Жизнь и смерть подполковника Коломытова

Тринадцатого ноября в четыре часа пополудни, прервав мою подготовку к зиме, на нашу краснознаменную 3-ю областную психоневрологическую больницу упал метеорит. Я отложил в сторону ватник, к которому пришивал оторванные пьяным Прохором пуговицы, и направился изучать странное явление, прибывшее на ржавом «Пежо» с прогоревшим глушителем. Уж не знаю, как выглядела жизнь, занесенная давным-давно на нашу планету из космоса, но из прибывшей машины вылупился небольшой человечек совершенно обычного вида. «Deus ex machina,»- рассудил я, наблюдая гостя, бодро перебирающего конечностями. — «Осень темная пора, счастье жизни подарила. И кому такой гостинец сегодня? «

— Начальство на месте? — осведомился марсианин, завернутый в зеленый брезентовый плащ и запах многодневного перегара. — Подполковник Коломытов, госпожнадзор. Плановая проверка!

— А какие подполковники в госпожнадзоре, дядя? — спросил я, за пару лет работы привыкший ко всяческим модификациям головной юдоли прибывающих.

— Настоящие! — заверил меня борец с огненной стихией и добавил.- Будешь комедию ломать, я тебе доставлю неприятности. Ты у меня под себя ходить будешь…‥ Неожиданно, как нибудь! Как утка, предположим‥ Я в отставке, понял, едитя? С Кантемировской перевели, на усиление.

— Извините. — сообразил я, — вы к Марку Моисеевичу наверное?

-Он Фридман? Тут у меня написано: главврач Фридман. — уточнил подполковник, сверившись с неопрятной бумажкой, по чистой случайности избежавшей гибели в ближайшем деревенском нужнике.- Комплексная проверка: средствА пожаротушения, наличие инструкций, добровольная огнеборческая дружина и так далее… На два дня рассчитано.

— Вот ты. Ты в дружине? — тут же начал проверку хитрый танкист в отставке.

— Э? Нет. — успокоил его я. — Я — сторож.

— Понятно. Сторож, значит. А где врач?

— Прямо по дорожке, белое здание, третий кабинет направо.

— Угум. — поблагодарил меня проверяющий, и двинулся меж темных сиреневых скелетов навстречу неизвестности.

И глядя в зеленую брезентовую спину похмельного отставника, я с теплой грустью подумал о милейшем Марке Моисеевиче, за предыдущий месяц сумевшем выгадать два дела: загнать шифер с крыши и, навязшие на губах как оскомина, «Цветные сны». В простонародье оказавшимися дамскими принадлежностями циклопических габаритов. Причем последние были реализованы двум азербайджанцам с восхищением осматривающим образцы. Впечатленные размерами объектов сыны гор быстро соорудили заказ еще на одну партию.

Но к всеобщему счастью Юрка с Ферганы, наш основной поставщик бесполезностей, временно пребывал в ином измерении, а к телефону подходила его мама кислым голосом сообщающая, что Юрий уехал по делам. Это временное отсутствие в реальном мире лишний раз подтверждало неодолимый и единственный закон, неизменно действующий в этой части вселенной — закон компенсации. За три секунды чистой радости ты платишь годами несчастий. Раз — и у тебя в постели Елена Корикова, два — у тебя подагра и ты никому не нужен. Эти детские качельки пребольно бьют по затылку. Радость отчего-нибудь мгновенна, а вот геморрой вспоминается веками. И ты живешь со всем этим весельем и печалями, взвешиваешь их в руках, но выбросить не можешь, потому что они все твои и без них ты нигде и никто.

Или взять, к примеру, крышу, шифер с которой Марк Моисеевич продал, под твердое обещание горздравотдела устелить новый. Через пару недель из одумавшегося учреждения пришло новое указание, из которого следовало, что шифер нам стелить не будут, а будут через три года повышены оклады медицинскому персоналу и выделены деньги на халаты больным. Перспектива прожить зиму с голой кровлей, через которую светило бесхитростное солнце не знавшее печалей и забот, заставила борца с реалиями, главного врача нашей больницы Фридмана Марка Моисеевича нагло обмануть судьбу в очередной раз. Жабивший потратить нажитое на приобретение нового шифера доктор, закупил где-то отходы винилискожи, которую я совместно с ворчащим Прохором и похмельным Арнольдом приколотили к стропилам. В силу какого обстоятельства наш приют скорби приобрел такой фантасмагорический вид, что редкие посетители приходившие к больным надолго застывали с открытыми ртами, рассматривая пестрое творение больного разума.

