Инноченцо

("Наша улица", 2003, №12)

И мы верили, что солнце –
Просто вымысел японца…

(Н.Гумилёв)

Сергей Сергеевич Б., некогда подающий большие надежды математик, а ныне Генеральный Директор российско-бразильской фирмы по производству пищевых добавок "Эрбас де вида" , проснулся в превосходном расположении духа. В молодые годы Сергей Сергеевич проявлял задатки гениальности. Ещё будучи студентом Университета, он получил премию Математического общества. Если бы некий французик, имени которого Сергей Сергеевич, разумеется, никогда не знал, имел бы несчастие жить в наш непростой век, то он бы непременно сказал про Сергея Сергеевича: "Он мог стать Филдсовским лауреатом , а стал Генеральным Директором. Какое падение!"
Но в том была не столько вина, сколько беда Сергея Сергеевича. Помимо таланта к математике, науке точной и сухой, он обладал неистребимым жизнелюбием в самом щекотливом смысле этого слова, и эти два качества частенько вступали в непреодолимый конфликт. Во времена его юности, весьма далёкие от дней сегодняшних, скандальная репутация вовсе не помогала продвижению по социальной лестнице, а Сергей Сергеевич был не просто слаб до женского полу, а как-то даже безрассудно неразборчив. Но до поры до времени ему всё сходило с рук, тем паче что Сергей Сергеевич при этом был на редкость обаятелен и не выказывал отвращения к карьере активного общественника. Пару скандалов, разразившихся в связи с беременностями его сокурсниц, удалось правдами, а большей частью неправдами, замять, чему немало способствовал его научный руководитель, академик Н., похоже, и сам имевший подобные наклонности. Поэтому после окончания Университета Сергей Сергеевич без всякого скрипа поступил в аспирантуру и даже был принят в стройные ряды членов партии. Но вот в один несчастливый для Сергея Сергеевича день секретарь партийной организации факультета, где Сергей Сергеевич беззаветно трудился на поприще науки, явился домой во внеурочное время. Войдя в дом, бедняга увидел сплошь покрытое веснушками тело своей единственной дочери, распластанное на старинном дубовом обеденном столе, как цыплёнок табака, и самого Сергея Сергеевича, работающего над её лоном с вожделением заправского повара, начиняющего изысканными специями куриную гузку. Давящую тишину казённой квартиры разрывали утробные вздохи и всхлипы парторговского чада, да угрюмое сопение Сергея Сергеевича, который, надо отдать ему должное, своё всегда отрабатывал на сто процентов, пытаясь доставить партнёршам истинное удовольствие. Парторг некоторое время, как вкопанный, стоял в дверях, не в силах вымолвить ни слова, а потом, набрав воздуху в грудь, бросил короткое лающее «Вон!».
Парторговское «Вон!» было не только бесповоротным, но и всеобъемлющим. Тут, как на грех, всплыло ещё одно похождение Сергея Сергеевича, что дало повод вышибить его и из партии, и из аспирантуры без причинения ущерба моральному облику дочери парторга. И то ли к этому времени от Сергея Сергеевича окончательно отвернулась фортуна, то ли карающая десница партии простёрлась над её бывшим нашкодившим членом, но найти работу, где он мог бы откосить от службы в армии, ему не удалось, и через некоторое время Сергей Сергеевич уже взбивал кирзовыми сапогами пыль казахстанских степей.
О годах службы в рядах доблестных вооружённых сил Сергей Сергеевич почему-то предпочитал помалкивать, но служба эта произвела эффект лоботомии: к прежнему занятию математикой он не вернулся больше никогда. Надо сказать, что циником Сергей Сергеевич был едва ли не с пелёнок, но если раньше его жеребячий цинизм был окутан очарованием бесшабашной юности, то после возвращения из армии цинизм этот стал куда более жёстким, приобретя некоторые мизантропические оттенки, которые, правда, замечали только люди, Сергея Сергеевича хорошо знавшие. Тяга к женщинам Сергея Сергеевича не покинула, а наоборот, усилилась, да и они проявляли к нему неослабевающий интерес. Но в самом его отношении к предмету появилось нечто новое. Раньше Сергей Сергеевич ухитрялся хотя бы на одну ночь до беспамятства влюбляться в каждую женщину, с которой спал, что не мешало ему уже на следующий день забывать об этом. Теперь же он слово «любовь» затабуировал и навсегда исключил из своего лексикона. Трезво и вполне справедливо рассудив, что именно отношения со слабым полом сломали ему карьеру, Сергей Сергеевич поделил всех женщин на две категории. К первой он относил тех, с которыми стоило спать, чтобы карьеру не ломать, а, наоборот, строить, если только половой акт с ними не вызывал рвотного рефлекса. Ко второй он относил женщин, которые были способны доставить ему чисто физическое удовольствие, и при этом не навредить. Все же прочие для него просто не существовали, хотя именно с этими Сергей Сергеевич был наиболее вежлив и подчёркнуто обходителен, если не сказать, благороден.
