ПРОЩАНИЕ С ГЕРОЕМ

Земля встала дыбом и понеслась навстречу…

Увенчанное звездой крыло оставляло в небе рваную рану. Из раны вместо крови хлынули сгустки лучей. То плакали ангелы…

Ошмётки облаков плавали в синем киселе, разорванным надвое контуром пикирующей машины.

Он сидел в кабине и молчал…

Ему казалось, будто земля открыла свой огромный зёв и, разогнувшись в прыжке, тянется к нему, чтобы проглотить.

Невидимые руки, удерживающие его в небе, слабли. Он даже повернул голову, чтобы сквозь тяжесть перегрузок увидеть лицо того, кто хотел бросить его, и спросить: «Зачем?…».

Земля распалась на тысячи мелких мозаик.

Сначала он превратился в огонь, а затем в грохот…

Став грохотом, он пронёсся по округе, сгоняя стайки птиц с ветвей деревьев, ворвался в ближайшую деревеньку и прозвенел сотнею оконных стёкол панихиду по себе.

Потом он стал памятью…

Он пророс из земли высокой гранитной стелой.

С неровного прямоугольника монумента он всматривался, каменными глазами, в лица случайных прохожих и тех, кто пришел почтить его.

На серой плоскости, ставшей теперь его царством, навеки была отпечатана сцена последних секунд жизни: завалившийся на крыло «Як», за миг до того как уйти в пике и, протаранив реальность, взреветь моторами по другую сторону бытия, и два падающих на землю «мессер-шмита» цепляющихся, в отчаянии, хвостами из огня и дыма за мягкую плоть неба.

Этой сценой, на которой он извечно низвергается в бесконечность, а гибнущие фашисты вновь и вновь сгорают дотла от ужаса вечного расставания, год за годом жили сердца детей и молодоженов, чьи принесённые букеты алели пятнами крови на обратившейся в гранит истории его жизни.

Он — мой дед.

Я — внук героя.

Тогда, летом 42-го, ему было двадцать пять… ему и сейчас двадцать пять, а мне сорок…

Двадцатипятилетний дед и его сорокалетний внук взирают, друг на друга сквозь ветер времён…

Где-то между нами, затерялся неясный силуэт моего отца и его сына, того самого, что одним июльским днём, со всей присущей годовалому младенцу изощренностью ужимок и кривляний отреагировал на вой матери выронившей из рук желтоватый листок бумаги — похоронку.

И, кажется, мы оба до сих пор не можем простить ему этого…

Дед стал героем.

Он блестел как звезда и согревал лучами своего подвига нашу семью.

Он в небе…

Мой отец стал тенью этого света.

Я порождение тени пролившейся от яркого света деда-героя.

Я тоже тень, пусть и стремящаяся к свету…

Кажется, пришло время, мне навсегда растворится в сиянии своего предка.

Подъезд…

Ступеньки…

Я падаю…

Опять ступеньки…

Дверь…

Я открываю дверь, и тьма квартиры опрокидывается на меня…

Я кричу…

Мне кажется, будто кто-то неведомый сплёл из тьмы сеть, и я запутался в ней.

Я продолжаю кричать…

Меня спасает мать…

Пожилая женщина, с надорванной от тяжёлой работы совестью, шлёпает ощетинившейся дряблыми венами рукой по выключателю.

Свет…

Мать уходит в комнату, бурча о том, что я опять пришёл пьяный, и что скоро я стану как мой непутёвый отец, и тоже отдам Богу душу в какой-нибудь, промокшей от мочи подворотне.

Я тащусь за ней, отмечая про себя, что углов в моей квартире стало больше.

Я догоняю мать уже в её комнате, когда она готова погрузится в зыбучие пески пуховой перины. Я хватаю её за руку, так будто она собирается не лечь спать, но выброситься из окна.

Она поворачивает ко мне стёртое об старость лицо…

Я говорю…

Слова разбегаются по углам, превращаются в мусор, в конце концов, устав от объяснений я достаю из кармана бумажную белизну железнодорожного билета и вожу у неё перед глазами.