И вот судьба ответила любезному эскулапу, исторгнув из зловонных глубин отставного бронеподполковника, жаждущего знаний о местных огнеборцах. Я покачал головой, и откусил нитку, пришив очередную пуговицу. Маленькая радость, порождает большое горе. — подумал я и принялся ладить последнюю. Горы рождают мышей, а океаны инфузорий туфелек, и во всем этом круговороте приходится как-то существовать.

Осень бродила по битым асфальтовым дорожкам, а за дверью с кривоватой табличкой «Главный врач», шел оживленный разговор. Сказать, что наш фюрер был обрадован подарком фортуны, это не сказать ничего. Под его блестящей лысиной, всего в полусантиметре от реальности, происходил мощный мыслительный процесс, вспыхивающий в маленьких глазах за толстыми диоптриями.

— По плану, Марк Моисеевич у вас три стенда с наглядной агитацией и два пункта оказания первой медицинской помощи. — сообщил удобно расположившийся на досмотровом стуле подполковник Коломытов. — Надо бы проверить техническое состояние! Наличие медикаментов и перевязочного материала. Стерилизующие средствА. Степень готовности к борьбе.

«Что бы тебе ноги оторвало»- ласково пожелал инспектору психиатр, но вслух выразил полнейшую и неколебимую решимость.

— Несомненно! Полная готовность! Это очень важно… Времена тяжелые. Денег на здравоохранение не выделяют. — тут тихий эскулап картинно погрустил пару секунд. И продолжил.- Это вы правильно сказали Геннадий Кузьмич! Все- все проверить! Готовь сани зимой, а…

— Про стредствА не забывай,- закончил за него сочащийся вчерашним поздний подарок осени.- Вот у вас стредствА эти, не просрочены? Антипестики?

Таинственные средствА с антипестиками, усевшись где-то между гипоталамусом и гипофизом, лупили сложный мозг доктора Фридмана своим частым упоминанием и нелепостью. Не зная как себя вести с героем воды и пара, он взял паузу и изобразил деятельное раскаяние.

— Ну, может, чуть-чуть просрочены. Но не сильно. За всем не уследишь, но мы будем работать. У нас замечательный коллектив.

— У вас там боец на КПП мне хамил, — пожаловался злопамятный бронетанкист. — Так что работать надо. И потом — «чуть-чуть» это уже не по форме. Как только «чуть-чуть» непременно надо уничтожить. Взял целеуказание, триангулировал два, раз! Все! Списал по акту и спокоен за будущее вверенного подразделения. Что бы все было чисто и по инструкции, как жопа у комара, который пять дней не ел. Два литра надо списать, списываем два… и уничтожаем!- добавил проверяющий, подняв палец. — Три литра, списываем три… Все должно быть по нормам!

При упоминании мер объема в интеллигентных извилинах приунывшего Марка Моисеевича, размышляющего: а не расстаться ли ему с определенной суммой накопленных авуаров и не думать боле о средствах, пожарах и прочих неприятностях, вспыхнула праздничная иллюминация, осветившая дальнейшее направление беседы.

— Может по пять капель? Тэкс сказать за начало проверки? Я вам как доктор рекомендую. В асептических целях.

— Ну, если только в асептических, — согласился просветлевший лицом собеседник. — Но потом — наглядная агитация! Сегодня по плану наглядная агитация, завтра -учения огнеборческой дружины. Вводная — возгорания в результате светового воздействия ядерного взрыва.

