Невероятность

А еще иногда ночью я не сплю, а, когда засыпаю, проснувшись, пугаюсь того, что, открыв глаза, не узнаю — где я, не пойму. Хотя точно уверена в том, что засыпала там-то или там. Я так могу лежать пять минут или десять, слушаю звуки, запахи. И потом, только поняв, что безопасно, открываю глаза. Это часто бывает. Даже дома.

Лина стояла у ночного ларька, почему-то в очереди, хотя и было уже три ночи. Очередь состояла из нетрезвых людей, даже очень пьяный был один. Лина пришла покупать водку. Кто-то сзади стукнул ее в спину — она обернулась:

— Ты? Что ты тут делаешь?

— Нет, это ты что тут делаешь? — он был почти на голову выше.

— Я… Ну, я водку покупаю. А ты?

— И я водку.

— Ты пьешь, да?

— Девушка, вы брать будете??? — громыхнула продавщица из своего скворечного окошечка.

— Мне водку.

— Какую?

— Я не разбираюсь. Дайте недорогую. Но хорошую. Хорошая у вас есть?

— Она любая дерьмо, — буркнула продавщица и протянула Лине бутылку, Лина расплатилась.

— Тебя ждать?

— Не нужно…

— Да я и не могу, — Лина улыбнулась и пошла в темноту.

Дома было холодно и как-то неприятно дуло из-под шторы. Она поежилась, надела свитер.

Рана на ноге была тонкая, но длинная — от колена почти до большого пальца. Лина обнаружила ее еще вчера, но не стала идти к врачу. Это было какое-то странное откровение- эта рана. Она просто возникла на ноге, и даже не болела, но кровоточила. Лина намочила водкой пучок ваты и протерла рану. Щипнуло. Потом она наполнила водкой стакан и немного выпила. Стало жарко, и она сняла свитер.

Два дня назад, лежа после выполненного оргазма, в постели с Сашей, Лина поняла, что не любит его больше. Она сразу ему об этом сообщила, чтобы не забыть потом. Саша воспринял это, как шутку, и даже обнял. Она вот так лежала, обнятая им и думала «Интересно, я его не люблю, а он счастлив, как же мне так научиться — быть счастливой оттого, что тебя больше не любят…»

Теперь Саша уже понял, что она не шутила тогда. Лина всегда знала, что он нервный. Такой, неуравновешенный. Худой очень и очень курящий. Но она не знала, что он человек мстительный. Она не знала, что начнется ад, — тогда она бы не стала с ним честной, она бы промолчала. Но все эти свои звериные нюансы он скрывал, поэтому Лина и отважилась на откровенность. Эти два дня после того момента, когда Саша понял, что она не шутит, протекли в жизни Лины, как много бестолковых и мучительных лет — такое стремительное старение души ощутила она.

По порядку это было так.

Сначала он позвонил.

— Лина, ты точно решила?

— Саша, я ничего не решала, это само собой родилось в моем сердце. Знаешь, как камушек в колодец упал, и его не видно, только легкий всплеск…

— Так, прекрати. Давай по-человечески.

— Давай. Лучше по-человечески, — согласилась она.

— Ты больше меня не любишь, ты ушла совсем, так?

— Саша…-она царапнула ногтем трубку, — Мне трудно повторять такое… Ну, да…

— Так… — он шумно задышал, — Другой???

— Что?… Ах, ну что ты. Нет. Нет, не думай даже! Просто вот так само собой.

— Не юли.

— Саша, пойми, я очень строга со своим сердцем: я его понимаю и всегда слушаю. Иногда оно поет, иногда плачет. А теперь вот остыло…

— Лина, а мне что делать? Я не могу тебя так сразу забыть. Я связан с тобой. Дура ты, да у меня никого нет кроме тебя! Ты оставила меня одного на этой Земле! — Лине показалось, что он там плачет.

