившейся ситуации ей хорошо бы выговориться, но с нами она вряд ли будет откровенничать.

Я ответил: конечно, без проблем.

Исполнить обещание мне удалось только дня через три или четыре. Шапочка к тому времени уже проснулась, ей перестали делать капельницы и под завязку накормили тормозными таблетками. Как объяснили знакомые врачи – суицидников особенно и не лечат – нет таких медикаментов, чтобы заставили жить. Дают просто таблетки затормаживающие реакцию: чтобы медсестры/медбратья успели перехватить, если к окну побежит в очередной раз.

Мне мало-помалу удалось немного её растормошить, однако связного рассказа о том, что произошло я добиться так и не смог. Шапка, обычно очень четко и логично вещавшая практически на любую тему, в это раз несла если не полную околесицу, то излагала крайне путано.

Не знаю, как там всё было на самом деле, но я лично понял следующее.

Шапочка и Прынц решили убежать. Куда-то туда, где они смогут быть вместе и никого больше не будет. Изменить в корне свою жизнь и порвать ненужные связи. Что-то в это роде. Правда, перед тем как порвать связи, они отправились на какую-то пьянку, то ли к театральным, то ли окололитературным знакомым Прынца.

До поры до времени все было нормально, но потом Шапочка вдруг поняла, что она не может отличить Прынца от других мужчин.

Я спросил: вы до такой степени там нажрались что-ли?

Она ответила: нет, просто я прозрела. Он вообще был неотличим от других. Он стал Никто. Я обручилась с Пустотой.

Я не стал усугублять Шапкино горе своими впечатлениями от Прынца и банальностями навроде того, актер вообще – это сосуд, в который режиссеры чего-то там наливают. И чего в этом случае вообще можно было ожидать и т.д. и т.п. Просто промолчал.

Так или иначе, Шапочка не смогла найти Прынца. А, кроме того, поскольку выпили они все же прилично, когда приспичило уединиться … словом она перепутала и ушла не с Прынцем а с кем то еще. И, как водится, в самый ответственный и не подходящий момент настоящий Прынц возник на пороге. Застал in flagrante так сказать. И Шапочка прозрела второй раз. Но было поздно, поскольку даже при Шапочкином умении изворачиваться и выходить сухой из любой передряги – тут ничего нельзя было сделать.

Прынц выдержал необходимую паузу и сказал, что она для него умерла. Повернулся и ушел. И Шапочка тоже повернулась, пошла и … умерла. Нашла на кухне пачку тазепама или как он там правильно называется, и сожрала её всю. Водкой запила.

А потом забеспокоившиеся хозяева вызвали скорую, которая в итоге доставила Шапочку к родной свекрови в Ганушкина.

Возможно такие случаи по жизни и не редкость, но на меня Шапочкин рассказ произвел гнетущее впечатление. Мы несколько минут молчали, и неизвестно кто больше тормозил – Шапочка с таблеток или я от удивления.

И тут к Шапочке пришел папа. Тот самый папа, который когда-то был ВСЕМ. Клиника, к слову, была довольно либеральных нравов, и поэтому никакого особого входного контроля в ней не было – проходи кто хочешь.

Папа поэтому никого не предупредил, а просто появился как подарок на новый год под елкой. Я никогда его раньше не видел, и, надо признаться, относился к Шапкиным россказням про папу без особого доверия.

Но оказалось, что Шапочка была права. Папа был необыкновенный. Вернее сказать, внешность у него была самая заурядная, но вот глаза …

Они смотрели на Шапочку именно так, как она описывала и даже я это почувствовал. Это не был взгляд, которым обмениваются влюбленные мужчины и женщины, или отцы и дочери. Ну как бы точнее объяснить?

Концентрированное счастье – вот что такое это было. Ликование Буратино когда он открывает Золотым ключиком дверцу в волшебный театр. Удивление и восторг Алисы, когда она видит чудесный садик в Стране чудес. Радость людей 9 мая 1945 года после объявления Левитаном по радио об окончании войны. Абсолютная, неописуемая, невыразимая словами. Радость и счастье. Ну, может быть, в аналогии с войной я переборщил, но, уверяю вас, не сильно.

Так или иначе, они смотрели друг на друга, и Шапочка на глазах оживала. Как будто бы не было ничего, и они вернулись лет на 25-30 назад, когда ВСЁ было вместе с ними, и никто им не был нужен.

Шапка была права и в том, что чувства, возникшие в связи с Прынцем – это не то, слабый отзвук, жалкая пародия. Словом я в тот момент сознал, что Шапочка ни разу мне не соврала за это время. Было понятно, что я тут давно уже лишний, но заставить себя подняться и уйти не мог – интересно было посмотреть, что дальше. Да и страшно вмешиваться в процесс – известно ведь что даже одно слово может все испортить. Поэтому я тихо сидел рядом с Шапочкой и как мог прикидывался ветошью.

Но всё испортил сам папа. Он, вероятно, не очень понимал проблемы Шапочки и потому совершенно не чувствовал что можно говорить дочери, а что нельзя. Подойдя к нам и поцеловавшись/поздоровавшись он чуть ли не сразу отгрузил в эфир сентенцию, что мол: ох дочка-дочка моя, все не угомонишься, родить тебе надо, хоть и замуж вышла ты неудачно да что теперь поделаешь … ну и все в таком духе. Словом, отцы и дети: Иван Тургенев и далее со всеми остановками.

Шапочка ничего не ответила, но я видел, как она даже физически поникла – волшебный свет угас и она опять стала больной несчастной и обессиленной.

Оставаться дальше было совсем уж неудобно – я попрощался и пошел по коридору к лифту. Шапочка сидела на кушетке как истукан и что-то кивала в ответ на слова папы, но издали казалось, что её голова просто болтается как у сломанной куклы.

Собственно это и всё. С тех пор мы больше не виделись. Возможно, потому что Шапка сама не хочет (звонил ей как-то пару раз, но без особого успеха). Я точно знаю, что она жива. Наверное, жива.

18.188.154.238