Осознание своей исключительной мужской силы сформировало у него и своеобразное восприятие собратьев по полу. Всех мужиков, разумеется, кроме самого себя, в глубине души он считал импотентами. Не без основания Сергей Сергеевич полагал, что большинство поступков, как разумных, так и не слишком, как геройских, так и вовсе трусливых, мужчины совершают из-за нереализованности своих сексуальных устремлений. Сломавший ему карьеру парторг – типичнейший пример импотента. Иначе он хотя бы из вежливости предложил бы ему жениться на своей конопатой дочери. А ведь Сергей Сергеевич мог бы на ней жениться. Ей Богу, мог бы! Но на дороге Сергея Сергеевича встал импотент, раз в год по обещанию трахавший свою корявую супругу непосредственно на брачном ложе, и насмерть обидевшийся на нахала, который во всю имел его дочь на столе, за которым тот пожирал по утрам свой импотентский геркулес. Даже когда он встречал человека, о котором ходила слава героя-любовника, Сергей Сергеевич был почти уверен, что все громкие победы нужны тому лишь для того, чтобы доказать себе и окружающим, что с этим делом у него всё в порядке, и про себя называл такого латентным импотентом. Сам же Сергей Сергеевич научился, наконец, свои собственные многочисленные похождения тщательно от глаз и ушей общества скрывать.
Вот с такими идеологическими установками и устроился Сергей Сергеевич после демобилизации на скромную должность лаборанта в некий научно-исследовательский институт, занимавшийся проблемами фармакологии. Устроился, не угадывая в этом своём решении указание перста судьбы, исключительно потому, что ему было абсолютно всё равно, чем с его подмоченной биографией заниматься. Сначала дела Сергея Сергеевича шли ни шатко, ни валко, и за добрый десяток тягучих лет он дослужился всего-навсего до должности старшего инженера, научившись, в конце концов, мало-мальски разбираться в том, чем же его институт занимается. Его жизнь круто изменилась в тот момент, когда в институт пришла Ирина Т., примерно его сверстница, из разведённых, обладавшая длинными полными ногами, упругим задом и обширными связями, волевая, да к тому же ещё и неплохо знающая своё дело. Её назначили заведующей как раз в ту лабораторию, где Сергей Сергеевич коротал свои тусклые трудовые будни. В Ирине Сергей Сергеевич безошибочно распознал редкий тип женщины, попадавшей по его классификации под обе приемлемые категории. С ней должно было быть ещё долгие годы радостно в постели, и она могла помочь построить карьеру. Помимо мужской неотразимости Сергея Сергеевича, что-то такое ещё заинтересовало в нём Ирину, и после пары месяцев радостного сожительства она согласилась стать его женой. Впрочем, самого Сергея Сергеевича нимало не интересовали причины, по которым она такое решение приняла.
Ох, они великолепно смотрелись вместе! На людях Сергей Сергеевич ласкал её бархатистым взглядом своих бесстыжих глаз и называл своей нимфой, своей наядой. Она всегда отвечала ему влюблённой улыбкой. Дома, один на один, их отношения были более ровными, но всегда вежливыми и корректными, как по идее и должно быть у надёжных партнёров по бизнесу, хотя в то время слово «бизнес» было ещё не в ходу. Обсудив трезво перспективы заключённого союза, они решили своих детей не заводить – у Ирины от первого брака остались двое: мальчик и девочка, которым Сергей Сергеевич, правда, не без колебаний, согласился стать отцом, и исполнял родительские обязанности в меру своего понимания и принятых в обществе норм. Супруги с головой ушли в работу, и их кипучая деятельность начала давать плоды. Сергей Сергеевич вскорости стал кандидатом наук, хотя реальным автором диссертации была Ирина, и его снова приняли в партию. Ирина делала в институте стремительную карьеру, Сергей Сергеевич отставал от неё всего «на пол-корпуса». Незадолго до событий, которые кто-то называет перестройкой, а кто-то просто несчастьем, Ирина стала заместителем директора института, а Сергей Сергеевич – завотделом. У них было всё, что полагалось иметь респектабельным членам предперестроечного общества: дача, машина, четырёхкомнатная квартира в доме улучшенной планировки. Сергей Сергеевич был почти полностью погружён в работу, но по обыкновению регулярно позволял себе иметь связи на стороне, обрывая их каждый раз, когда они начинали казаться ему опасными или просто обременительными. Есть ли скрытая личная жизнь у его супруги, Сергея Сергеевича совершенно не волновало.
Но вот наступили известные времена, когда все или почти все начали стремительно терять нажитое. И Сергей Сергеевич, и Ирина были людьми сметливыми и успели перекачать свои отнюдь не малые по советским меркам сбережения в свободно конвертируемую валюту, но это положения не спасало. Перед ними встал извечный мучительный вопрос: «Что делать?» Как убеждённые прагматики, на решение другого извечного вопроса «Кто виноват?» они времени не тратили.
Новый этап в их жизни начался в один скучный вечер, когда Сергей Сергеевич, задрав кверху ноги в стоптанных тапочках, созерцал в экране телевизора очередную криминальную разборку, а Ирина перелистывала какой-то специализированный журнал. Вечер они коротали в абсолютной тишине. Поэтому, когда Ирина заливисто рассмеялась, Сергей Сергеевич невольно вздрогнул.
- Что может быть смешного в таком журнале?
- Да вот прочитала забавную статейку каких-то бразильских эскулапов о разработанном ими препарате на растительной основе, который якобы даёт стопроцентную гарантию излечения импотенции и всей-всей сопутствующей прелести: простатита, везикулита, аденомы и т.д. и т.п., правда, при длительном применении. Смех в том, что по химическому составу эта дрянь очень похожа на яд кураре, хотя дают его, слава Богу, в микроскопических дозах.
- Дай глянуть, - Сергей Сергеевич проворно вскочил с места и вырвал из рук Ирины журнал.
Минуты две он вчитывался в статью, теребя мочку уха.