Ей становится интересно…

Кажется, она раздумала покончить с сегодняшним существованием под тёплым одеялом…

Она задаёт вопросы…

Я отвечаю, что давно думал об этой поездке… что настало время отдать долг памяти… что поезд завтра утром…

Она согласно кивает, напоминая, что перед дальней дорогой мне надо хорошо выспаться.

Сквозь пелену водочного тумана я отправляюсь на поиски собственной постели…

Здесь прожитые дни похожи на рубцы оспы, а ночи заставляют меня становиться немой…

Лето ползёт через деревню гигантской ящерицей, сжирая на своём пути личинки надежд…

Я иду в школу…

Я хожу в школу всю свою жизнь…

Даже летом…

Сначала ученицей…

Теперь учительницей…

Зной расплавил школьное здание, и оно хлюпает у меня под ногами…

Я накланяюсь к луже, и пытаюсь разглядеть вход.

Внутри пахнет прокисшим оптимизмом и плохими оценками…

Я морщусь…

Я морщусь так, изо дня в день, уже более десяти лет… с тех пор как пришла сюда.

Пустые коридоры…

Пустые классы…

Вакханалия тишины…

Будто колокол с выдранным языком водрузили на колокольню…

В жухлой комнатке, с табличкой на двери «ДИРЕКТОР», колышется грузное тело Нинели…

Червивая улыбка Нинели стекает с властного лица и тонкой струйкой из-под стола достаёт до пальцев моих ног…

Вечером надо будет их хорошо вымыть…

Вы хотели меня видеть?…

Да конечно, наш музей лётчику-герою…

Протереть пыль, подкрасить надписи… да, займусь…

Я воспринимаю это задание с душевной легкостью… не просто с лёгкостью… где-то внутри, в животе начинает пульсировать точка, и кругами от неё расходится по всему телу тепло… лётчик-герой…

Ноги легко несут меня по коридорам, пропитанным ржавым воздухом…

Мне даже нестрашно поворачивать лицо к окнам…

К окнам, где в белых квадратах в любую секунду может мелькнуть размозженный отражением овал моего лица…

Лица, шершавые черты, которого, нежданно увиденные, портят настроение мне на весь день.

Лётчик-герой…

Музей лётчику-герою…

Музей втиснулся в стену, между двумя классами…

Многоголосый гул слюнявых ртов, проковыряв тонкие стены, врывается сюда ежедневно… детские вопли его главные посетители.

Иногда, сквозь замочную скважину затекают приглушённые голоса учительниц, доверительно сообщающих друг другу последние новости о ценах на рынке или о чужом грехопадении.

Здесь встречаются подвиг и повседневность…

Но сегодня слюнявые рты молчат… Лето…

Учительницы разъехались, и где-нибудь на морях, забившись в свои шезлонги, с высокомерным прискорбием золушек ожидают принца на белом коне.

Дежурю только я…

Я одна здесь…

Нинель не в счёт… останки её личности давно утонули в складках жирного тела.

Комната героя встречает меня затхлым безразличием ко всем живущим…

У меня в руках тряпка, ведерко и банка с краской…

Это всё с чем я к тебе пришла… Герой.

Да, и ещё то, что внутри меня… лучик света, точка внизу живота, от которой расходятся круги тепла по всему телу.