— Саша… Но я не могу вернуться из-за этого, — она вздохнула, — И потом, почему одного. А Беляев?

— Ты издеваешься?

— Нет. Вы же друзья детства.

— Ты предлагаешь мне жить с Беляевым??? — его голос сорвался.

— Ах, да, у него жена… — закивала Лина.

— Не издевайся. Лина. Ну, давай, подождем. Давай, неделю подождем. Ты просто вспылила. Ведь так?

Лина понимала, что ей трудно объяснить Саше то, что она чувствовала, вернее, не чувствовала.

— Нет, не так, — она выдохнула, — Я тебя разлюбила.

— Аааа… — взвыла трубка.

— Мне нужно идти, ты извини, — она вырвала провод, и телефон онемел.

Странность была в этом во всем. Ведь Сашу она знала очень давно. Но вот потом так взяла и разлюбила. Было пусто — так пусто, что ощущалась какая-то необъятная полость в груди. И болело. Наверное, сердце, хотя Лина читала где-то, что сердце не болит. Оно просто умирает — беззвучно и тихо — как старый человек во время сна.

Теперь еще эта рана на ноге. Момент ее возникновения Лина не заметила, потому что рана появилась утром, после сна. В ту ночь Лина спала — неровно и тревожно, а, когда утром откинула одеяло, увидела кровь, и даже не испугалась — эта кровь как-то отвлекла ее от той самой внутренней пустоты. Лина подумала даже, что это боль ее вышла наружу, что она способна видеть внутренние свои неполадки так вот, в виде знаков. Рана была как нарисованная и постоянно кровоточила. Слегка. Просто выступали капельки крови на поверхности кожи. Лина сидела с ваткой, и промокала эти алые слезы своей души — теперь она была уверена, что это они. Эта была плата за грех совести. Ведь Саша действительно любил ее — но не могла же она оставаться с человеком, который больше не вызывал трепета под лопаткой, врать ему… Тут Лина вспомнила Лёню. Это был очень добрый и заботливый мужчина, но разлюбила она его тоже однажды и внезапно. Он тоже плакал потом. Еще были Тимур и Сева… Лина еще выпила, испугавшись и поразившись таким повторениям в своей жизни. И тому, что раньше об этом не задумывалась. Никогда.

Ночь выла из-под занавески, Лина пошла проверить, хорошо ли закрыто окно. Луна висела на небе как-то неправильно, косо, отчего звезды, казалось, не знали, как им складываться в созвездия, и светили очень неравномерно. Лина вспомнила.

После того разговора с Сашей она долго сидела перед зеркалом и смотрела на себя, пытаясь представить себя со стороны: поворот головы, рука, улыбка. Почему ее так любили мужчины? Это было тревожным испытанием всю ее жизнь. Даже в школе, и так всегда это было навязчиво с их стороны, так напористо. Но Лина выбирала сама, и не из тех, кто напирал. Ей нужна была только одна деталь, чтобы досочинять потом все остальное: голос или глаза, или сутулая спина. В Сашу она влюбилась, потому что он был слишком худой. Это выглядело очень гордо и трагично. И Лине казалось, что он весь исполнен какими-то муками, и почувствовала острую необходимость быть рядом. Но потом оказалось, что он очень обычный и благополучный. Ну, худой просто. Курил много. Он даже пару раз упрекнул ее в том, что она «слишком сильно позиционирует свою невероятность» — так вот и сказал, слово в слово.

Послышался протяжный гудок дверного звонка. Лина, оторвавшись от своего отражения, пошла отрывать. Саша стоял на пороге с огромным букетом каких-то несуразно-крупных цветов.

— Это тебе, — он протянул ей букет и даже не улыбнулся — не мог, наверное — лицо у него тряслось мелкой рябью.

— Спасибо, — она взяла букет, — Цветы какие-то странные. Очень красиво.

— Вот, — он мялся на пороге, — А это лилии.

— Да? А… — Лина кивнула, — Большие очень.