- Растительная основа – это хорошо, произнёс он задумчиво. – Даже если этот препарат будет содержать лошадиную дозу яда кураре, его всё равно будут покупать.
- Даже если результат будет нулевым?
Сергей Сергеевич высокомерно ухмыльнулся:
- На свете слишком много импотентов, чтобы разобраться, что препарат бесполезен или даже вреден. К тому же все они ждут чуда. К тому же препарат имеет пролонгированное действие. Слушай, у тебя есть знакомые с хорошими бабками?
Ирина удивлённо посмотрела на мужа.
- Ты что задумал?
- Купить у бразильцев лицензию, а потом наладить производство на базе нашего института.
- Ты не заболел, муженёк? Компоненты ты тоже собираешься из Бразилии ввозить?
- Только на первых порах. Ты же сама прекрасно знаешь, что почти всё, что имеется в зёрнышках маракужи или в кожице гуайявы, можно вытянуть из крапивы или подорожника.
- А сбытом кто будет заниматься? Ты же пойми, что препарат этот должен быть весьма дорогим по крайней мере до тех пор, пока ты не начнёшь подмешивать туда лопух и мать-и-мачеху.
Сергей Сергеевич засунул руки в карманы тренировочных штанов и в задумчивости зашагал по комнате. Потом его взгляд остановился на валявшейся на журнальном столике сеточке, которой Ирина иногда завязывала на ночь волосы, если с утра некогда было делать укладку. Он сосредоточенно принялся грызть ноготь.
- Теория сетей… Теория сетей… Слушай, Ирина. Меня не зря когда-то числили неплохим математиком. Я нашёл решение проблемы сбыта. Продавать продукт будут те же, кто будет его покупать.
...Можно считать, что в этот вечер родилась корпорация «Эрбас де вида». Уже через полгода на улице стали появляться мужчины с сияющими лицами, на лацканах пиджаков которых красовался фирменный знак: белый круг с раздутым красным фаллосом посередине и чёрной надписью: «Хочешь стать мужиком? Спроси меня как!».

Итак, в то морозное февральское утро Сергей Сергеевич Б. проснулся в превосходном расположении духа. И чего ему не быть в хорошем настроении, когда дела его идут столь стремительно в гору? Вот только накопившаяся к пятидесяти с лишним усталость, не физическая, о нет, моральная, иногда начинала давать о себе знать. Но он решительно гнал от себя эту усталость, потому что смутно догадывался – стоит ей поддаться, и она овладеет тобой целиком, безраздельно, и тогда конец.
Сергей Сергеевич осторожно отогнул одеяло и нырнул в уютные меховые шлёпанцы. Потянувшись и одёрнув пижамную куртку, он взглянул на жену. На свою нимфу, свою наяду. Ирина спала с открытым ртом, слегка похрапывая – по утрам у неё всё время закладывало нос. В неровном овале потрескавшихся губ блестело золото вставного зуба.
Сергей Сергеевич вынырнул в коридор и, проскользив подошвами тапочек по паркету, как заправский конькобежец, почти не останавливаясь, юркнул в ванную. Скинув пижаму, он уселся на унитаз, выделанный под чёрный мрамор, и начал утреннюю медитацию, придуманную…, ну как бишь её? Ну трахнутая американка с неприличной фамилией из трёх букв! С утра у Сергея Сергеевича иногда было плоховато с памятью. Он заученно улыбался самому себе и, прислушиваясь к движению шлаков в своём организме, повторял: «Мой мочевой пузырь восхитителен! Моя прямая кишка великолепна! Мои испражнения прекрасны, и я щедро возвращаю их мм-а-а-тушке прр-и-и-рр-оде!». Дёрнув ручку бачка, Сергей Сергеевич ещё раз потянулся так, что хрустнули суставы, и встал в душевую кабину. Чтобы окончательно проснуться, ему был необходим контрастный душ. Он крутил кранами, попеременно включая то горячую, то холодную воду, как завсегдатай какого-нибудь европейского бара играет в настольный футбол. Когда на него устремлялись потоки горячей воды, он ощупывал части своего тела, повторяя: «Как прекрасны мои бицепсы! Как хороши мои лодыжки! Как очарователен мой пенис! У меня самая красивая в мире мошонка!». Когда же он включал холодную воду, то оглашал стены ванной комнаты чуть придавленным «А-а-а!», и тогда части его тела приветствовали хозяина радостным фейерверком искрящихся брызг.
Покончив с водными процедурами, он насухо вытерся полотенцем с жёстким ворсом и встал у огромного, почти в полный рост зеркала, придирчиво оглядывая своё отражение. Несколько сизых пятен с явственными следами зубов на покрытой седеющими волосами груди вызвали на его губах брезгливую гримасу. Повернувшись, он увидел такие же пятна и на спине. С чувством, отдалённо напоминающем стыд и раскаяние, он вспомнил о вчерашнем вечере, проведённом с Татой, своей нынешней молоденькой любовницей, маленькой крепко сбитой брюнеточкой с пронзительными голубыми глазами и рощицей чёрного пуха на пояснице. Тата давно просила отправить её в Кению на сафари. Просьбу эту Сергей Сергеевич считал вздорной и упрямо отнекивался. Вчера, получив в очередной раз отказ, Тата сказала, что тогда устроит сафари сию же минуту, и облачилась в песочный с кривыми чёрными полосками купальник, после чего она, по её мнению, стала похожа на тигра. В соответствии с Татиным сценарием абсолютно голый Сергей Сергеевич вынужден был целый час улепётывать на четвереньках, постоянно натыкаясь на мебель в тесной Татиной однокомнатной квартире, а она запрыгивала на него сзади и впивалась зубами в тело. В конце концов ему это надоело, и прорычав: «Тигры в Африке не водятся!», он содрал с Таты ненавистный купальник и овладел ею прямо на потёртом паласе.
