Табакерка

Лёка Сосновский получил от жены шахматами по голове и приперся ко мне среди ночи. Благо, что живем через двор. С бородой, в кожаной скрипучей куртке, в берете, кое-как натянутом на забинтованный лоб, он был похож на раненого повстанца. Гнев переполнял его, руки дрожали, глаза светились угольями.

 — Я прикончу эту мерзавку! Задушу колготками и пущу вниз по Яузе! Всё, конец фильма!

Мы закусывали немецкими корнишонами, до того кислыми и несъедобными, что казалось, Германия всё еще мстила нам за проигранную войну.

Лёка был настроен решительно.

 — Чаша терпения переполняется только один раз, — вещал он хрипловатым баском, выпив водки и пытаясь просунуть толстые пальцы в банку, чтобы уловить очередной огурец из мутного маринада. — Убью и срок отсижу!

Я сочувствовал.

 — Почему бы тебе не подать на развод?

 — Развод? Без брачного контракта? Я и глазом моргнуть не успею, как она разменяет квартиру через суд! В общем, попадалово по полной программе! Дикая запара, чувак!…

Правда, подробности он опустил. То ли безумная парочка вместо секса задумала сыграть в шахматы, и Лёка получил мат, то ли они до этого повздорили, и шахматная доска оказалась у жены под рукой.

Над городом уже занимался шизоидный рассвет, из тех муторных и тоскливых, когда кварталы выплывают из тумана, подобно айсбергам, и не хочется на работу.

Я помогал другу найти ботинки в прихожей.

2.

Атаманские замашки Лёки мне были известны давно. Под его предводительством мы прыгали с гаражей под наволочкой вместо парашюта, воровали мороженое, приставляли испачканную метлу к двери дворника, поливали из шланга прохожих и показывали им свои тощие зады. Нас отлавливали родители, а Лёку — адъютант его отца, генерала из генштаба. Мы жили в хрущёбе, а Лёка в сталинской высотке, в квартире, отделанной дубом до потолка, отчего она напоминала табакерку. Когда мы стали старше, из-за мечты Лёки завербоваться наемником в иностранный Легион, его прозвали Африкой.

Когда умерли его родители, он спустил в казино все их сбережения, едва сохранив квартиру, и стал падать на дно жизни. Тут и повстречался ему учитель — бывший метрдотель из «Националя», тихий человечек с проседью в висках и большими глазами, похожий на Калиостро. За какие-то провинности графа сослали в пивной погребок.

Калиостро ставил гроздья кружек на стол очень бережно, словно они были из драгоценного фарфора. На самом деле, он пребывал в таком диком похмелье, что каждый стук болью отзывался в его затылке.

А Лёке-то хотелось поговорить…

Выслушав его жалобы на безотрадную жизнь, на долги, на полставки, которые платили Лёке в журнале «Животноводство», граф молвил:

 — Кажется, я знаю, как вам помочь, сеньор. Попробуйте писать детективы.

 — Я не умею, — признался Лёка.

 — Научитесь!

Другой бы плюнул и забыл, но Африка взял совет в голову. Он прочел с карандашом всего Сименона, Агату Кристи и уселся за письменный стол отца.

Первый его роман с банальным, но вполне коммерческим названием, кажется, «Смерть на трассе», не хотели печатать из-за обилия ужасов и оргий. Его герои тонули в цистернах, висели в сараях, подрывались на растяжках, умирали от яда любовниц, им отрезали головы. Потянулись месяцы ожидания между отказами издательств. Тогда Лёка взял рукопись и снова поплёлся в погребок.

 — В жизни бывает и покруче, — заметил граф, прочтя роман, — но они не станут это печатать.

 — Почему? — искренне удивился Африка. — Разве я пишу неправду?

 — В том-то и дело, что правду, — отвечал Калиостро и принес свежего пива.

После долгих дискуссий они с графом сменили место действия, придумали другие имена героям. Вместо зачуханного райцентра на страницах детектива расцвел европейский курорт. Вместо криминальных авторитетов в телогрейках и кирзовых сапогах, Иванов да Василиев с их вечными разборками, появились некие Джоны и Бэзэлы, которые элегантно истребляли друг друга.

И вот, когда он уже почти отчаялся заключить договор хоть с каким-то издателем, откликнулись шведы. Потом финны и голландцы. И пошло-поехало. Африка приучил себя писать ежедневно по пять страниц в любом состоянии. Через несколько лет он стал широко известен в узком кругу, а за границей — по псевдониму Питер Штерн.