Я наклоняюсь к витринам…

Удостоверение лётчика…

Последнее письмо домой…

Маленькая модель твоего самолёта…

Две медали…

Указ о награждении тебя Звездой героя…

Ты…

Ты смотришь на меня с большой фотографии…

Ты молод и устремлён к существованию…

Тебе ещё невдомёк, что вся твоя жизнь лишь прелюдия к посмертной славе…

Не знаешь ты ничего и обо мне…

О том, как догорает моя молодость в тени деревенских деревьев…

Как рвётся в воздухе тишина, сплетённая из одиночества…

Как отчаяние заползает под подол души…

Тепло быстрыми кругами расходится по всему телу…

Я поднимаюсь на носки, чтобы быть ближе к фотографии и громко шепчу: любимый… милый Герой… где ты и я? Где наша счастливая вечность? Почему я одна?… Прилети за мной на своём самолёте!… Ты слышишь любимый!… Я не выдержу!… Я сойду сума в один из рассветов не в силах вынести очередной наполненный пустотой день. Помоги мне, Герой!… Молодой Бог на винтокрылой машине… Я твоя невеста…

Едкий шорох чужих шагов проступает сквозь воздух…

Я вздрагиваю кончиками нервов…

Я — напряжение…

Дверь!!!

Я не заперла её за собой…

Было всё слышно…

Капли удаляющихся шагов моросят из коридора…

Нинель!?

Мы с ней одни в школе!

Выйти из музея? И увидеть как жирная туша Нинели, подпираемая окружающим пространством, поворачивается в мою сторону… А между щёк распускается… Презрительная ли улыбка? Негодующее отвращение? Или жестокое злорадство?

Нет!

Я остаюсь в комнате и продолжаю вслушиваться в шаги, совсем уже тихие, и чувствую, как внутри меня умирает всё человеческое.

Вокзал качается, над моей головой, как гигантский мыльный пузырь, угрожая лопнуть…

Бурые линии железнодорожных полотен режут судьбу напополам…

Гудки тепловозов крошат синее небо…

Часы на башне сражаются с вечностью…

До поезда ещё полчаса…

Мрачной отметиной на перроне провожает всех отъезжающих продуктовый ларёк.

Холодный цилиндр пивной банки греет руки…

Глоток…

Ещё…

Изморозь похмелья отползает в сторону…

Я стою, вжавшись стопами в шершавую горизонталь платформы, и с безрассудной тревогой наблюдаю, как металлическая непрерывность вагонов накатывается на меня.

Металл берёт меня в плен…

Я продираюсь сквозь духоту вагонного воздуха, выставив впереди себя, как щит, железнодорожный билет.

Узкая бесконечность купе…

Верхняя полка…

Сведённые скулы рискнувших отправиться в путь…

Суетливое безразличие проводников…

Ожидание отбытия…

Тамбур, затянутый паутиной полумрака…

Зажжённый кончик сигареты делит время на равные отрезки…

Толчок…

Пространство приходит в движение…

Я затягиваюсь в последний раз и бросаю окурок в окно.

Маленький огонек, описав дугу, врезается в серую монолитность вокзала. Вокзал лопается в воздухе как настоящий мыльный пузырь.

За окном остаётся только пустота…

Поезд отправлен…

Я беру штурмом верхнюю полку, словно средневековый воин крутую стену феодального замка.

Теперь здесь убежище одинокого паломника.

Внизу кипит жизнь, развёрнутая миловидной, без признаков преждевременного человеконенавистничества, женщиной и её малолетним сыном. Моими попутчиками.

Под громоподобный гул трапезы, устроенной матерью вместе с юным отпрыском, я предаюсь мыслям о конечной цели моего путешествия.

Я — тень…

Если я — тень…

Если мой отец — тень…

Значит, я растворюсь в лучах исходящих от деда.

Деда-героя…

Деда-солнца…

Я исчезну…

Навсегда…

Но тень ли я?

Светло-зелёный овал огурца опускается мне на лицо, скатывается вниз, оставляя после себя пульсирующее клеймо прохлады…

Купе взрывается речитативом бранных слов положенных на мелодию детского визга.

Я с удивлением смотрю вниз…

Со дна купе на меня взирают два лица — заплаканное детское и извиняющееся материнское…

Мать малыша продолжает бесконечную скороговорку оправданий…

Сквозь слёзы ребенка проступает горделивая ухмылка победителя…

Я киваю головой, соглашаясь с мамашей в том, что проказа её чада была ненамеренной, примирительно улыбаюсь, и чтобы исчерпать инцидент как можно скорей, прервав, тем самым, стремительный поток извинений, поворачиваюсь к перегородке и стараюсь уснуть.

