семнадцатое августа

Город глотал, как слюну, струи мелкого летнего дождика. Анна, прижавшись душой к совести, заглядывала в окно отцовской спальни. Она подглядывала за отцом каждый день. Для неё это так же естественно, как другой девушки смотреться в зеркало. Конечно, отец знал об этом увлечении дочери, даже потакал ему, прося остальных домашних не входить в спальню, когда по другую сторону окна прилипает лицом к стеклу его Анна. Сегодня отец уморительно надувал щёки и расхаживал по комнате вприсядку. Смех щекотал Анне горло, но она зажимала рот рукой, не давая звонким раскатам вырваться на волю. Всё-таки подглядывание вещь предосудительная. Если она засмеётся, отцу будет сложнее делать вид, что он ни о чём не догадывается. А зачем волновать пожилого человека? Тем более что сегодня у него был такой тяжёлый день. Ведь не каждый день подаёшь заявку на участие в выборах мэра. Отец, не вставая с корточек, оттолкнулся от пола и с лёгкость запрыгнул на спинку стула. Теперь вместо надутых щёк у него был несуразно вытянутый нос. Он птица! — догадалась Анна — вот здорово! В подтверждение её слов отец стал изображать, будто клюёт рассыпанное вокруг себя зерно. Как же Анна любила отца в эти минуты. Она вообще любила его. С самого рождения. То есть с того дня, когда отец начал рыть для неё могилу. Он роет её до сих пор. Помнит ли он, с чего всё начиналось? Анна не помнит, она знает. От матери. Мать она всегда презирала, но и верила ей всегда. Когда Анне было восемь, она впервые пыталась отравить мать. Налила в чашку с чаем крысиного яда. С тех пор она проделывает это каждый год. Семнадцатого августа. В этот день Анна встаёт пораньше, собственноручно готовит завтрак, стараясь придумать нечто эдакое, вкусно-удивительное, а под конец заваривает чай с непременной порцией крысиного яда. Обычно склянка с ядом стоит рядом с заварником, — это мать поставила ещё с вечера, чтобы дочь не напрягалась, отыскивая нужную банку в кладовой. Заваривает и идёт к себе в комнату. Минут через пять она слышит шаги матери спешащей на кухню. Мать нарочито громко расхваливает кулинарные умения дочери, под конец завтрака обязательно отпуская комплимент по поводу умело заваренного, душистого чая. Конечно, чай она не пьёт, выливает в раковину. У них это такая семейная традиция. Даже праздник. Сейчас Анне двадцать, значит уже двенадцать лет кряду, они с матерью ломают эту комедию. В этот день мать всегда особенно чутка к дочери, её тянет на откровенности. Обычно, вечером, семнадцатого августа, мать тихонько прошмыгивает к Анне в комнату, и они допоздна доверительно болтают друг с другом, как две подружки. Мать рассказывает Анне об отце. Как они познакомились, и как отец изнасиловал, прижав головою к мусорному баку, и жестоко избил её во время первого свидания. А на следующий день мать забрав вещи из родительского дома, перешла жить к отцу. Навсегда. Вскоре у них родилась Анна. Правда мать говорит не «родилась», а «выпала назад». Это её причуды. Мать уверена, что Анна не была зачата отцом, ни тогда возле мусорного бака, ни вообще когда-либо. Мать была беременна Анной с рождения. Просто Анна выйти не могла. Слишком большой была. А после изнасилования мать почувствовала, как плод внутри неё начинает уменьшаться. Сжиматься. За девять месяцев он стал крохотным, и просто выпал из матери на землю. Это было на улице, и мать даже ничего не заметила, если бы не случайный прохожий шедший следом, он увидел что Анна выпала из чрева молодой женщины, подобрал новорожденную и вернул. В тот же день отец начал рыть для Анны могилу. Вот уже двадцать лет подряд отец роет в саду большую яму. Он бросил работу, отложил все занятия и копает. Отец слез со стула, разогнул колени, и, шатаясь, начал расхаживать по комнате. Как пьяный — шепчет Анна себе самой. Отец с видимым трудом добредает до противоположной окну стене, опирается одною рукой, второй что-то делает у своего пояса. Анне не видно что, отец стоит к ней спиной. Наконец желтоватая струя ударяется о стену, сбегает, вниз превращаясь в широкую лужу на паркетном полу. Точь-в-точь как пьяный, ха, ха — захлёбывается восторгом Анна. Какой же он милый, мой папа. Жалко, что у него так мало времени на то, чтобы быть больше с Анной. А если его выберут мэром, Анна и того реже будет видеть отца. Но что поделаешь, отец сам захотел включиться в выборную гонку. Это для него принципиально. А раз принципиально, зачем мешать. Анна уверена лишь в том, что, даже став мэром, отец не бросит копать яму. Это точно. Он не оставил своё дело, и тогда, когда мать рожала брата Анны. Не так как Анну, а натужно, с мучениями. Мать кричала, отец же взял лопату и полез в яму. От чего кричала мать? От боли? Или от чувства покинутости? Анна не знает, но крик тот навсегда отпечатался в её детской памяти. Так продолжалось полдня. Когда