Как умирают слоны

 Так называется повесть талантливейшего саратовского писателя Игоря Алексеева, опубликованная в журнале «Новый мир». Последние годы он был неизлечимо болен. Игорь, как мог, боролся с проклятущей болезнью. И  повесть – художественное отражение этой борьбы – страх и отчаяние, любовь и надежда, снова страх и отчаяние… Когда от этой сволочной болезни умирала наша одинцовская девочка Даша Нестерук, он написал ей: "Милая девочка, добрый мой дружок, я уверен, что все твои стихи, которые я читал, будут услышаны на Небесах. И всевышний улыбнется и поможет тебе. С любовью, Игорь Алексеев».

Еще вчера мы обсуждали с коллегами возможность публикации произведений Игоря Алексеева на «Одинцово-ИНФО». Сегодня, 7 апреля, Игоря не стало. Болезнь победила.

Боль не поделишь, мама

   Моя мама. Как она устала. Устала надеяться и устала испытывать крах надежд. Она не позволяет мне впадать в истерики. Научилась управлять мной в эти моменты. А раньше просто плакала вместе со мной. Она тщательно следит за моим режимом: приемом таблеток, пищи. Очень переживает из-за того, что я курю. Но, вздыхая, подносит мне пепельницу. Она не ждала такой старости. Кому нафиг нужна такая старость? Сын должен любить и пестовать старуху-мать, а получается, что она сама ухаживает за мной, как за маленьким. Мне страшно стыдно, что я иногда ору на нее. Это происходит, когда я нарушаю правила приема таблеток и еды. А она методично следит за этим и начинает меня заставлять. И я принимаюсь орать. Господи, прости мне этот грех. Ночью я почти не сплю. Очень часто встаю – мучают боли. Она просыпается и не спит вместе со мной. Но я научился ее уговаривать идти спать. Я просто говорю: боль не поделишь, мама. И она меня слушает. Иногда на ночь я прошу ее читать Евангелие. Это когда мне совсем плохо. И она читает, плохо разбирая старинные слова. Это успокаивает меня. Отгоняет чертей. А еще мама мечется по аптекам в поисках лекарств. Я очень боюсь, когда она уходит. Скользко сейчас. Упадет, сломает шейку бедра – кирдык. Пробовал не пускать – бестолку. Она человек из другого, взрослого мира. Понимает, что если надо, то надо. И все. Вчера, возвращаясь, домой после введения новой страшной химии, ухитрились с женой застрять в лифте. Мама металась, как сумасшедшая. Кричала на весь подъезд: там мой сын! И ему сейчас плохо! А я сидел на корточках и плакал. Мне было жалко маму. Жалко ее разрушенную старость. Жалко, что она испытывает тот же ужас, что испытываю я. Неправильно это.

Надо как-то скрывать страшное. Но она все знает, потому что мотается со мной по больницам. В семье не спрячешься. Может быть, надо реже плакать или тише выть от боли? Может надо быть веселее и бодрее? Ни фига. Болезнь уже укатала меня и играет свою игру. Она играет в меня. Единственное, что я могу сделать – не обижать маму, не орать на нее. И я уже делаю это.

Труба (глава из повести «Как умирают слоны»)

Мы с женой шли по длинному переходу Башни смерти на Каширке. У стеклянной стены стояли мужчина и женщина. Женщина плакала. Сутулилась и плакала. Мужчина смотрел сквозь стекло. Или на стекло. У кого-то из них, по-видимому, был обнаружен рак. Каждый из них сейчас пребывал в одиночестве.

Я давно понял, что человек одинок. Одинок всеобъемлюще. Каждый из человеков живет как бы в трубе своего одиночества. Независимо от степени родства. Это проверяется просто: фатальной болезнью. Можно разделить друг с другом радость, покой, любовь и т. д., и т. д. Нельзя разделить удушающий страх и физическую боль.

Мысли об одиночестве радуют меня, когда я понимаю, что наличие в семье смертельно больного человека — это тот еще кайфолом. Такой человек капризен, обидчив, плаксив, истеричен. У него плохая память, он не приносит денег. За ним надо следить, ухаживать как-то. Тягостно все это и противно.

Но тут и приходит спасение в виде трубы одиночества. Всему наступает предел. И здоровый человек в конце концов отвлекается, уходит от пугающих мыслей. У него вырабатывается иммунитет к визгам, пискам, соплям больного. Больной есть больной. Доля у него такая. Пусть радуется, что Бог дал ему испытание. И пусть не свистит зря, а молится чаще. Делов-то.

Поэтому я радуюсь, когда вижу, что средняя дочь кайфует от покупки новой тряпки или валит с друзьями на дискотеку или в кино долбированное.

Я радуюсь, когда слышу, как хохочет моя жена, читая книжку. А в это время в другой комнате меня колбасит конкретно. Или я плачу втихаря от слабости и нудной постоянной боли. Или от страха.

Я радуюсь, когда вижу, что теща увлечена огородом или возней с младшей дочерью, которая вообще пока не догоняет, что происходит в доме.

Я радуюсь, когда знаю, что мама ходит за покупками. Что она увлечена сериалом. Что она гуляет во дворе своего многоэтажного гетто и болтает с соседками.

Их одиночества — их спасение. Иначе они давно бы сошли с ума, наблюдая мои мучения. Заболели бы сами или потеряли бы интерес к происходящему вокруг. Сострадание должно быть дозированным. Спасение утопающего… как говорится.

“Одиночество онкобольного, что ни думай, — особая вещь”, как сказал некий стихотворец. В самом деле, привыкаешь к этому одиночеству. Оно бывает, правда, почти невыносимым. Молитва спасает. Спасает понимание созвучия с Небесами. Невозможно ведь сидеть и выть от страха. Единение со Всевышними силами лишает одиночество опоры. Это хорошо ощущается в Храме. Сидишь (потому что стоять долго не можешь), слушаешь голосок настоятеля, пение церковное. Поют славно так. И кажется, что музыка эта сделана из других нот. Сидишь среди старушек и слушаешь.

Я недавно обратил внимание, что стал тихо постанывать, когда мне совсем худо. Причем постанывать незаметно для себя. Это странно выглядит. Парень, с виду нормальный, а постанывает почему-то. Вчера в Храме тетка, которая рядом сидела, спросила:

— У вас температура?

— Рак, — ответил я.

— Господи, Боже мой, — отшатнулась она. Потом стала приставать с рассказами о какой-то бабке-целительнице.

Я молчал. Я сидел и слушал певчих. Я был в Храме. И я не чувствовал себя одиноким.

Вновь с души отпадает короста...

Вновь с души отпадает короста,

и смотрю я в тоске и любви,

как целуются сводные сестры,

безответные дети мои.
 

Будут цацками разными звякать,

будут мяч сумасшедший ловить.

Отчего же так хочется плакать,

отчего же так хочется выть?
 

От того, что уже истекает

до сиротства отпущенный срок.

Две постарше, те все понимают.

А малышке еще невдомек.

Здесь можно подробно познакомиться с творчеством Игоря Алексеева http://www.litsovet.ru/index.php/author.page?author_id=1698

3.133.157.231