Раздав долги и оплыв молодым жирком, Лёка неслабо зажил в обществе морской свинки Мегре. Свинка вылезала из клетки, и Лёка играл ей на флейте. Вечерами он сажал Мегре за пазуху, и они гуляли по набережной. Иногда он разрешал навестить себя кому-то из подруг. Я путался в их именах, но жениться Африка не хотел. Очевидно, детективы приучили его рассуждать системно, а писал он не столько о любви, сколько об ее последствиях.

Но, когда ему стукнуло сорок, всё переменилось.

3.

Юбилей отмечали в ресторане, похожем на сераль арабского шаха. Гости, многих из которых я не знал даже в лицо, мало ели, много пили и, как водится, не говорили ни слова правды. И тут в самый разгар веселья в дверях зала возникло очаровательное создание, влетело, запорхало, попрыгало вдоль стола, чмокнуло юбиляра в щеку, и Африка объявил:

 — Дамы и господа! Имею честь представить мою невесту! Это Ксения!

Пока Ксения помалкивала, розовела юными щеками, а глазами испускала загадочные лучи, женщины оценивающе улыбались, а мужчины завидовали Лёке. Но затем она освоилась, перелила вино из бокала в салфетницу, наполнила его водкой, выпила до дна, эротично отставив в сторону мизинец, и обратилась к публике с приветственным словом:

 — Ну, чего, мальчишки? На похоронах, что ли? Прилепилися здеся!… Споем или как?… Может, эту, про остров!…

 — Дорогая, не сердись и не ругайся, — терпеливо заметил Лёка, — но у нас петь хором не принято.

 — Не мешай, — возразила Ксюша после второй, — я их мигом расшевелю!… А то сидят, как эти!… — И прежде чем Африка опомнился, указала перстом в сторону лысоватого типа в смокинге. — Вот вы, Березовский, и начинайте!…

Гости переглянулись.

 — Я не Березовский, деточка, — обиженно возразил мужчина, утирая пот. — Я литературный агент господина Сосновского.

 — Ой-ой-ой! Только не надо лгать, мужчина! Я вас сразу узнала! Я вас по телеку видела!… Начинайте смелее, я подхвачу!… Ну?… Без меня тебе любимый мой!… Ну?…

Не дождавшись соло литагента, она принялась петь сама, задушевно, но совсем не музыкально, с неким завыванием, — казалось, будто закрывают скрипучую дверь и никак не закроют.

 — Где ты откопал это сокровище? — спросил я Лёку, когда мы зашли в мраморный туалет.

 — Как это где?… — отвечал Африка. — На встрече с читателями! Она живет под Вологдой, парикмахерша! Ей, между прочим, нет двадцати! Правда, прелесть?

 — Она погубит твою репутацию.

 — Откуда в тебе такая неприязнь к людям из народа? Только в русской глубинке еще можно встретить чистоту души и непорочность помыслов.

 — Насчет непорочности я бы не торопился…

 — Ну, да, да, она немного наивна…

 — Точнее, глупая провинциалка!

 — Не глупая, а скромная! Прочувствуй разницу! Еще Диоген говорил, что невесту красят чистота и стыдливость!

 — Диоген Синопский или Диоген Лаэртский?

 — Синопский, мать твою, тот что из бочки!

 — Ага, ага!… Наверное, ему оттуда было виднее. Но все же мне показалось, что она наглая, как паровоз!

 — Зато сколько первозданной свежести, а!… Снова станешь спорить?… Цветочек! Ласточка! В Москве такие уже не водятся!… Они давно собрались в стаи и подались в тёплые края! Ксюша — это, быть может, лучший проект моей жизни!…

 — Да неужели?

 — Вот посмотришь! Скоро я превращу ее в светскую львицу! Считай, что она глина, а я скульптор!…

4.

После свадьбы Ксюша переехала в Лёкину «табакерку». Придя к ним в гости, я почти не узнал квартиру. Повсюду были рассажены куклы, стояли вазы, кувшины, орлы и рога, явно из Гусь-Хрустального. Любую свободную плоскость украшали кружевные салфетки. Оригинального Фалька в гостиной сменила репродукция Саврасовских «Грачей». В спальне, на розовом покрывале с лебедем, желающим взлететь, возвышалась пирамида подушек.

 — О, да! — только и сумел вымолвить я.

Ксюша толкнула мужа в плечо.

 — Я же говорила, ему понравится! Ладно, мужчины, вы тут секретничайте, а я пока сделаю оливье!… — Потом она вдруг вернулась, с гордостью показала мне открытку. Это была фотография Пугачевой. — Подписано после концерта! — Она чмокнула фотку, оставив на лбу примадонны помаду. — Ой, прямо не знаю, до сих пор не верится!…

 — Это настоящая удача! — одобрил я Ксюшу, недвусмысленно глядя на Лёку. — Поздравляю!