«Вправду я что ли устал?» - рассеянно подумал Сергей Сергеевич, поймав себя на этом слабеньком чувстве. «Однако, прочь сомнения! Прочь хандра! Потому что у меня всё отлично! Бум-бу-рум-бу-рум-бурум!» - пропел Сергей Сергеевич, вставляя за щёку зубную щётку. «Я – мужик в самом расцвете сил. Фирма моя процветает. Бабы меня любят. А что ещё надо? А в самом деле, что ещё надо?» - медленно намыливая физиономию, задумался Сергей Сергеевич. «Я – мужик в самом расцвете сил. Бабы меня любят. Нет, не в той последовательности. Фирма моя процветает. Фирма моя процветает? Да? Да! Несмотря на то, что эти уроды, эти импотенты из звёздных Ирининых знакомых, ещё в старые совковые времена хлеставшие французский коньяк из «Берёзок», пока я мыл пробирки, хотят теперь получить свою долю в компании вместе со всей накопленной прибылью, и начать выпуск чего-то такого импотентского, то ли бальзама от облысения, то ли присыпки от пота под мышками, то ли эликсира от поноса и запора одновременно и воображают себя моими конкурентами. Ну да хрен им! Как же, отдал я им фирму!» Сергей Сергеевич принялся ожесточённо елозить станком по намыленным щекам, напевая со злостью:
Конкуренты… Импотенты…
Деньги надо суметь заработать…
Сергей Сергеевич нечаянно порезался. «Чего это я так распсиховался? Я же сделал всё, чтобы защитить бизнес», - подумал он, смывая холодной водой остатки мыльной пены. Потом, оторвав кусочек ваты, смочил его одеколоном «Pleasures for Men» и приложил к кровоточащей ранке. Ноздри Сергея Сергеевича защекотал чуть навязчивый аромат кориандра, гвоздичного перца, красного имбиря и ещё чего-то такого, чем по замыслу создателя одеколона должны пахнуть современные юппи. «Ну хватит! Надоело всё! В конце концов я заслужил отдых!»
Сергей Сергеевич решил подарить себе семь дней блаженства. Ему надоела столичная зима с её слякотью, чередующейся с лютыми морозами и вьюгами, смертельно надоели Иринины дети, которых постоянно приходилось вытаскивать из каких-то мерзких историй, надоела и сама Ирина, превратившаяся к тому времени в климактическую истеричку. «И всё-таки у меня всё хорошо», - Сергей Сергеевич подмигнул напоследок своему отражению в зеркале и, облачившись в шёлковое кимоно, вышел из ванной. «Всех к дьяволу! Никаких сцен прощания! Семь дней! Целых семь дней я принадлежу только себе самому.»
До приезда машины ещё оставалось достаточно времени, чтобы позавтракать. Чемодан был собран загодя, одежда, в которой он собирался ехать, висела наготове у него в кабинете. Чтобы, не дай Бог, ненароком не разбудить кого-нибудь из домочадцев, Сергей Сергеевич на цыпочках прошествовал на кухню. Отрезал два кусочка хлеба и засунул их в тостер. Затем нарезал тонкими ломтиками сыр и начал варить кофе. Когда над туркой заиграл лёгкий ароматный дымок, Сергей Сергеевич, мечтательно прикрыл глаза. «Как только доберусь до Милано Чентрале , первым делом брошу чемодан в камеру хранения и отправлюсь пить кофе. Итальяшки понимают толк в кофе, как никто другой. Они не пьют кофе бадьями, как это принято у нас, так что на дне остаётся на полпальца осадка, напоминающего перегнивший речной ил. Кофе у итальяшек густой, тягучий, с чуть горьковатым закруглённым привкусом. Они пьют его из микроскопических фарфоровых чашечек, в которых он на удивление долго не остывает». Сергей Сергеевич расслабленно откинулся в кресле, прихлёбывая кофе из двухсотграммовой аляповато расписанной кружки, представляя, как он пьёт тот, настоящий кофе.
На этот раз Сергей Сергеевич решил не пользоваться автомобилем. Итак, три часа в самолёте до Милана. Из аэропорта – сорок минут на автобусе до вокзала, потом около двух часов на экспрессе «Интерсити» до Вероны, и ещё столько же на «Интеррегионале» до Больцано. Затем он возьмёт такси, чтобы доехать каких-нибудь пятьсот метров до “Funivia a Soprabolzano” . Он уже чувствовал на ладони ледок металлического поручня, за который он непременно ухватится, когда дёрнется весёленький, выкрашенный красным вагончик, чтобы унести его вверх. Поначалу будет казаться, что вагончик вот-вот заденет заснеженные верхушки нахмуренных сосен, конусообразно проплывавших прямо под его весёленьким брюшком, но потом они останутся далеко внизу. Потом на взгорке замаячат очертания часовни-кизетты. Опора канатной дороги находится как раз над часовней, поэтому вагончик зависнет, покачиваясь, на мгновение над её заточенным шпилем, и у всех пассажиров захватит дух от высоты и от близости смерти. Но Сергей Сергеевич только усмехнётся, поскольку не верит ни в Бога, ни в чёрта и знает, что смерть его ещё где-то очень далеко.