Уже ночью меня разбудил шорох …

Кто-то пробирается на пустовавшую верхнюю полку напротив…

Новый попутчик…

Я поворачиваюсь к соседу…

Здравствуй, папа…

Извини, папа, я не знал, что покойники тоже путешествуют поездами…

Напрягая глаза, я всматриваюсь сквозь потёмки купе в прямоугольник железнодорожного билета, замечая, про себя, что кончики его пальцев подрагивают, как и при жизни…

Билет как билет… с отметкой контролёра…

Куда же ты едешь, папа?…

Жаль, нам не по пути…

Спасибо, у меня всё хорошо…

У мамы тоже…

Да, решился поехать…

Да, к памятнику… постою… положу цветы…

Не боюсь…

Папа, с тех пор, как ты захлебнулся блевотиной в подворотне, с тех пор как мама превратилась в живого покойника, и разлагается каждый день у меня перед глазами, как я встретил сорокалетие, и отражение в зеркале не узнало меня, с тех пор я, уже, не боюсь ничего.

Ну и пусть…

Пусть я стану ничем… Меня это не пугает… Ты боялся света исходящего от деда всю свою жизнь, в результате сдох в тёмной прогорклой подворотне… Но я-то живой, я сам выберу для себя смерть…

Извини, папа, я не хотел быть грубым с тобой…

Папа не плачь, я, кажется, извинился…

Просто я всё время думаю о нём…

О моём деде…

Ведь он был героем, а кто мы с тобою, пап?…

Я знаю, папа, ты считаешь, что это он виноват во всём…

Я тоже думаю так иногда…

В лучах чужой славы всегда тяжело…

Но ведь мы только тени…

Может быть…

Может быть, ты прав и мы могли стать кем-то другими, не будь деда, с его бессмертным подвигом.

Потом мы долго молчали…

Поезд нёсся сквозь туннель ночи…

Молчание блуждало по купе, оседая на занавесках…

Внизу, наперекор всем житейским дрязгам сопели мать с сыном…

Отец сказал, что скоро его станция и стал собираться…

Я вышел проводить его…

Безлюдная длиннота коридора заставляет верить в непознанное…

На прощание он положил руку мне на плечо…

Я хотел поцеловать его, но сдержался, вспомнив холодный вкус и неприятный осадок моего последнего поцелуя адресованного отцу… на его похоронах.

Сутулая, изъеденная темнотой, фигура отца осталась на сиротливом полустанке…

Поезд вновь набирал ход…

Я закурил…

Сквозь ночь к окнам вагона тянулись мрачные силуэты столбов…

Сумрак тамбура, за моей спиной, пришёл в движение…

Оборачиваюсь, от неожиданности чуть не выронив сигарету…

Что же вам не спится, милая мамаша, на мягкой полке купе, посреди этой удивительной ночи?

Вы пришли накормить меня новой порцией извинений, за своего непоседливого мальчишку?

Право же, я не имею к вам претензий…

Нет?!

Тогда что же заставило вас покинуть объятия Морфея и брести через весь вагон по длинному как жизнь аксакала коридору?

Ах, кажется догадываюсь, я здесь совсем не причём… Естественная необходимость! Да? Как раз у меня за спиной, вожделенная коморка любого кого внутренние позывы отвлекли от увлекательнейшего просмотра сновидений.

Вам туда.

Что?

Какая незадача, замок-то совсем сломан… Безобразие! Кажется, вам не удаться надежно скрыть свои ещё не слишком увядшие прелести от шального взора… Эх, разгильдяи! Даже сортир у них не запирается!

