Скрипка Готлиба

В «классах» его встречает десять пар детских глаз, - чёрных, блестящих, - либо похожих на воробьиное яйцо, - в желтоватых пятнышках и потёках, - господа, - откашливается Готлиб, - «господа» что-то нестройно галдят в ответ, растирая ладони, - в классах нетоплено, и нежные детские руки стекленеют, покрываются болячками, - кто-то уже кашляет сухо, нехорошо, - ну, конечно, эти неженки, привыкшие к мамкиным бульонам, все эти Мотеле и Йоселе, - будущие гении, - мосье Готлиб, - птичья лапка тянет его за рукав, - у мальчика извиняющаяся улыбка на смуглом лице, - кажется, его фамилия Щварцман или Шварц, - ну, как же может быть иначе, когда ассирийские черты из-под жёсткой чёлки, - мальчик из «пансионеров», - он спит на застланном сундуке, поджав к груди острые колени, а за обедом несмело протягивает руку за картофелиной. Похожий на серый обмылок картофель в мундире и селёдочный хвост – чем не обед для будущего гения? – будущий гений держится за живот и бежит во двор, - толстогубый Маневич заливисто хохочет, но тут же умолкает от веского подзатыльника, - у мосье Готлиба тяжёлая рука, - костяшками желтоватых худых пальцев он раздаёт подзатыльники направо и налево, - мальчишки – народ вредный, - от них дурно пахнет, - лежалыми мамкиными кофтами и аденоидами, - самый трудный возраст достаётся ему, - ладно бы ещё восьмилетние, пахнущие молоком, синеватым грудным молоком измождённых мамаш, - каждая еврейская мать носит в подоле вундеркинда, - у вундеркинда торчащий голодный живот, но цепкие пальцы - первым делом его облачают в бархатные штанишки, - одному еврейскому богу известно, где они откапывают все эти куцые штанишки и кафтанчики, - пока младший тянется к пустой перевитой синими венами груди, старший достаёт из футляра скрипку, - он шумно сморкается в материнский подол и семенит короткими ножками, перепрыгивая подёрнутые коркой льда лужи, - ему бы прыгать по этим лужам вслед за воробьями, размахивая острым прутиком, - эники-беники, но детство окончилось, - с утра до поздней ночи сидит он в душных классах, уворачиваясь от шумных подзатыльников строгого маэстро.

- Что ви мине с Моцарта делаете сладкую вату? Ви понимаете, что это МО-ЦАРТ! Тоже мине, танцы-обжиманцы, - ви что думаете, Моцарт был птичка? Рохля? Маменькин сынок? Он был мужчина, понимаете ви, глупый мальчик? – голос Готлиба дрожит от гнева, - и, раз-два-три – раз-два три, - лысый череп Готлиба обмотан шерстяной тряпкой, - в этом наряде он похож на старую сварливую женщину, но никто не смеётся, только легкомысленныйй Маневич кусает вывернутую нижнюю губу, - Маневичу всегда смешно, - в темноте он тайком поедает мамины коржики, и губы его в масле, - вытрите руки, молодой человек, - Готлиб брезгливо морщится, протягивая Маневичу тряпку, - и передайте вашей маме, что я имею к ней пару слов. Пара слов от мосье Готлиба – это серьёзно. У Готлиба нет времени на церемонии. Он встаёт и прохаживается по классу, кутаясь в женский салоп. У него нет времени на бездельников, дармоедов и бездарей. Из десяти мальчишек останется пятеро. Один будет заниматься в долг. Другой будет недосыпать ночами, укачивая на руках истошно вопящего младенца. От младенца пахнет кислым, и мальчик пропихивает в жадный рот смоченную в молоке тряпку, пока жена маэстро прикручивает фитиль к керосиновой лампе. У жены маэстро впалые щёки и огромные чёрные глаза, похожие на перезрелые сливы. Идите уже сюда, Шварц, шепчет она и ведёт его на кухоньку, и там зачерпывает половником тарелку супа, а потом садится напротив и смотрит, как мальчик ест, как двигается острый кадык на тощей шее. У жены Готлиба обкусанные ногти на детских пальцах и внезапный румянец, заливающий выступающие скулы. Кушайте, мальчик, - шепчет она и маленькой рукой ерошит жёсткие ассирийские волосы на его голове, - рука её движется плавно, и юный Шварц боится поднять глаза, он замирает под ладонью и торопливо проглатывает последнюю ложку супа. Из спальни доносится лающий кашель. Маэстро так и спит в своём лисьем салопе, с вкрученными в седые уши ватными тампонами. Маэстро мерзнет, и перед тем как улечься, он по-старушечьи суетится, взбивая огромные подушки, подтягивая к ногам старый плед, - все знают, что он давно не спит со своей молодой женой, и остаётся только гадать, откуда появляются на свет истошно вопящие младенцы, страдающие поносом и ветрянкой, - они появляются один за другим, похожие на лысых сморщенных старичков, - некоторые из них не дотягивают до полугода, и тогда отменяют занятия, потому что безумный крик разрывает душную темноту детской, - старик раскачивается на полу, словно его мучает зубная боль, - притихшие пансионеры молча лежат на своих сундучках, - они боятся пошевелиться и затыкают уши, чтобы не слышать голубиных стонов, то возобновляющихся, то затихающих внезапно, а потом вновь прорывающихся низким горловым бульканьем, - ой, держите меня люди, - будто забившаяся в припадке ночная птица повиснет маленькая Цейтл на руках старого Готлиба.