— Садовые.

— Красивые, — Лина понюхала цветок, — Ну, пока, Саша.

Она захлопнула дверь и прислушалась, потом осторожно поглядела в глазок. Саши не было.

Удивленно пожав плечами, Лина прошла на кухню и поставила цветы в трехлитровую банку, потом туда же набрала воды из-под крана. Водрузила банку на стол. Цветы благоухали на всю кухню — резко очень, но вкусно. Лина стояла у стены и смотрела на них.

— Бедный, бедный Саша, — сказала она и ушла в комнату.

Лина заметила щель между форточкой и рамой. Она подставила руку: холод пронзил ладонь. Стоило бы заклеить эту щель — или как там мама делала — законопатить. Но было лень, и нога требовала очередного промокания. Усевшись на диван и смочив ватный кусочек водкой, Лина протерла рану и откинулась на подушку — резко заболела голова…

Лилии стояли на столе, и их благоухание уже было невозможным — еще немного, и кухня могла превратиться в газовую камеру. Лина хотела выкинуть цветы, но потом ей стало жаль их: да и Саша — уж он и так понатерпелся… И Лина решила вынести банку на балкон. Она подошла к столу, где аромат был в своем самом величии — так, что дышать можно было только им. Лина взяла банку, вздохнула — сильно так, и почувствовала резкую боль в голове, и в легких, и поняла, что сейчас умрет.

Банка выскользнула из ослабевших пальцев, и упала на пол, там она разбилась, растеклась лужей, морем, осколками, обрывками цветов, и из всего этого выкатилась вскрытая ампула, как раз перед лицом Лины, которая тоже лежала на полу, упавшая от боли и помрачения сознания. На ампуле было что-то написано, какие-то мелкие слова, но Лина успела понять и осмыслить то, что произошло… Это был яд. Наверное, это он так благоухал — такой изощренный яд — могучий, красивый и дико смертельный. Последним усилием воли Лина поднялась на четвереньки, схватила ампулу и отшвырнула в сторону. Потом же она упала во всю эту водно-стеклянную лужу и потеряла сознание.

На следующий день, когда Лина пришла в себя, она, покачиваясь, проковыляла на кухню, где еще витал сумрачный остаток запаха не случившейся смерти, стала собирать и рассматривать стекла — крови нигде не было. Перебитые, скукоженые, изменившиеся за ночь цветы, были какие-то отталкивающие, неприятные, Лина брала их двумя пальцами и кидала к стеклам, на газету, потом свернула все эти трупы, и вынесла из квартиры.

Странная история — подумала Лина и набрала телефон Беляева.

— Алло… — ответил тот своим глухим, страдающим голосом.

— Беляев, это Лина, привет.

— Привет.

— Беляев, я на счет Саши. Понимаешь, тут произошел один непонятный случай…

— Лина…

— Да нет же , Беляев, то есть да… Скажи мне, откуда у Саши может быть яд?

— Что? — что-то там у Беляева зашуршало в трубке, как будто он конфету разворачивал.

— Ну, понимаешь, Беляев, он принес мне яд.

Лина немного занервничала, оттого что вдруг поняла, что зря звонит.

Он был такой тупой, этот Беляев…

— Ты не понимаешь! — она всплескнула руками, — Он же твой друг. А если он убийца скрытый?

— Не надо, Лина, — Беляев опять там чем-то шуршал.

— Вот жалко, что я ампулу выкинула, — нахмурилась Лина, — Но он точно хотел меня убить.