А там, в Сопрабольцано, его будет встречать на своём кургузом автомобильчике Райнер, краснорожий седобородый обербоценский немец, ну да, конечно, он должен ещё позвонить ему с дороги. Райнер, общающийся с ним на дикой смеси немецкого и итальянского языков рявкнет по своему обыкновению:
- Herzlich willkommen, Sergio! Buon giorno, ragazzo!
Потом два километра вдоль узкоколейки, идущей дальше, на Клобенштайн, один поворот направо, один налево, и вот они уже у охотничьего домка, жарко натопленного Райнером. И не успеет Сергей Сергеевич снять пальто, как начнётся их традиционная игра. Райнер поднесёт ему пузатую рюмку-колокольчик на тоненькой ножке, наполненную маслянистой пахучей жидкостью, и Сергей Сергеевич, чуточку пригубив, будет пытаться угадать:
- Grappa di Chardonnay?
И Райнер, закатываясь от хохота, разевая звериную пасть, рявкнет:
- Nein! Du bist dumm, Sergio! Stupido! Grappa di Marzemino!
Но Сергей Сергеевич хорошо знает, что старик мухлюет, и стоит ему сказать:
- Grappa di Marzemino?
как Райнер звероподобно загрохочет:
- Stupido! Sehr dumm von Dir! Grappa di Teroldego Rotaliano! Stravecchia!
А потом Райнер, громогласный, но тактичный Райнер до утра оставит его одного, и Сергей Сергеевич нарежет толстыми ломтями ещё тёплый деревенский хлеб, выложит на растрескавшуюся дощечку краюшку овечьего сыра, возьмёт бутылочку какого-нибудь простенького местного красного вина и сядет у камина. И ведь будет у него, и о чём подумать, и что вспомнить.
Этот домик в горах Сергей Сергеевич купил совершенно случайно года три назад, когда почувствовал, что ему необходимо место, где он хотя бы с десяток дней в году мог бы оставаться совершенно один. Райнер не в счёт. Впрочем, был один человек, с которым бы Сергей Сергеевич согласился скоротать дни в этом охотничьем домике в Доломитах. Собственно говоря, после встречи с Юкико его и потянуло в горы.

О Юкико Сергей Сергеевич вспоминал каждый раз, когда на него нисходило просветлённое состояние души. Правда, он вряд ли смог бы выразить словами, что это такое. Происходило это внезапно. Независимо ни от каких внешних причин. Ни с того ни с сего. Ему вдруг начинало казаться, что его привыкший к коловращению больших проблем и мелких проблемочек мозг покидают все мысли, ему казалось, что его большое, потихоньку начинающее стареть тело повисает неподвижно где-то далеко, в безвоздушном пространстве, в пустом холодном космосе, и лишь слабые пульсации токов напоминают, что оно, это тело, всё ещё существует. И тогда его нутро наполнялось радостью, радостью от того, что он есть. Не важно какой, старый или молодой, слабый или сильный, хороший или плохой, богатый или бедный, не важно, чёрт возьми, совсем не важно... просто есть. И радость эта, такая редкая, которую нельзя было вызвать утренними речитативами американки с неприличной фамилией, была лёгкой, мимолётной, почти неуловимой... И тогда одна единственная мысль незаметно проникала в его мозг, и не мысль даже, а просто воспоминание. И это было воспоминание о Юкико.
Доктор Накамура – фармаколог из Нагои. Маленькая хрупкая женщина. Юкико-тян. На вид ей можно было дать как двадцать пять, так и сорок лет. Он не знал её возраста. Он вообще ничего о ней не знал.
...Он встретил её ранней весной года четыре тому назад на симпозиуме фармакологов в Турине. Сергей Сергеевич в кои-то веки неожиданно для самого себя решил поучаствовать в международном научном форуме. Потом Сергей Сергеевич мог только пожать плечами, задавая самому себе вопрос, чего его туда понесло. На адрес фирмы «Эрбас де вида» постоянно шли приглашения принять участие во всевозможных конференциях и конгрессах. Большинство из них Сергей Сергеевич отправлял в корзину, почти не читая. А тут вот решился. То ли потому что в Италии никогда не был, то ли свежих впечатлений захотелось, то ли ещё почему. Поехал без доклада, просто так. И вскоре пожалел, что принял такое решение. На симпозиуме Сергей Сергеевич очень быстро заскучал. Фармакологом он был весьма посредственным. Заумные построения учёных коллег со всего мира для процветания «Эрбас де вида» не имели никакого значения, да кроме того рабочим языком симпозиума был английский, который Сергей Сергеевич знал весьма средненько. Посему он пользовался любым поводом, чтобы сбежать с заседаний, и, как правило, проводил время в энотеках , потягивая превосходное итальянское вино. Сергей Сергеевич считал себя знатоком вин. Больше всего на свете он любил Amarone из региона Veneto, но здесь, в Турине, отдавал предпочтение пьемонтскому Barolo. На доклад Юкико он заскочил случайно, чтобы после него посветиться на кофе-брейке и, может быть, всё-таки завести кое-какие полезные связи. Она что-то там говорила о влиянии аминоуксусных кислот на нормализацию процессов возбуждения и торможения в центральной нервной системе, об их потрясающем антистрессорном эффекте, чудесной усваиваемости организмом, щедро иллюстрируя свой доклад данными о росте числа нервно-психических заболеваний в больших городах. Сергей Сергеевич слушал её в пол-уха. Чтобы не заснуть, он пристально разглядывал докладчицу, отмечая, что доктор Накамура очень волнуется, постоянно поправляя хрупкие очёчки на аккуратном, почти кукольном носике, и что её щёки, в начале доклада бывшие бледными, как китайский фарфор, к концу стали пунцовыми. Вид доктора Накамуры, так не соответствующий всей этой трескотне об ужасах урбанизации, был донельзя домашним. Когда Юкико закончила, Сергей Сергеевич сразу направился к выходу. На мгновение обернувшись, он увидел, что она едва не падает от изнеможения. На кофе-брейке он её не видел, а сам кофе-брейк показался ему таким же тягомотным и бесполезным, как и весь симпозиум в целом, и лишь знаменитые туринские пирожные были отменно хороши.