Милейший психиатр вздохнул и с тоской вспомнил благословенные дни фокусов с квартирой Веры Павловны и возни с Саниными «Цветными снами». В воздухе возник явственный аромат сирени и заунывный голос, читающий Бальмонта. Что -то там про чужую сторону, да зверей вокруг. Бронеподполковник опаганел ему еще на пару делений, но ситуацию, по здравому разумению, можно было как-то выкрутить. И ровно через тридцать секунд, сдвинув в сторону папки с делами, на столе обнаружились два граненых стакана и газетка с аккуратно нарезанной вареной колбасой. А собеседники приступили к сближению и выяснению общих жизненных интересов.

Спирт ожег горло медика, превратив поверхность его в потрескавшуюся глиняную корку. Видимого же эффекта воздействия ста грамм девяностошестиградусной жидкости на Геннадия Кузьмича не наблюдалось вообще. Танкист жахнул стакан и оседлал музу. И если бы тишайший Марк Моисеевич свел с ним знакомство пару лет назад, то после следующего невинного вопроса Геннадия Кузьмича немедленно бы встал и вышел, не смотря ни на какие обстоятельства. Ибо следующий вопрос отставника имел ввиду два сценария развития событий: рассказ о штурме Буэнос-Айреса и что все сволочи и никому верить нельзя вообще. Но вот раньше…

— У тебя есть мечта, Моисеич? — на чистом глазу поинтересовался он. И, пока психиатр примеривался издать звук обожженным горлом, приступил.- Я вот хотел Буэнос-Айрес брать. Уже были оперативные разработки на случай войны, едитя. Два танковых полка прорывают оборону на узком участке фронта противника и развивают наступление, выходя на оперативный простор. Я, значит, справа должен был быть, а Матвеев со сто тридцать седьмого, слева. Ты вот знаешь что это?

— Что? — выдавил доктор Фридман, рассматривая вздернутый кулак собеседника.

— Это рука бога, Марик! — заявил подполковник, походя перекрестив собеседника и, пожевав колбасы, по документам давно переваренной пациентами нашего богоугодного заведения кивнул на стакан. — Наливай чутка! Я тебе сейчас такого расскажу, поперхнешься. Мы ж в Союзе были на страже, понимаешь? Охраняли покой от империалистов этих всех. Два часа по полной боевой. От звонка и сразу в развертывание. Свищи нас потом лесами! Сокрушим, едическая сила магния! Разведроту вперед! У меня орлов то знаешь, сколько было? Почти тысяча душ! Одни узбеки. Вот где гемморой и гонорея! Их в город страшно пускать было, они ж потомки Чингисхана. А в танках? Представь? Загубники на прицелах все погрызаные. Со смотровых желтый дым клубами. Глаза красные, зубов нет. В люк сунуться страшно без КИПа. С пушек лупили, как в копейку! Что болванкой, что «ломом». И по-русски не бельмеса. Я с ними, когда на марш выходил, НАТО два авиаполка поднимало. Знааали , что Коломытов на марше. Трухали меня. Потому как, нам дай приказ, что там Лондоны те. Огорчим, едитя! Ты вот, был в ЛондОне?

— Нет,- честно ответил Марк Моисеевич,- У меня жена была, бывшая. Она в Америку летела, через Лондон.

— Вооот, Марик! И что людям там надо, а? В Америку летела. А что ей эта Америка? Что там, мед и красота? Империализм один и вранье. Души нету! Нету там души, Марик! Это же зараза, желтуха эта, Америка. Тьху, и растереть! За деньги все. Уважают тебя за деньги, любят тебя за деньги. Любят же?

— Я не знаю, я не пробовал.- невпопад заявил тишайший психиатр.

— А ты попробуй. Нету у тебя денег, — неожиданно заключил отставной бронекомандир. — А за зарплату твою психиатрическую, тебя никто любить не будет. Давай еще по чуть-чуть, едитя? По паре капель для профилактики?

Мрак Моисеевич не противился.

— У тебя какая зарплата, Марик?

— Двенадцать тысяч.- осторожно ответит тот. — И полставки зама. У меня зама нет.