Лина прислонилась к стене и скользнула по ней вниз, на пол. Стало холодно, страшно и захотелось спрятаться — просто, от себя самой. Саша не предполагал, что она найдет ампулу. Сейчас он, наверное, думал, что Лина лежит уже вся белая, всеми забытая, разлагается, и что он, интересно, испытывал? Когда любишь человека… Она встала. Дошла до комнаты, легла и в один миг прочувствовала всю скудность своей душевной организации. Она никогда не была брошена или отвергнута: вот так гасли чувства, и жила она, пустая, до нового мужчины. А Саша — он ее любил страстно, и тут. Но это все равно не было причиной для столь жестокого ответа. Убийство. Лина вспомнила их последний разговор. Саша говорил, что остался один — ну как же один. Ведь у него были друзья, и мама там какая-то, и на работе — тоже. Люди. Сегодня Беляев расскажет ему, что она жива, и он удивится, а потом… Лина села на кровати. Он же не успокоится. Убийцы никогда не успокаиваются — им всегда нужно добить свою жертву! Так, чтобы все кроваво было и больно. Лина вспомнила, что у Саши нет ключей от ее квартиры. Но это как-то не успокаивало даже.

На полочке, возле кровати стояло несколько статуэток, которые Саша привозил Лине из разных стран — такие изящные сувениры. Она сгребла их в охапку, побежала на балкон и выбросила. Потом очень тщательно вымыла руки.

Нужно было как-то подготовиться к отпору… Но нервы не выдержали. Лина упала на кровать и так вот, обездвиженная пролежала до вечера. Но звонков не было. Никто не искал ее, никто не вспомнил, не прочувствовал. Она так и заснула — в одежде, запахнувшись старым пледом.

А утром — эта рана. Весь день Лина думала — вызвать врача или нет, но побоялась лишних вопросов, да и вообще ей было проще находиться в неизведанном состоянии. Она сама для себя поняла про рану и про слезы, и потом, ночью, она все-таки купила эту водку, и вытирала рану, и вздрагивала от любого шума, — сейчас она слышала весь мир — даже то, что не подвластно уху человека. Но телефон все так же молчал, и Саша не объявлялся. К утру Лина забылась в полудреме, и проснулась, когда было уже светло — оттого, что какая-то странная боль окружила ее голову, и нещадно сжималась плотным кольцом. Лина рванулась к зеркалу. По лбу, ровно, как тонкая нить, тянулась еще одна рана, она тоже сочилась мельчайшими капельками, и скрывалась под волосами. Но эта рана уже болела. И с каждой секундой боль становилась все невыносимее и чудовищней. Лина схватила вату, опрокинула не нее остатки водки, прижала компресс ко лбу. По квартире разлетелся ее вой. Боль была нестерпимой. Пытаясь держать на ногах, и прикрывая один глаз рукой, потому что зрение стало каким-то размытым, она набрала номер «Скорой помощи», и назвала свой адрес, потом уронила телефонную трубку, щелкнула входным замком и опала прямо на пороге квартиры без сознания.

Врачи нашли Лину мертвой. Они приехали через двадцать минут. Дверь была распахнута, на пороге лежала Лина, рядом — куча ножей и лезвий. Один нож она сжимала в руке. Все ее тело было в ранах. Квартиру продувал морозный ветер из окна, а комната была сплошь заставлена бутылками из-под водки.

Вызвали милицию, два серолицых милиционера привели понятых. Морщинистую бабушку и мужчину пожилого.

— Бедная, бедная, — вытерла неподдельную слезу бабушка, — Пять лет назад мужа ее зарезали, так и не смирилась. Так и не смирилась. На что жила? Никто не приезжал к ней, не приходил никогда.

— Мужа зарезали у нее на глазах?- милиционер что-то записывал.

— Да нет, — сказала бабушка, — Вроде бы расстались они до этого. Ушла она, сюда вернулась. Горе-то какое. Отмучалась девочка…

Второй понятой, который все это время молчал с усилием покосился на Лину и тихо сказал:

— Больная она была на голову. Я ее с детства знал. Совсем больная была.

Лину уложили на носилки, накрыли какой-то неприглядной простыней и вынесли из квартиры. Рука с ножом зацепилась за косяк, и нож царапнул по нему, оставив на дереве засечку.

18.118.226.167