Ты сказала…
Т.К.
Ты сказала:
«Хочу голышом походить некоторое время. А дальше будет видно, куда меня занесет на повороте».
Голышом... только белые, не загоревшие полоски на теле. И поворот неширокой, темно-серой, недавно заасфальтированной дороги в гористой местности. И дух нагретой дороги, и какой-то не нашей хвои. И редкие машины с ошеломленно молчаливыми водителями шуршат, проезжая мимо. Они думают, что им померещилось, а их болтливые спутницы, на мгновение тоже замолчав, начинают что-то быстро-быстро говорить на отвлеченную тему. И едут дальше...
И я еду по этой дороге - на длинной пыльной бежевой «тойоте». Не помню, куда и зачем. Я еще не старый, так… «сэконд-хэнд». Правда, утром решил совсем не бриться, надоело. Поэтому зеркальце, встроенное в козырьке над ветровым стеклом, лучше взглядами не тревожить. Бесшабашное солнце действует мне на нервы, слепит зудящие глаза даже сквозь темные очки. Похоже, что у меня ко всему еще и простуда начинается - и это летом, в такую жару! Крепкий запах хвои пробивается в машину, хотя беспрерывно молотит кондиционер и я не открываю окон.
Вот он, этот поворот. Я вижу тебя со спины на фоне темной придорожной листвы и неопределенной перспективы. Полоски... Ты не поднимаешь ни руки, ни даже большего пальца. Не просишь остановиться.
Ты просто идешь куда-то вдоль дороги, легко и небыстро.
Мои пальцы пытаются раздавить руль, и левая нога почти равняет педаль тормоза с полом.
Я открываю окно, стараясь не рассматривать детали.
- Простите, вам не нужна помощь? - не может быть, чтобы это сказал я.
Ты поворачиваешься...
- Помощь? Какая помощь?
Машина плавится и обдает жаром, воздух танцует вальс, а ты стоишь и смотришь, как ни в чем не бывало.
Теперь я тоже смотрю. Я не могу не смотреть.
Ты улыбаешься только слегка прищуренными глазами, до бирюзы подсвеченными солнцем, а ресницы даже не пытаются отогнать этого навязчивого свидетеля нашего разговора.
- Садитесь, - вроде бы говорю я, щелкая клавишей открытия дверей, - и вот ты уже в машине. С беззвучным воплем я чувствую, как пассажирское сидение рядом со мной принимает обнаженную тебя - и плечи, и спину, и... Как прохладная искусственная кожа сидения сначала чуть касается, а в следующую долю секунды уже плотно прирастает к твоей - настоящей - коже. Я тут же начинаю ревновать к этому сиденью.
Затем я с опаской вдыхаю воздух, идущий от твоего тела, но сразу с облегчением понимаю, что пахнет не жгучим потом незнакомой разгоряченной женщины, а чем-то теплым, слабым и приятно знакомым.
- Набросьте это, - я достаю с заднего сидения свою потрепанную джинсовую куртку, - что с вами случилось?
И пока я старательно упираюсь взглядом в пейзаж перед собой, ты молча накидываешь куртку. Мне это видно краем глаза…
Кто-то в фиолетовом переднике наклоняется, заглядывает в окно машины с моей стороны и гундосит:
- Вам повторить?
Я обнаруживаю нас сидящими за маленьким квадратным столиком в тесном ресторанчике, и к нам склонилась немолодая официантка с красноватым носом.
Ты отрицательно мотаешь головой, не отрывая глаз от раскрытой книжки, которую держишь в руках, а я поднимаю глаза:
- Еще один джин, пожалуйста.
- Как можно пить эту «елочку»?! - ты отрываешься от книжки. - Вот гадость!
- Это - не елка, это - можжевельник, - тихо возражаю я, - или ты говоришь о книжке?
- Нет, рассказ очень даже секси. Неплохая придумка. Правда, я совершенно не помню, что когда-то говорила эти слова: ну, про то, что голышом... и про поворот... Совершенно не помню. По какому поводу?.. Я обязательно все прочитаю, - ты откладываешь раскрытую книжку в сторону и закутываешь шею бирюзовым, под цвет твоих глаз, шарфом.
Несколько книжных страниц медленно переворачиваются сами по себе.
- Наконец-то ты стал писать что-то такое, что будет хорошо продаваться, и ты станешь знаменитым. Наконец-то! Теперь, я думаю, тебе уже не нужна ничья помощь… Только побрейся, тебе это не идет, знаменитый писатель должен выглядеть импозантным и аккуратным.
Ты встаешь, оправляешь юбку и блузку, на все пуговицы застегиваешь пальто.
- Ну, пока, я пошла.
И, не оборачиваясь, уходишь.
Женщины, сидящие за столиками, замолкают и провожают долгими взглядами тебя и твое длинное кожаное пальто, а мужчины, на мгновение тоже замолчав, начинают что-то быстро-быстро говорить на отвлеченную тему.
А ты просто идешь дальше, легко и небыстро.
Ты выходишь на улицу, где возле самой двери ожидает на темно-сером мокром асфальте длинная бежевая «тойота» и навязчивый свидетель нашего разговора - низенький пожилой водитель твоего мужа. Не старый, но «сэконд-хэнд».