— Тоска одна. Заместителя у тебя нет. Меня, когда кадрировали, тоже поговорить не с кем было, я да пара прапорщиков остались. Тридцать танков и три человека. Экипаж машины боевой, едитя. Благодарность за двадцать лет службы. Нету полка, один восторг остался. Сидишь целый день, как кот на сечке, вроде и при деле. Бесполезный, как вторая задница, едическая сила магния. Смотришь в окно, ждешь чего-то. А чего ждать? — спросил Геннадий Кузьмич и, не дожидаясь ответа, продолжил.- Толи дело раньше. Я бы тебе этот Буэнос-Айрес с Вашингтоном подарил бы.- тут взбрыкнувшая муза несла бронетанкиста все дальше в сияющие дали.- У меня диспозиция была на развитие наступления и удара с плацдарма. Всех в клещи! На траки намотали бы с моими узбеками. Два красных флажка! Осколочно-фугасными! Люки по-походному! Алга! Бикзур баратом! Хочешь Буэнос-Айрес?

— Не хочу.

— Ну и ладно. А я бы для тебя, его в лепеху раскатал бы. Тонюсенько. Потому что ты хороший человек, Моисеич. Есть у тебя понятие! Сидишь тут не за ради денег, душа у тебя тонкая, сразу видать. Наливай, и пойдем твою агитацию ип‥ иснпе… сч‥- подполковника немного заело, но хитрый танкист выкрутился тем, что подмигнул помертвевшему Марку Моисеевичу, который рассчитывал, что триста грамм создадут временную амнезию в металлической голове военного. Эти хрустальные надежды разбились об опыт. Глянув в налитый граненик, Геннадий Кузьмич, зачем то помешал ложкой его содержимое и, мерно двигая кадыком, перелил жидкость в себя. Наблюдая за этой обстоятельностью, добрый доктор совсем пожух, и в голове его заплясали огненные танки, из которых выскакивали монголы с красными флажками, далее маячил донос озаглавленный «Наглядная агитация отсутствует, средствА просрочены».

Помолчав для порядку пару секунд для лучшей усвояемости продукта, борец с огненной стихией крякнул и встал.

— Показывай, Марик. Где у тебя что. — пригласил он, и мужчины вытекли в обшарпанный коридор.

Плакат, знаменующий наглядную агитацию, был нарисован в те времена, когда Марка Моисеевича обуревали бесы в виде новомодного лечения творчеством, подсмотренного в «Иллюстриерт Кранкенбух фюр Псикиатрист». Немецком иллюстрированном журнале номер, которого случайно попал к нему в руки. И если болевших бытовым алкоголизмом переводная статья и капризы доктора Фридмана обязали красить забор, отделявший наш бренный мир от другого, не менее бренного, то Веня Чуров, чей мозг освещали вспышки коротких замыканий, был сослан творить. Вооруженный детскими красками и листом ватмана этот пришелец из нейтронной дыры исчез на пару дней в палате, откуда появлялся только поесть. А плодом этого кратковременного романа с вдохновением стало эпическое полотно- загадка.

В первоначальном варианте оно изображало трех поросят стоящих у небольших схематически прописанных домиков. Две свиньи имели вид скорбный, последняя же напоминала бухого в дымину Прохора в состоянии мяу, и знаменовала тот самый микромиг, когда экватор праздника уже наступил, а за ним неминуемо подоспеет похмелье. Интрига шедевра ретранслировалась пугающей черной надписью мостившейся поверх рисунка, гласившей: «Угадай, кто из поросят не заплатил за газ?». Каковая, в одну из темных ночей, была исправлена, кем-то из остроумных энурезников на более злободневную: «Угадай, кто из поросят не заплатил?». В той редакции, двум печальным пятачкам были добавлены сапоги, гимнастерки и два автомата системы ППШ, а веселому — гениталии нечеловеческих размеров.

В последствии этот вариант был отвергнут осторожным Марком Моисеевичем и заменен, на нейтральное: «не заплатил за воду?», автоматы были исправлены на брандспойты, гимнастерки на широкие плащи. После этого поистине универсальный экземпляр средства пропаганды обрел законченный вид и свое место у столовой, где находился под присмотром бдительного Прохора.