 — Что скажешь? — спросил Африка, когда его жена удалилась. — Китч? Согласен!… Но ничего нельзя менять резко!… Мы ведь с ней только в начале пути!

Я не успел ответить, поскольку в комнате появилась женщина в рейтузах с ведром и шваброю, потребовала, чтобы мы вышли в другую комнату.

 — Новая домработница? — спросил я Лёку, когда мы перебрались в кабинет.

 — Это Ксюшина мама, — отвечал мой друг, закусив губу, — она у нас временно…

Поиздержавшись, Африка ждал очередного гонорара, а холодильник драматично пустел. Тёща уже была готова сурово объясниться с зятем, но он неожиданно принес кучу продуктов. Женщины разглядывали коробки с деликатесами, и Ксюша, указывая на мужа, твердила матери с гордым восторгом: «Добытчик!… Добытчик!…» Тёща, выяснив, что всё это великолепие куплено лишь на аванс за одну книгу, быстро усекла финансовую взаимосвязь между сидением Лёки в кабинете и наполнением холодильника.

Пока Африка сочинял, она заглядывала в замочную скважину, приставляла ухо к двери, и однажды, не вытерпев, вошла.

 — Что вам угодно, мама? — огорчился Лёка. — Я же работаю!…

 — Извиняй, — ласково пела тёща, шаркая по паркету с подносом и ставя перед Африкой кофе с бутербродами. — Я думала, ты проголодался.

 — Но мы недавно завтракали, — возражал Лёка, глядя на часы.

 — Извиняй еще раз!… Я тут послушала, как ты бодро щёлкаешь по клавишам! А потом тишина!… Говоришь, работаю, а ни одного щёлка!… В чем дело?

Африка ухмыльнулся.

 — Прежде чем написать, мама, нужно подумать!

 — А ты не думай, Лёшенька, ты пиши, пиши…

Склонный к одиночеству, но оказавшийся под опекой двух женщин, Лёка вёл себя отважнее, чем можно было предположить. Он терпел, когда они случайно отравили Мегре просроченным питанием, и ветеринар едва спас любимца. Убеждал тещу, что шубы гостей не нужно опрыскивать аэрозолем от тараканов, а в гостиной — сушить дамское белье. Снисходительно принимал подарки по праздникам — китайские трусы с рынка или чугунную пепельницу в форме свиньи.

Но терпению пришел конец, когда он заметил, что все книги в доме переставлены по высоте и цвету корешков: белые к белым, зеленые к зеленым. Учитывая, что библиотека насчитывала почти десять тысяч томов, он теперь не мог найти решительно ничего.

 — Я вас спрашиваю, — кричал он, — куда подевался двухтомник Витте!

 — А кто такой Витте? — испуганно спрашивала тёща, вытаращив глаза.

 — Вам не всё равно?! — бушевал Лёка. — Царский премьер-министр!

 — Милый, не обижай маму! — Ксюша висела на руке мужа. — Мы хотели сделать тебе сюрприз! Просто вспомни, какого цвета твой Витте?

 — Голубой! — гремел Африка.

 — Тогда ищем среди голубых!

Назревал развод, и теща предпочла вернуться к себе в деревню. Опасения Лёки, что жена начнет делить родительскую квартиру, не оправдались. Но после истории с шахматами, Ксюша тоже исчезла, не оставив после себя ни тапочек, ни записки.

5.

А потом с Лёкой случилось несчастье: у «Жигуленка», который подвозил его домой, отказали тормоза. Водитель погиб на месте. Лёка получил множество переломов, повредил позвоночник.

Эта новость быстро облетела знакомых, и в больницу повалил народ с цветами и фруктами. Однако к нему не пускали. Африка лежал в реанимации, где ему поддерживали искусственную кому, чтобы он не умер от болевого шока.

Со временем происшествие, которое сначала обрастало слухами и невероятными подробностями, постепенно перестало быть событием для тусовки, и Лёку навещали разве что мы с графом.

 — Тебе хорошо, — мрачно шутил Калиостро, держа Лёку за руку, — ты скоро умрешь.

Африка еще не мог говорить и улыбался одними глазами.

В больничном буфете мы с графом пили неважный кофе и обсуждали новость от врача, который предупредил, чтобы мы готовились к худшему. Ноги у Лёки оказались парализованы, и на всю оставшуюся жизнь его ожидало инвалидное кресло.

Неожиданно в больнице объявилась Ксюша.

Какое-то время она стояла посреди палаты, не узнавая перебинтованного Лёку. И он тоже не сразу узнал её. И не только из-за темных очков и короткой стрижки — она вернула волосам прежний цвет. Очевидно, школа совместного проживания с Африкой не прошла для нее даром: в темном костюме и белой блузке она смотрелась очень элегантно.