На следующее утро Сергей Сергеевич на заседания не пошёл вообще, отправившись на прогулку. Его безумно влекло на противоположный берег реки По, где загадочно утопали в буйной зелени обветшалые колонны старых вилл. Бодро прошагав по выложенному вековой брусчаткой мосту, он оказался перед улицей, круто забиравшей в гору. Где-то через полчаса он уже ругал себя последними словами, отирая пот со лба. Улица, по которой он шёл, если не сказать карабкался, петляла между двумя рядами высоченных кирпичных стен. Аборигены смотрели на Сергея Сергеевича как на полоумного, выглядывая из окон проезжавших мимо автомобилей. Ноги начали гудеть. Сергей Сергеевич уже отчаялся увидеть что-либо интересное и собрался было повернуть назад, как вдруг впереди замаячили открытые кованые ворота. Подойдя поближе, он увидел на воротах табличку. Табличка гласила: „Il parco di citta. Villa Genero“ .
В парке было почти пустынно. Отдышавшись, Сергей Сергеевич почувствовал удивительную лёгкость во всём теле. Он зашагал по аллеям парка, время от времени подпрыгивая, как мальчишка, с любопытством рассматривая безносые статуи из поросшего мхом сероватого камня. Отсюда, сверху были видны и старинные виллы, так притягивавшие Сергея Сергеевича, обнесённые высокими стенами, за которыми царило романтическое запустение. Где-то внизу изгибалась и блестела на солнце река По. С реки подул свеженький ветерок, и взмокший от долгого подъёма Сергей Сергеевич поёжился. Зима, незлобивая итальянская зима совсем недавно закончилась, о чём напоминала рахитичная жухлая зелень газонов да серебристые шкурки белок, резво сновавших в кронах деревьев над головой Сергея Сергеевича. Настоящая весна ещё не наступила, но была уже где-то совсем рядом. В опавшей прошлогодней листве резво шуршали юркие ящерки, прямо мимо носа Сергея Сергеевича лениво прожужжал проснувшийся мохнатый шмель, эдакий летающий мерцишор. Парочка тинейджеров выпорхнула из кустов при приближении Сергея Сергеевича, оправляя джинсы на упругих попках. Он улыбнулся им, но не скабрезно, не заговорщически, не как соучастник их греха, а ласково, почти по-отечески.
Сергей Сергеевич свернул на боковую аллею, и через несколько минут оказался на смотровой площадке. Белесое весеннее солнце ослепило его, и он невольно прикрыл глаза ладонью. Осторожно раздвинув пальцы, Сергей Сергеевич обнаружил, что на площадке он не один. Почти у самого края темнела одинокая женская фигурка, которую можно было бы принять за статую, если бы не складки платья, колыхавшиеся на ветру. Подойдя поближе, он узнал её. Юкико, одетая в бордовое шёлковое кимоно, стояла, сложив ладони на широком поясе, задумчиво склонив головку набок. Она изучала город. "Боже праведный, как она забралась сюда?" – подумал Сергей Сергеевич. Его вдруг охватил так знакомый ему кураж. Зайдя спереди, словно для лобовой атаки, он картинно раскланялся. Это был вовсе не жест галантности – Сергею Сергеевичу нужно было прочитать надпись на её конгрессовском баджике, поскольку имя давешней докладчицы напрочь вылетело у него из головы.
- Hi, Ms. Nakamura.
- Hi, - она подслеповато разглядывала его пиджак: бадж Сергея Сергеевича мирно покоился в заднем кармане брюк.
- Call me by my first name. Serguei. Sergio in Italian , - он говорил медленно, тщательно подбирая слова.
- My name is Yukiko, Mr. Sergio. Happy to meet you.
- No. No Mr. Sergio. Sergio. Simply Sergio.
- OK, Sergio. Pleased to meet you here.
- The weather is wonderful, Yukiko, isn’t it? Why are you so lonely, Yukiko? May I show you the city?
Юкико промолчала, лишь слегка улыбнувшись в ответ. Улыбка её была наполнена удивительным спокойствием, и Сергей Сергеевич с трудом признавал в ней ту, вчерашнюю нервную Юкико, едва не упавшую в обморок прямо на сцене. Сергей Сергеевич, как юла, поворачивался вокруг своей оси, протыкая указательным пальцем пространство.
- Mole Antonelliana. Tower. Very high. You can have a beautiful view from there. Convent Monte Capuccini. Quite old. There is a very interesting monument of the Virgin. Basilica di Superga. Marvellous. Blossoming baroque.