Да вы не переживайте, и краснеть совсем необязательно, я постою у двери, подежурю…

Нет, никаких неудобств вы мне не доставляете, вот сигарета ещё не докурена, и вообще мне может быть приятно, гм, оказать вам услугу…

Идите, идите, мамаша, и ни о чём не волнуйтесь…

Минуты струятся сквозь пальцы…

Белое тело сигареты сжимается до пределов фильтра…

Заснула она там, что ли?

Сколько я её жду? Эх, часы оставил…

Четверть часа?

Минут двадцать?

Полчаса?

Ночное время, будто жевательная резинка, прилипшая к краешку вечности…

Не безразмерный же у неё пузырь…

Я начинаю нервничать…

Постучать?

Неудобно…

Моё ухо вжимается в прохладную плоскость сортирной двери…

Тишина…

И вправду заснула!…

Костяшки пальцев выбивают короткую дробь…

Мамаша, с вами всё в порядке!?

За дверью молчат…

Так, надоело…

Я распахиваю дверь…

Дрожь бьёт в моё тело, как в большой барабан…

Душное месиво ночи…

Сегодня сон не станет моим любовником…

Нинель!

Подлая! Подлая! Подлая!

Старая поклонница замочных скважин и чужих тайн!

Я ненавижу тебя!

Расплавленная жаром ночи подушка прилипла к волосам…

В отблесках темноты рождается чьё-то лицо…

Герой!!!

Лицо исчезает в складках ночи…

Герой, я узнала, это был ты!

Острая судорога сводит душу…

Я сажусь на кровати и сжимаю руками груди, так будто хочу оторвать их.

Тепло расходится по всему телу…

Где же ты, мой Герой!?

Зачем ты звал меня?

Я не засну этой ночью!

Милый Герой, я иду к тебе.

Накидываю халат…

Тихонько выскальзываю из дома…

Земля застлана ночью…

Страх и вожделение обволакивают меня…

Калитка хрустнула скрипом…

Я на улице…

Надо идти тихо, чтобы моя страсть не разбудила чужое любопытство…

Деревенская улочка упирается в пустоту…

Теперь направо…

Темно…

От деревни, идти ещё километра два…

Вокруг шорохи…

Страшно!

Это просто ветки качаются на ветру…

Надо успокоиться…

Тут уже совсем близко…

Вот он!

Памятник.

Гранитные плиты режут прорехи во тьме своими мрачными углами.

Подхожу вплотную…

Высокая и широкая стела, нависает надо мной так, будто хочет обнять…

Выпуклость барельефа.

Лицо Героя, украденное у камня…

Уснувшая суровость гранитных глазниц…

Я пришла, Герой.

Любимый!

Мне было совсем не страшно…

Подумаешь, ночь…

Ведь ты же позвал меня…

Мои руки дотрагиваются до твёрдых щек…

Любимый.

Я хочу быть с тобой…

Халат падает к подножию стелы…

Я нагая…

Я вытягиваю губы и прикасаюсь ими к разверзшемуся в граните рту …

Скоро выходить…

Непересекающаяся параллельность рельс почти доставила меня до пункта назначения…

В купе не сидится…

Тяжёлая сумка качается на руке…

В коридоре вагона, меж купейных дверей мелькает проводник…

Ловлю на себе его взгляд, замутнённый от беспрестанного созерцания лета…

Уважаемый!?

Уважаемый, Боровская скоро? Мне там выходить.

Проводник говорит, что следующая и, крутанув вокруг головы форменную фуражку превращается в кучу грязного постельного белья.

Дверь вагона распахивается, являя передо мной серую бетонную коробку станции и надпись на ней «Боровская».

Я почти у цели…

От железнодорожной станции километров пять до деревни…

До деревни, возле которой меня ждёт… в общем, я точно не знаю что меня там ждёт.

Становится муторно…

Хочется выпить…

Ладно, потом.

Расспросы аборигенов показывают, что мне надо дождаться автобуса, который будет примерно через час.