 — Привет, Ксюха, — сказал Африка.

 — Будь я проклята, — молвила Ксюша, — на кого ты похож, Лёшка!… Получается, тебя ни на минуту нельзя оставить!

 — Ты как раз вовремя, — съязвил он, — а то здесь бывает некому судно подать! Как ты пронюхала, что я больнице?

 — Из Интернета, — ответила Ксюша.

 — Знаешь, ты лучше уходи, — сказал Африка. — Я списанная единица, от меня никакой пользы.

 — Зато и вреда тоже. — Она откинула одеяло, критически оглядела его туловище и ухмыльнулась. — И запчастей не надо, вроде пока всё на месте.

И Ксюша вернулась в «табакерку».

Какое-то время после выписки из больницы Лёке ещё звонили издатели, а также поклонники из тех, кому нравилось выпить на халяву. Через месяц звонков стало меньше. Через полгода телефон замолчал…

Но больше всего меня удивляла Ксюша. Что уж там произошло с этой барышней, я так и не смог въехать. А может просто не сумел разглядеть за яркой внешностью — ум, жесткость и решительность повзрослевшей женщины. Она погрузилась в медицинские книги, полезла в сетевые ресурсы, и вскоре знала о его болезни больше, чем доктора. Слушая, как она свободно сыплет терминами, ссылается на статьи, иные доктора спрашивали, не врач ли она.

Лёке дали инвалидность. Они жили на его ничтожную пенсию и на Ксюшины подработки: она тайком от него убирала чужие квартиры. В остальное время — возилась с Африкой, как с капризным ребенком. Калиостро смастерил для него поручни, и коридор стал напоминать учебный класс для балерин. Ксюша заставляла Лёку вставать, но он падал, скандалил, стучал кулаками по бесполезным ногам, плакал и матерился.

Наконец, в каком-то индийском трактате о бессмертии он вычитал, что жизнь его якобы завершила первый цикл, и теперь можно переходить во второй. И однажды Ксюша, проснувшись, увидела Лёку у окна, а на паркете лужу крови: он пытался перерезать вены. Она наложила ему жгуты и вместо неотложки вызвала нас с графом.

Африка пообещал нам больше не убивать себя в обмен на то, чтобы Ксюша покинула его.

 — Если ты решил таким способом отблагодарить жену, мой друг, то клянусь, я не понимаю тебя, — заметил граф.

 — И я, признаться, тоже, — оставалось добавить мне.

 — Что тут понимать, мужики? — бормотал Лёка, когда жена, закрыв руками лицо, выбежала из гостиной. — Она на двадцать лет моложе, а я старый урод. Со мной ей ничего не светит. Разве не ясно? Ксюха не заслужила, чтобы я испортил ей жизнь!

 — Да пошел ты к чертям, слабак! — сказала она, вернувшись и укутывая ноги мужа пледом. Я не заметил ни слезинки на ее лице. — Ты так ни хрена и не понял! А если я еще хоть раз услышу такое, сама выброшу тебя через окно!…

Но выбрасывать Африку Ксюше не пришлось. Настал день, когда он, наконец, пошевелил пальцем ноги. Потом, не веря удаче, сделал первый шаг. Вопреки мрачным прогнозам докторов, его ноги обретали чувствительность.

Когда Лёка из пассажира коляски окончательно сделался пешеходом, у них с Ксюшей родилась дочка, и он начал диктовать жене первые главы новой вещи. Это был уже не детектив, а совсем другая история.

Вдруг оказалось, что мир, который раньше казался нам таким широким, теперь может разместиться на узком пространстве, похожем на квартиру Лёкиных родителей. Мы думали, что нас — не очень умных, не одарённых, — а просто вменяемых и адекватных, — много, и твердили вслед за поэтом, как заклинание: «Возьмемся за руки, друзья!». А теперь не верили даже в сайт одноклассников. Нас оказалось мало на этом кораблике, в этой крошечной табакерке, плывущей над нашей Москвой, всего-то горстка людей: неистовый Лёка по кличке Африка и его жена Ксюша с дочкой, и Калиостро, официант пивного погребка с печальным лицом.

Зато эти люди не задают лишних вопросов, умеют читать мысли по глазам, а поэтому имеют доступ к твоей душе. И нужно признаться себе в единственной правде, с которой легче дышать: они — это всё, что у тебя есть. Поэтому не нужно гадать, кто будет молиться за тебя, кто поддержит плечом, а, когда придёт срок, прикроет тебе глаза…

http://www.litsovet.ru/index.php/author.page?author_id=2729

18.217.118.7