Запас английских слов и знаний о городе предательски иссяк совершенно внезапно, ровно, как и желание дурачиться. Сергей Сергеевич замолчал и беспомощно развёл руками. Юкико прыснула в кулачок. Какое-то время в тишине, нарушаемой лишь дуновениями ветра, они разглядывали город.
- Do you like mountains, Sergio? – первой нарушила молчание Юкико, заглядывая ему прямо в глаза.
Поначалу Сергей Сергеевич ничего не понял. Гор вокруг и в помине не было. Под его ногами раскинулась пьемонтская равнина, густо застроенная заводами, жилыми домами, церквями, университетами, увеселительными заведениями, заросшая виноградниками и редкими лесами, и всё это казалось сонным, дремлющим в это весеннее утро. Даже внушительный холм, на котором шафранно золотилась Basilica di Superga, по мнению Сергея Сергеевича, горой назвать было никак нельзя.
- Mountains? What the hell are the mountains? – удивлённо пробормотал он.
- Please look over there…
Прищурившись Сергей Сергеевич напряжённо вглядывался туда, куда Юкико указала фарфоровым пальчиком, но ничего не видел. Мешал бьющий в глаза белесый солнечный свет. Но Сергей Сергеевич не сдавался, продолжая ощупывать зрачками пространство.
- Perhaps it may seem quite strange for you but they bear a resemblance to Fuji. Have you ever seen Fuji, Sergio?
Юкико, бедняжка, пыталась помочь ему, но Сергей Сергеевич никак не мог увидеть того, что дано было видеть ей. Нет, никогда в жизни не видел он Фудзи. Впрочем... Тут в голове его забрезжило некое слабое воспоминание. Ну да, было это много лет назад, когда Ирина, охочая до всяких модных культпросветовских мероприятий, потащила его в музей на выставку японской живописи. Кажется, они тогда только что поженились, и Сергей Сергеевич никак не мог отвертеться от этого похода. Подавляя зевки, он бродил по нескончаемой галерее, уныло разглядывая бледные лица гейш с неестественно тяжёлыми подбородками, крохотными ртами и замысловатыми причёсками, поддерживаемыми внушительного размера шпильками. Его мутило от искажённых злобными гримасами редкобородых физиономий самураев, застывших в неестественных позах, грозящих с полотен нарисованными мечами. Ирина с видом знатока подолгу останавливалась у каждой картины, потом отходила чуть подальше, задумчиво прикладывала ладонь к щеке и восторженно покачивала головой. Тогда Сергей Сергеевич кидал рассеянно: «Да-да, дорогая, это действительно очень хорошо» и брёл дальше. Не слишком вдохновляли его и соловьи, безучастно восседающие на кривых ветвях цветущей сакуры. Он и не заметил, что в какой-то момент обогнал Ирину на несколько картин. Когда он обернулся, чтобы выискать точёное тело супруги в плотной толпе посетителей, его взгляд остановился на картине, мимо которой он только что прошёл, не удостоив вниманием. Конусообразный пик Фудзиямы с плоской, словно отпиленной верхушкой выступал из ватной хляби облаков. На картине больше не было ничего. Только тяжёлая громадина горы, покрытая, словно панцирем, языками сползающих ледников, придавленные к земле вязкие облака да небо, пронзительно меняющее свой свет от блекло-серого у подножия Фудзи до звенящего кристально-голубого у вершины. Неназойливо расталкивая столпившихся у картины зрителей, Сергей Сергеевич подошёл к ней почти вплотную. Он почувствовал слабый шум в ушах и удивительную лёгкость во всех членах, будто его тело потеряло свой вес. Ему показалось, что он вот-вот взлетит туда, к самой вершине Фудзи, где небо наполнено чудесным голубоватым звоном… Но тут за спиной он услышал голос Ирины: "Слабенько… Маловато экспрессии". Сергей Сергеевич физически ощутил, как падает на землю сквозь влажную хмарь облаков.
Из череды воспоминаний Сергея Сергеевича вырвал звонкий, настойчивый, почти требовательный голос Юкико, поймавшей какое-то движение черт его лица:
- Do you see them? Can you see them now?
Снова взглянув туда, куда она показывала, он едва не лишился рассудка. Над городом нависали очертания заснеженных вершин, слабо колыхаясь в белесом мареве весеннего утра.
- Do you see Fuji, Sergio? Look, there it is…
Сергей Сергеевич увидел гору с плоской, будто спиленной верхушкой, возвышавшуюся над грядой, как над плотной пеленой облаков, как та, много лет назад на картине, когда он взмыл к её вершине и потом тяжело, как падший ангел, сверзся к подножию. И сейчас он чувствовал, что снова летит туда, ввысь, к звенящей голубизне неба, и ещё выше и выше, в космос, и его тело окончательно теряет свой вес, и мысли, его вечно сладострастные, алчные и злые мысли покидают его, и в сознании не остаётся ничего, кроме безграничной, беспричинной радости существования. А что, что он оставил внизу? А внизу он оставил другого Сергея Сергеевича Б., лениво разгуливающего по via Cavour , отрывающего взгляд от своих ботинок только если мимо него проплывут округлые формы не принадлежащей ему женщины, разглядывающего пёстрые витрины дорогих бутиков на via Garibaldi, по подбородку которого течёт липкий сок, когда он пробует спелую клубнику на субботнем рынке на piazza Nizza. Он оставил внизу убогого Сергея Сергеевича, который мог бы стать Филдсовским лауреатом, а стал Генеральным Директором, Сергея Сергеевича, ничего не значащего вместе со своими "травами жизни" по сравнению с безмолвным великолепием этих гор. Он оставил внизу Сергея Сергеевича, которому миниатюрная случайная японка ещё не успела открыть правду о бессмысленности проживаемой им жизни.