Под крышей станции, где воздух наполнен зноем и мухами, есть свободные места…

Сажусь рядом с двумя опоясанными морщинами стариками…

Закрываю глаза…

Сквозь наледь дрёмы долетают обрывки разговора моих соседей…

Что-то о том, будто в поездах орудует-де банда…

Грабят одиноких пассажиров и выбрасывают с поезда…

А за главную у них баба, мол, выманивает мужиков из купе…

Баба у них, понимаешь, заманивает… Ха! Размечтались, долгожители…

Пронзительная трель гудка поднимает с мест полчища мух…

Кажется мой автобус.

В деревенском шалмане, продавщица, вручившая мне две бутылки водки, вспомнила пару адресов, где можно остановится на ночь, и посоветовала зайти в школу, сказав что, там есть музей деда.

Школа вырастает горбом на хребте деревенской улицы…

Дверь открыта…

Пусто…

Ясное дело, лето.

Кто-то же должен быть…

Пробираюсь лабиринтами коридоров…

Из-за очередного угла прямо на меня выплывает целая туша мяса неровно обтянутого дряблой кожей.

Я представляюсь, наскоро объяснив, что меня сюда привело.

Туша удивлённо хлопает глазами, старательно выдавливая на заплывшем лице улыбку любезности…

Оказывается это директор школы, Нинель Петровна.

Тайными тропами она ведёт меня к себе в кабинет, предлагает чая…

Мы говорим о моём деде, о его подвиге, о важности патриотического воспитания. Мне становится скучно.

Наконец, Нинель Петровна, водрузив на стол, похожую на лохань, чашку берётся проводить меня в музей.

Я с облегчением вздыхаю.

Жирное тело торит путь, дробя окружающее пространство на атомы…

Дверь в музей открыта…

Внутри мы застаём некрасивую женщину, тридцати с небольшим лет…

Нинель Петровна называет её Танечкой, она дежурная учительница, сейчас проводит генеральную уборку в музее…

Танечка явно нервничает, то, завязывая в узел, то, распуская вдоль, линии лица…

Нинель Петровна представляет нас…

Танечка с удивлением, и почему-то страхом, выпячивает на меня огромные серые глаза, её губы шевелятся, бормоча неразборчивое…

Я несколько озадачен…

Директор, обернувшись ко мне, пытаясь придать своим словам, выражение искренности, говорит, что Танечка глубже всех других учительниц прониклась подвигом совершённым моим дедом, при этом, искренность отваливается от слов будто маска, а в её голосе рождаются хрюкающие интонации насмешки…

Танечка покачнувшись, словно вот-вот провалится в обморок, выскакивает из музея, пролепетав что-то о плохом самочувствии…

Нинель Петровна, махает ей вслед рукой, затем крутит толстыми пальцами у виска и, наконец, заходится неприятным чавкающим смехом, в такт которому колышется всё её грузное тело…

Я с удивлением смотрю на эту толстую бабу, борясь с навязчивым желанием оторвать от её тела складку жира и вышвырнуть в окно…

В конце концов, успокоившись, Нинель Петровна, вновь изображает на лице черты укоризненной добродетели…

Она решает, что я, очевидно, хочу остаться один, дабы предаться интимным воспоминаниям о своем деде…

Я молча киваю, в ответ на этот бред, находя нестоящим упоминание того, что никогда не видел деда живым…

Она уходит…

Я осматриваюсь в комнате, превращённой в пантеон чужого подвига…

Когда я вышел из школы, уже смеркалось…

Как удалось узнать, до могилы деда, там, где стоит большой гранитный памятник не меньше двух километров, а потому решил идти туда завтра утром.

В кармане нашлась измятая бумажка, на которой я наскоро записал адреса деревенских домов, где можно остаться на ночлег.

Один из них, кажется должен быть совсем близко…

Наверное, это он…

Косые доски облупившегося забора задают нестройный ритм…

Калитка, доверительно скрипнув, открывает передо мной вид на небольшой заскорузлый сад, с домом похожим на утонувший в земле корабль…

В саду никого…

Эй, хозяева!