мать поняла, что вот-вот родит, и что она одна, она встала с кровати и полезла в яму к отцу. Яма ещё не такая глубокая, как теперь, но и тогда рожающей женщине было тяжело спускаться вниз по шатающейся лестнице. Добравшись до дна, мать легла на землю и родила. Родила сына в могиле предназначенной для дочери. Отец подошёл к ней, взял чёрными от земли руками новорожденного и внимательно посмотрел тому в глаза. От отцовского взгляда мальчик ослеп. Вернее, это Анна, её отец и мать думают что ослеп, сам брат с этим не согласен. Он уверен, что глаза его живые, только смотрят они не в сторону жизни, а наоборот. Как так, «наоборот» никто не знает, а брат пояснить не может, хоть и смотрит туда «наоборот» всё время. Впрочем, ему никто не верит, мало ли что калека может выдумать. Придумал же себе Великое Дерево. Он так и говорит — Великое Дерево. Говорит, что оно прямо в их дворе, мол, а вершина не видна, такое оно высокое. Если его ругают, так он угрожает — на дерево залезу и брошусь вниз, не соберёте. В такие минуты Анне хочется, чтобы дерево это и вправду существовало, и брат полез вверх, и исполнил все свои угрозы. Анна не любит брата. Она знает, — папа нервничает, когда брат рассказывает про Великое Дерево, ему кажется, что сын издевается над ним, над его жизненным призванием копать яму. Ведь, если разобраться, Великое Дерево брата это противоположность Большой Яме отца. Дерево вверх — яма вниз. Вот отец и думает, что брат высмеивает его. И Анна так думает, а чего хорошего ожидать от инвалида детства. Может быть, если папу выберут мэром, он сможет подкупить суд, и брата посадят в тюрьму. Мало ли за что. За слепоту, например, хотя, может быть, такой статьи и нет, Анна точно не знает. Ну и пусть нет, папа, поговорит с кем надо, и появится. Кто же с мэром спорить станет? Всем родившимся слепыми — десять лет. Правда брат слепым не родился, он от папиного взгляда ослеп. Но кто разбираться будет! Сказано сделано. Да и пора давно, а то надоел со своим Великим Деревом. Но это только если отца мэром выберут. Ах, если бы выбрали! Его ведь все-все в Городе знают. Местная знаменитость. Человек, который роет яму. Про него даже газеты писали. Много раз. Интервью брать приходили. И у Анны брали. Почему у Анны, она сама не знает. Зато журналиста хорошо помнит. Молоденький такой, в очках. Стёклышки блестят, глазки мигают. Мама с ним ещё отцу изменила. Прямо на краю ямы, отец там копает, а она… Брат тогда сказал, что это жизненная драма подвигла мать на такой поступок. Какая драма? Много он понимает, щенок слепой. Анна этим словам значения не придёт. Да и вообще, старается редко думать о том дне. Хотя журналист ей понравился. Симпатичный. Всё вопросики задавал. Какие Анна не помнит. Она на них и не отвечала, чести много, на вопросы всяких оборванцев отвечать. Ведь Анна дочь такого отца! Она сама что захочет расскажет. А захотела она журналистику про сны свои рассказать, как её всё время мужчина сниться, голый, только между ног у него пятно красное, кровь, то есть, и течёт эта кровь и у мужчины лицо скорбное, мучается он, смотрит на Анну и будто к себе зовёт, а вокруг всё белое, и нет ничего больше. Такой вот сон. Так в газете и напечатали. Не переврали ничего, молодец журналистик, хоть молодой, а порядочный. Как папа мэром станет, пусть ему должность большую даст. Папа порядочных людей уважает. Ну и что, что он с мамой тогда возле ямы. Отец слышал же всё из под земли, мама так стонала, что не слышать нельзя было. И не вылез, ничего. Значит всё в порядке. Так надо, значит. Если Анна хорошо попросит, отец журналистику поможет, как пить дать. А может быть, — у Анны даже сердце начинает постукивать чаще от этой мысли, — может быть, журналистик на Анне женится. Маме назло, мол, ты с ним тогда возле ямы, а я под венец. А почему нет? Он не захочет? Куда там, не захочет! Взять замуж дочь мэра не захочет? Курам на смех! Первый к ней побежит, да так быстро, что очки потеряет. Куда он денется, вошь безродная. А мать от зависти помрёт. Ох, и насмеётся же над ней Анна, когда свадьба буде. Отец подпрыгивает, цепляясь руками за люстру, ловко подтягивает к люстре ноги и, свесив назад голову, замирает в таком положении. Ленивец! — Догадывается Анна. Отец закрывает глаза и начинает, делано храпеть. Он хочет отдыха — Анна понимает, что таким ненавязчивым способом отец намекает ей на свою усталость. Умаялся за сегодня, что ж удивительного. Какой он тактичный и добрый, в очередной раз не может, не восхитится отцом Анна. Осторожно, чтобы не быть замеченной, Анна отстраняется от окна и крадётся вдоль дома к входной двери. Интересно, что придумает папа завтра? Анне не терпится узнать. Ведь отец никогда не повторяется в своих действиях, — каждый день у него в запасе для дочери с десяток новых трюков. Эх, скорее бы оно наступило, это завтра.