Дети появляются и исчезают, но Моцарта никто не отменял. Проходит неделя, и старик, сидевший на полу со вздыбленными вокруг лысого черепа пегими волосками, вновь ходит по классу, заложив руки за спину, а потом останавливается внезапно и хватается обеими руками за сердце, - это же МОЦАРТ, - это же Мо-царт, молодой человек, - молниеносным движением он выхватывает смычок и обводит класс торжествующим взглядом.

И тут происходит то, ради чего стоило тащиться по унылой дороге из захудалого местечка, мёрзнуть в коридоре на сундуке, есть похлёбку из картофельных очисток и исходить кровавым поносом в холодном нужнике, - те самые пальцы, которые только что безжалостно раздирали нежное куриное крылышко, исторгают нечто невообразимое, отчего наступает полная тишина, которую не смеют нарушить ошалевшие от первых холодов мухи и степенно прогуливающиеся за окном лиловые петухи, - протяжно, изнурительно-медленно смычок рассекает деку и взвивается острым фальцетом, - отсечённая петушиная голова отлетает в угол, а изумлённый птичий глаз заволакивается жёлтой плевой, - скособоченная фигурка в лисьем салопе раскачивается и замирает, - оборвав музыкальную фразу, старик обводит класс сощуренными цвета куриного помёта глазами и, цокая языком, наклоняет голову, - а?

***

Как один день пролетят летние деньки, - июльские ливни и августовский сухостой, и тощий Шварц вытянется ещё больше, верхняя губа и подбородок украсятся тёмным пухом, - маленькая Цейтл, прелестно нелепая с огромным животом и лихорадочно блестящими глазами, накроет стол для новеньких, ещё по-домашнему круглолицых, заплаканных, пахнущих коржиками и топлёным смальцем. Пятеро из десяти отправятся домой, а из пяти останутся только двое, - ещё одна беспросветно долгая зима уступит место распахнутым во двор ставням, чахлой траве и жужжанию шмеля за грязным стеклом.

Усаживая Шварца в бричку, Готлиб торопливо протолкнёт в карман его пальто несколько истёртых надорванных бумажек, - будьте благоразумны, молодой человек, - будьте благоразумны, старик так ни разу не назовёт его по имени, - а, затем, будто поперхнувшись, закашляется, обдав душным запахом камфары и старого тела, - они думают, что Моцарт был кисейной барышней и ходил на цыпочках, но мы-то с вами знаем, что такое Моцарт...

Бричка тронется, - старик взмахнёт рукой и долго ещё простоит на обочине, подслеповатыми глазами вглядываясь в петляющую по пыльной дороге точку.

18.222.83.185