Подхожу к двери, стучу.

Наверное, нет никого…

Хотя!

Какие-то звуки…

И дверь у них открыта…

Я тихонько толкаю её, делаю шаг и оказываюсь в прямоугольнике неуютной прихожей, на полу которой, низко склонив голову, сидит женщина…

Она плачет.

Женщина поднимает голову…

Танечка!

Я наверно не вовремя… Извините. Просто мне дали ваш адрес в магазине… Сказали ночлег… Ещё раз извините. Я пойду…

Нет, что вы мне неудобно оставаться. У вас, наверное, что-то случилось. Буду только мешать…

Ну, если вы настаиваете…

Где будет моя комната?

Оставшись один, я первым делом налил полный стакан водки и осушил его.

Ах, Герой, как тяжело мне…

Будто я наполнена изнутри ночью…

Той ночью…

Той ночью, в которой мы с тобой…

Но ведь тебя нет…

Ты призрак.

Ты дух.

Ты гранит.

Ты память.

Ты юный бог.

Что я несу в себе!?

Моя кровь — слёзы…

Я плачу, Герой…

Плачу…

Сегодня, я специально оставила открытою дверь музея…

Назло ей!

Пусть слушает…

Пусть завидует…

Пусть хохочет в полную глотку, давя своим жирным телом капли раскаяния…

Ненавижу её!

Но если бы только она…

Если бы она была единственной моею бедой…

Моя настоящая беда — ты…

Ты, Герой!

Слышишь?

Ты, и тот, кто внутри меня…

А теперь ещё и твой внук…

Откуда он взялся…

Почему, именно сейчас?

Неужели случайность?

Он закрылся в комнате…

Кажется, он пьёт там…

Зачем он приехал?

Что ему надо?

Что делать мне?

Пойти и всё рассказать?

О той ночи…

Когда я…

Когда ты…

Когда мы с тобой…

Рассказать о том, что внутри меня живёт порождение гранитной пыли и бессмертного подвига…

Твой ребёнок, Герой!

До сих пор не могу поверить…

Зачем ты позвал меня?

Зачем бросил кость надежды бедной некрасивой бабе, с душой истлевшей от ожидания …

Я сама виновата…

Старая дева, придумавшая себе героя…

Юного бога, на винтокрылой машине…

Эх, Герой…

Сейчас я пойду к твоему внуку…

Расскажу…

А что мне делать ещё?

Пусть не верит…

Пусть считает меня сумасшедшей…

Мне всё равно…

Утро лижет мою похмельную голову…

Сегодня я заложник двух бутылок, выпитых вчера…

Но надо вставать…

Быть может этот день последний, для того, кто был тенью и жил как тень.

Надо найти хозяйку и спросить дорогу к памятнику…

Ах да, хозяйка…

По озеру похмелья ко мне плывут воспоминания о вчерашнем вечере…

Влюбилась в моего деда…

Ночью… губы прикасающиеся к разверзшемуся в граните рту…

Будущий ребёнок…

Да, ребёнок…

Однако!

А впрочем, возможно сегодня мне будет уже всё равно…

Танечка!

Танечка, где вы?

Как болит голова…

Утро доброе, Танечка.

Нет, со мной всё хорошо… перебрал вчера…

Не надо извиняться…

Ну что вы, никто вас не держит за сумасшедшую…

Я вам верю…

Да, верю…

Танечка, у вас всё будет отлично… слово внука героя…

Мне надо добраться до могилы деда…

Проводите?