Из открытой двери по всему ресторанчику тянет холодом, и я поплотнее запахиваю джинсовую куртку. Простуженная официантка приносит мне новую порцию с не нашим хвойным запахом, я подвигаю к себе мою книжку, забытую тобой на столе, и упираюсь глазами в первую строчку этого рассказа.
Ты сказала…
3.145.8.2
Введите логин и пароль, убедитесь, что пароль вводится в нужной языковой раскладке и регистре.
Быстрый вход/регистрация, используя профиль в:
Ты сказала…
Нам не дано предугадать,
Как слово наше отзовется…
Ф. И. Тютчев
В ОДНОМ ФЛАКОНЕ.
Знакомство с данным автором у меня началось задолго до этой рецензии. Не думаю, что я смогу сказать что-то непосредственно по технике исполнения или сюжету человеку, профессионально и давно пишущему прозу. Но я могу познакомить вас с миром Семена Каминского. Автора, достойного внимания самой искушенной публики.
Почему достойного, спросите вы? Потому что рассказы его своеобразны и по-домашнему уютны — как будто вы периодически оказываетесь на экскурсии в доме-музее вашего (как потом окажется) родственника, или на улице, где никогда не были, но точно знаете, что там были, или сядете в мягкое кресло, рассматривая пожелтевшие фотографии, моментально оказавшись даже не в своем детстве, а — прабабушки. Автор заставляет сопереживать своим героям, задействуя читательские эмоции в своем повествовании, затрагивая нужные струны. Несмотря на кажущуюся простоту рассказов — все они глубоко психологичны и рассчитаны не только на аудиторию, еще помнящую, как проявлять фотографии в домашних условиях, но и на современное поколение, которому хочется среди хаоса реальности тянуться к чему-то теплому и живому, спокойному и доброму, к чему-то, что было, есть и будет — всегда — до них, с ними и после. Это можно обозначить одним словом «любовь». И пояснений уже не надо. Потому что автор дает полный спектр «подачи» любви. От дружбы до страсти. От ревности до зависти. От неприкаянности до известности.
Рассказ «Ты сказала» — это, скорее, миниатюра. Но миниатюра со всеми повадками рассказа.
Автор начинает повествование с лирической нотки — как в духах — первая нота, обманчивая, яркая, саднящая нёбо дерзостью и откровенностью. Это даже не намек — эротика шагает во всей красе прямо по дороге… и садится в машину.
Под аккомпанемент хвои. Это вторая нота. Которая слегка «отрезвляет» и переносит в реальность (Реальность ли? И что было до этой реальности?).
Переход от одной ноты к другой стоит отметить отдельно.
«…прохладная искусственная кожа сидения сначала чуть касается, а в следующую долю секунды уже плотно прирастает к твоей — настоящей — коже. Я тут же начинаю ревновать к этому сиденью… …И пока я старательно упираюсь взглядом в пейзаж перед собой, ты молча накидываешь куртку. Мне это видно краем глаза…»
И вот -
«… Кто-то в фиолетовом переднике наклоняется, заглядывает в окно машины с моей стороны и гундосит:
— Вам повторить?»
Тут и переход к ноте, и легкий сарказм человека, привыкшего к подобным поворотам событий и умеющего оценить иронию момента.
И если первая нота была затяжной, то вторая, сердечная, дополняя ее, сменяется третьей.
И легким облаком еще долго потом витает неким дежавю подсознания.
Рассмотрев флакончик на витрине, хочется взять его в руки и повертеть этот жидкий запах, это чудо, созданное людьми просто так — не для спасения жизни или выживания, не для морали, не для прогресса… Просто для удовольствия и красоты, без которых человек — существо неразумное.
И что же мы видим в этом небольшом флакончике?
Несколько нот психологических ситуаций. Увлечение, страсть, влюбленность — что-то яркое. Эффект, который женщина производит на мужчину. Вторая нота — эмоциональный подъем и выход энергии в творчество. И плавный переход к главной ноте: односторонний разговор по душам, он еще тянется к ней, но ей пора идти. Цинизм и трогательность в одном флаконе. Она — выполнила свою функцию, свое предназначение в его судьбе — дала движение его энергии, в данном случае, творческой. Ему — даже после такой первой ноты было необходимо дождаться и услышать вторую сердечную. И он ее услышал: «Наконец-то ты стал писать что-то такое, что будет хорошо продаваться, и ты станешь знаменитым. Наконец-то! Теперь, я думаю, тебе уже не нужна ничья помощь…»
И все-таки она добавляет — сначала от себя: «Только побрейся, тебе это не идет…», а потом от того существа, кем является: «знаменитый писатель должен выглядеть импозантным и аккуратным». Это совершенно точно хвойная нотка. И название этих духов уже легко угадывается.
«А ты просто идешь дальше, легко и небыстро».
В последней фазе запаха присутствуют только самые тяжелые составляющие. В последующие часы воздействие запаха очень медленно убывает.
«Ты выходишь на улицу, где возле самой двери ожидает на темно-сером мокром асфальте длинная бежевая «тойота» и навязчивый свидетель нашего разговора — низенький пожилой водитель твоего мужа. Не старый, но «сэконд-хэнд».
Из открытой двери по всему ресторанчику тянет холодом, и я поплотнее запахиваю джинсовую куртку. Простуженная официантка приносит мне новую порцию с не нашим хвойным запахом, я подвигаю к себе мою книжку, забытую тобой на столе, и упираюсь глазами в первую строчку этого рассказа.
Ты сказала…»