— А ведь хорошо! Экспрессия! — прокомментировал способное вызвать понос у сотоны полотно Геннадий Кузьмич, и немедленно загрустил. — Сразу видно, что у тебя тут все по- человечески, Моисеич. С душой у тебя все здесь. Помидоры-огурцы… Не хватает сейчас такого. Позабыли люди понятия, никому верить нельзя. Никто никому не нужен, даже если должен. Вот ты до демократии кем был?

— Ну… Врачом и был, я всю жизнь врач.

— Воот! А я был танкистом, понимаешь как времена поменялись -то? Дурачков твоих меньше не стало, а вот враги друзьями стали. И защищать вдруг стало некого и не отчего. Была страна- нет страны, были люди — и где все? А в сухом остатке, что? Пус-то-та, Марик. Странно, да? Всем сразу на все стало плевать. Сейчас на улице, поди упади.

— Зачем? — поинтересовался Марк Моисеевич, чей разум все более накрывал спирт. Тишайший эскулап постепенно терял связи с землей и казался сам себе легким завитком утреннего тумана, которого пинал проснувшийся ветер.

— Ну, поди упади, для эксперимента. Сердце прихватило, предположим. А кто к тебе подойдет?

-Кто?

— Да кто, не ошибешься. Твой клиент и подойдет. Один из десяти. Остальным никто не нужен. И не важно врач ты, или музыкант с филармонии. А раньше? Вот я раньше всем нужен был. Даже полковнику Клюгенау, был такой. Я по диспозиции аккурат против его тевтонов стоял. И нужен ему был до рези в желудке, понимаешь, едическая сила магния! Потому как, нахрена тогда этот самый Клюгенау со своими «Леопардами» кому сдался? Без подполковника Коломытова? А я тебе отвечу, нихрена и никому. Раньше Марик, все кому-то были нужны. Враги нам, мы врагам. Равновесие! — трагичным голосом заключил посетитель и вновь принялся любоваться плакатом. — А художника ты поощри как-нибудь, Моисеевич. Нужное он дело для страны делает.

Мысли у больничного фюрера совсем спутались и он, почему-то заявил, что выпишет Вениамина весной.

— Выпиши, — согласился подполковник.- И объяви благодарность перед строем.

— Я еще ему грамоту дам,- предложил доктор Фридман, — За заслуги.

«Боже, что за чушь я несу!» — пронеслось в его мерцающем сознании.- « Какую грамоту? Что с ней Веня будет делать?»

— И то дело, — ответил посетитель.- Ему будет приятно. Ты к человеку с душой, и он тебе никогда не плюнет. У меня последний прИзыв уходил когда, папаху мне справили. С Узбекистана выписали, понимаешь? Звание мое правильно произнести не могли, а на КПП честь отдавали. Дембеля, гражданские уже, а честь отдавали, едитя. Вот ушли они по своим кишлакам, ворота закрыли, и все… Никому уже никто не надобен. Не дует, не шумит и в боку не колет. Чисто смерть пришла. Как то сразу‥

Геннадий Кузьмич оказывал на Марка Моисеевича какое-то магическое действие. Ему неожиданно стало жалко мир, в котором бродил никому не нужный полковник Клюгенау и в котором никто не подошел бы к нему на улице. «Надо бы Марине написать.» — подумал он о бывшей жене. — « Черте как расстались». Остаток разговора начисто выпал из его памяти. Милейший эскулап воспрял только после того, как вышедшая из палаты в полутемный коридор бабка Агаповна, бросилась на шею философствующему Геннадию Кузьмичу.

— Дитер Болен! — клич бабки подействовал на собеседников отрезвляюще. — Ты приехал!

Ошеломленный крепостью ее объятий отставник пыхтел и силился что-то возразить. Но спорить с ней было бесполезно.

— Шеви, шеви лейди.- бабка качалась на подполковнике как на трапеции. — Шеви, ван онореее!

— Дарья Агаповна, — сипел доктор Фридман, — Позвольте! Ну, что же вы. Вы мешаете, у нас тут проверка.

— Ты завтра тут будешь, пушистик? — поинтересовалась Агаповна, после минутной возни выпустив полузадушенного бронетанкиста из лапок. — А то у меня дела сейчас.