Спасибо, не хотело бы беспокоить…

Но если только вам нетрудно…

Так, надоело…

Я распахиваю дверь…

Атомы тьмы сплетаются в узор чужой улыбки…

Почему вы смеётесь, мамаша?…

Я думал что вы…

Шорох за спиной накидывает мне наголову покрывало боли…

Тёмный контур вагонного унитаза подпрыгивает, вонзившись в лицо…

Женский смех каплет на пол, бередя уши…

Я рассыпаю вокруг своего тела остатки сознания…

Я не помню себя…

Я не знаю себя…

Мой мир — заросшее морщинами лицо, нависающее надо мной…

Сочетание глубоких борозд на старческой коже мне знакомо…

Сквозь боль стараюсь решить этот ребус…

Ночь и день десятки раз чередуются друг с другом…

Десятки дней и ночей, покидают меня, уносимые сточной канавой времени, прежде чем…

Прежде чем…

Прежде чем, боль и я, слившись в едином звуке, произносим…

Мама…

Где мы с тобой, мама?

Почему больница?

Не помню…

Помню только папу…

Мы встретились случайно…

Он ехал до станции…

Как же название?

Да, мама…

Да, наверное, это бред…

Я нездоров…

Хорошо, я постараюсь уснуть…

Потом приходили разные люди…

Спрашивали…

Записывали…

Я отвечал честно…

Что помнил…

Про женщину с ребёнком…

Эх, мамаша, мамаша…

Про вещи, которые пропали…

Врачи говорили, что я хорошо отделался…

Ну, подумаешь десяток переломов…

Ну, голова пробита…

Для того, кого выкинули из поезда…

Пустяки…

Я понимающе кивал, когда люди в штатском обещали поймать бандитов…

Я изображал нежность, когда мать гладила мой лоб…

Я складывал на губах улыбку, когда врачи говорили, что я иду на поправку…

Но думал я об одном…

Мы с дедом шли по залитому солнцем полю…

Смотрели, друг на друга…

Улыбались…

Перемигивались…

Какой же он молодой…

И такой взрослый…

Ему всегда двадцать пять…

Я всё тянул с вопросом…

Дед остановился, чтобы поправить шлем…

Его большие кожаные сапоги будто врастают в землю…

Стройную фигуру обтягивает военный комбинезон …

Герой…

Наконец, я решился…

Дед, я доехал тогда до тебя?

Он прищуривается…

Может быть, солнце светит слишком ярко…

Может быть, он не услышал вопроса…

Дед, я добрался тогда до твоей могилы?

Он улыбается…

Почему он не хочет ответить мне?

Дед, а сельская учительница Танечка, она говорила… ну… что ребёнок, будет. От тебя.

Дед улыбается ещё шире…

Он поворачивается и быстро идёт по полю, туда, где стоит его самолет…

Я еле успеваю за ним…

Когда мы стоим уже возле машины, дед предлагает мне полететь с ним…

Там есть ещё место второго пилота…

Я молча качаю головой…

Острый винт рвёт воздух…

Я отхожу на несколько шагов, чтобы не быть задетым взлетающей машиной…

Дед поднимется в воздух…

Синее небо принимает его в свои объятия…

Я, задрав голову, смотрю вверх…

Хочу увидеть, как он обернётся в своей кабине, и оттуда с небес помашет мне рукою…

Герой, я опять одна…

Твой внук…

Он…

Он пропал…

Я не знаю, как это случилось…

Мы вышли из дому…

Мы шли к тебе…

На твою могилу…

Ему было плохо…

Говорил — похмелье…

Он пил вчера, весь вечер…

Я не знаю даже, понял ли, он что я ему рассказала…

Про нас с тобой…

Про ребёнка…

Солнце начало припекать, и ему сделалось ещё хуже…

Еле шёл…

Несколько раз уходил в кусты…

Спотыкался…

Все время что-то говорил о тенях…

О, каких тенях, я не поняла…

Я видела как ему трудно…

У него была тяжёлая сумка…

Я взяла её и понесла вместо него…

Вот она, до сих пор болтается на моём плече…

А его нет…

Он пропал…

Растворился…

Просто растворился в воздухе…

Когда мы уже были совсем недалеко от тебя…

Почему так случилось?

Мне страшно…

Герой, я стою возле твоей могилы…

Я одна…

Что же будет со мною?

3.141.29.202