 

***

— Анна, ты плачешь?

— Нет.

— Анна, ты плачешь.

— Это не слёзы, это память.

— О ком ты думаешь, Анна?

— О них, — папе, маме, брате… даже о журналистике…

— Их ведь не было, никогда.

— Это не так… иначе…

— Иначе, что?

— Просто так.

— Ты осеклась, недоговорила.

— Просто так.

— Ну, хорошо…

 

Мы молчим.

 

— Анна, когда ты молчишь ещё хуже.

— Я не молчу.

— Анна, ты молчишь.

— Я разговариваю… с ними.

— Что сейчас делает твой папа?

— Стоит возле дерева.

— Какого дерева?

— Великого Дерева.

— Его ведь нет?

— Опять ты за старое?! Дерево растёт в нашем дворе. Все об этом знают.

— Погоди! Ты же сама говорила — Великое Дерево видит только твой брат.

— Великое Дерево видят все кроме моего брата.

— Как так?

— Очень просто — ведь он слепой.

— И вы всегда знали о Дереве?

— Ну конечно.

— И папа?‥

— Он голый… прижался спиной к стволу.

— Зачем?

— Пятно! Между ног… Это кровь!

— Как у человека из твоего сна?

— Да. Во сне был папа. Я поняла.

— Он по-прежнему хочет стать мэром?

— Нет, ты что! Это была шутка.

— Шутка?

— Это я сочинила. И рассказала журналистику, чтобы он начал за мной ухаживать.

— Он поверил?

— Конечно, поверил. Ты ведь тоже поверил.

— А мама?

— Она ещё спит, ведь сегодня семнадцатое августа.

— Сегодня готовишь ты?

— Как всегда. Рыбный торт — пальчики оближешь. Чай.

— Яд?

— Ну, разумеется.

— Потом ты тихонько прошмыгнёшь в свою спальню?

— Заберусь под одеяло. Сделаю вид, будто сплю.

— Мать, театрально зевая, прошествует на кухню.

— Примется за завтрак.

— Чай?

— Как обычно выплеснет в раковину.

— Ты будешь лежать и ждать?

— Её похвалы? Да. Только…

— Только что?

— Тишина… из кухни ни донесется, ни звука.

— Почему, Анна?

— Яд. На этот раз я добавила его не в чай, а в рыбный торт.

3.145.63.148