Тем временем Юкико, не попрощавшись, засеменила вниз по аллее. Несколько секунд Сергей Сергеевич стоял, не в силах сдвинуться с места, но потом побежал за ней, выкрикивая на ходу:
- Yes, Yes! Now I understand! I also like mountains! I've seen Fuji, Yukiko. Do believe me! I've seen it!
Уже почти на выходе из парка он догнал её, взял за плечи и с силой притянул к себе. Юкико отстранилась. Тогда он схватил её за руки. Она не стала противиться этому его порыву. Ладони Юкико были нежны и прохладны, а ладони Сергея Сергеевича горели от охватившего всё его существо возбуждения. Он поднял голову и прочитал маленькую табличку над узенькой каменной лестницей, пробивавшейся куда-то наверх сквозь заросли кустарника: „Viale Innocenzo Contini. 1922-1944. Medaglia d’Oro“ На мгновение он абсолютно забыл о Юкико. Его словно магнитом влекла к себе судьба этого так рано ушедшего парня. „Кто был этот Инноченцо Контини? Наверное, партизан. Стоило ли умирать в двадцать два ради какой-то золотой медали? Инноченцо. А была ли у этого Инноченцо подружка? Может быть, и нет. Ведь Инноченцо значит невинный. Бедный Инноченцо. Бедный маленький Инноченцо. Но этот бедный маленький Инноченцо, за свою короткую жизнь, возможно, не успевший познать женщину, наверняка знал о существовании гор,“ – размышлял Сергей Сергеевич. Внезапно Юкико высвободила ладони и, не оборачиваясь, застучала каблучками гэта по брусчатке. Он не стал её догонять. Пусть лучше всё останется так... Инноченцо… В высшей степени инноченцо. Когда Юкико почти скрылась из виду, он закричал, неуклюже размахивая руками с растопыренными пальцами:
- Аригатó, Юкико, аригатó! Спасибо, Юкико-тян, спасибо! – единственное японское слово, которое Сергей Сергеевич случайно знал.
Юкико так и не обернулась.
... Они оказались в одном автобусе по дороге в аэропорт. Юкико летела из Милано Линате . Сергею Сергеевичу нужно было ехать дальше до Мальпензы. Он видел её хрупкую фигурку, волочащую за собой непомерный чемодан на колёсиках. Внезапно она остановилась, подняла руку и, не оборачиваясь, слегка покачала кистью. Сергею Сергеевичу почудилось, что её пальцы нарисовали в воздухе лежащую на боку восьмёрку – символ бесконечности. Что это могло значить? Навсегда? Что "навсегда"? Уезжаю навсегда? Запомни навсегда? "Навсегда… Навсегда…" – стучало в висках. Этот прощальный жест Юкико Сергей Сергеевич очень хорошо запомнил. Навсегда.

…Сергей Сергеевич очнулся и посмотрел на часы. Пора было собираться. Кофе, увы, не тот, который варят итальяшки, а наш обыкновенный российский, был допит, оставив на дне аляповато раскрашенной кружки на полпальца осадка, напоминающего перегнивший речной ил. С лёгкой тоской посмотрел он на поджаристые кусочки хлеба, сиротливо торчащие из тостера и нарезанный сыр. „Ничего, в самолёте отъемся,“ – подумал Сергей Сергеевич. Да, пожалуй, он не будет будить домочадцев. Никаких сцен прощания! Чемодан собран загодя, одежда, в которой он собирался ехать, висит в его кабинете. У него было отличное настроение. Он покончил со всеми делами и мог уезжать. Он заслужил право на отдых. Он был уверен, что у людей, которым он неплохо заплатил, найдётся достаточно веских аргументов, чтобы убедить конкурентов-импотентов оставить компанию "Эрбас де вида" в покое. Впрочем, сейчас он почти не думал о делах. Сергей Сергеевич почему-то снова вспомнил несчастного Инноченцо Контини. Почему же несчастного, если тот знал о существовании гор? Инноченцо значит невинный.

Сергей Сергеевич выглянул в окно. Его машина уже стояла внизу. Шофёр прохаживался вокруг, поёживаясь от холода и попыхивая сигареткой. Сергей Сергеевич начал одеваться.
...Выйдя из подъезда, Сергей Сергеевич зажмурился. На смену вчерашней промозглой хмари пришло яркое морозное солнечное утро. Он внезапно ощутил, что весь окружавший его хлам остался где-то очень далеко, что неподвижное тело его повисло в бесконечном космосе, а душа, в существование которой Сергей Сергеевич вряд ли верил, душа радуется, прислушиваясь к пульсации токов в этом теле, радуется просто от того, что он, Сергей Сергеевич Б. есть... Он снова увидел себя там, в Турине, на вилле Дженеро. Словно завороженный, он созерцал нависшие над городом заснеженные вершины и держал в своей горячей ладони хрупкие пальцы Юкико. Открыв дверь автомобиля, Сергей Сергеевич посмотрел на солнце. Солнце висело низким чёрным диском над крышей соседнего дома. Ему показалось, что он услышал какой-то странный хлопок. „Инноченцо...“ – успело пронестись в голове за мгновение до того, как пуля разнесла ему череп. Сергей Сергеевич Б. перестал быть...

3.12.73.149