— Буду, — заверил ее Геннадий Кузьмич — Не сомневайтесь.

Успокоенная, она удалилась в сторону уборной. В ее душу стучали вечерний рассольник и макароны.

— Она в дружине у тебя? — глядя вслед пестрому халату, поинтересовался помятый военный.

— В дружине. — ляпнул, неизвестно от чего тоскующий, психиатр. — Доброволец и активист.

— Ну, завтра посмотрим. — прогудел Геннадий Кузьмич и подвел итог. — Все у тебя хорошо с агитацией, Моисеевич. Замечательная, прямо скажу агитация. Намного лучше, чем у всех. Пункты оказания первой помощи, проверять не будем. Запишу, что на должном уровне. А так, завтра часиков в девять, готовьтесь к учениям.

Никто не знает, как расставался Орфей со своей Эвридикой. Как Кастор прощался навсегда с Поллуксом. Возможно, это были самые трогательные моменты, о которых до нас не дошло ничего, кроме туманных фактов. Но прощание подполковника Коломытова с психиатром Фридманом достойно того, чтобы войти в анналы истории, написанной каким нибудь классическим автором, одетым в тогу. Геннадий Кузьмич сердечно обнял Марка Моисеевича и, не оборачиваясь, потопал к воротам. Наблюдая синусоидное движение бывшего танкиста, тихий доктор неожиданно захотел, что бы ему вот так вот запросто, подарили папаху, а энурезники, толпами валящие из ворот нашей больницы с белыми билетами, отдавали ему честь. Потому как не имел он в своей жизни даже той маленькой толики нужности и уважения, о которой помнил его случайный гость.

Ведь как же все-таки тоскливо жить без всех этих веселых лицемерностей: «Как дела? Как здоровье?»! Когда их много, мутит, мало — начинаешь невольно ощупывать себя, что там не в норме? Температура, стул, запах? Может уже все? Остываешь? Бродишь, бродишь вокруг себя. Оброненный среди подобных, как никому не нужный фантик. А в мозге порхают пыльные бабочки. «До свидания!» — заявляешь сам себе каждый вечер. А утром подмигиваешь отражению в зеркале.- «Живем, бродяга? Живем!» И понимаешь, что существуешь в этой вселенной, ради никому не потребной жизни. Только умерев, сподабливаешься получить венок с надписью: «От скорбящих сослуживцев Федеральной службы по надзору за модернизацией». Скорбите сослуживцы! Скорбите! Только дайте этот венок при жизни, потому что ТАМ, для меня он бесполезен. Так же как и ваши слезы. Я повешу его на стену и буду каждый раз с теплотой вспоминать вас. Ведь вам это будет приятно, не так ли?

Сострадание и печаль по чему-то потерянному и непознанному всем человечеством металась по темным зарослям. Бледная луна взирала на них с неба. Проходя мимо меня проверяющий неожиданно остановился и потребовал:

— А ну-ка дыхни, боец.

Я дыхнул в предусмотрительно подставленное ухо, поросшее мохом седых волос.

— Показалось, едитя. Смотри у меня. — подполковник назидательно ткнул пальцем в пространство.- Бди! Что бы чего тут… Завтра, учения!

Окончив на этом наставления, он погрузился в свой неземной аппарат и отбыл. Я еще долго стоял, вдыхая холодный ноябрьский воздух, и слушал хрип глушителя растворяющийся вдали. Как же все пестро и непредсказуемо, думал я, даже тут, на небольшом кусочке поверхности, где время остановилось. И еще никто не сказал, куда бежать в поисках абсолютного покоя. Развлекаясь этой мыслью, я запер ворота и вернулся в сторожку.

А Марк Моисеевич, сидя в кабинете, сочинял письмо бывшей жене.

«Здравствуй, дорогая Марина!» — начал он, и уснул, положив голову на белый лист бумаги. Припоздавшая со смертью ноябрьская муха ползала по огрызку вареной колбасы оставшемуся от застолья. Мышь гоняла корку хлеба. Все было тихо, но завтра в этом мире недоделанных дел и недописанных писем, в котором никто никому не нужен, должны были состояться учения огнеборцев.

18.116.90.57