Последняя любовь Эльдара Рязанова

Меж датами рожденья и кончины

а перед ними наши имена

Стоит тире, черта, стоит знак «минус»,

А в этом знаке жизнь заключена.

Все понимали, что это когда-нибудь случится. Скоро. Вот-вот. Только как может случиться то, что невозможно? Что просто не может быть никогда…

Я гнал от себя эту мысль далеко-далеко. Посылал ее ко всем чертям. Он же выкарабкается! Он опять выкарабкается. Ну, а как еще…

Только жизнь не вечна, она когда-нибудь кончается. К этому надо быть готовым. Нам всем…

Не верится! Хотя уже 88 лет… Больной человек, все время операции. Плохо и трудно ходящий. И сердце…

Только что был день рождения Эльдара Рязанова, 18 ноября. По-моему, это должен быть национальный день всех нас, большой-большой праздник. Хотя сейчас очень горько — и слезы текут из глаз.

Но это был очень счастливый человек. Потому что полностью выразил сам себя, без остатка. Потому что был свободным, делал то, что хотел. Был веселым, даже несмотря на все свои личные трагедии, и очень мудрым. Компанейским, но состоящим из множества острых углов. Он творил. Он был талантлив!

Простите, это очень личное. У каждого есть свой Рязанов, да. И у меня он есть. Так что я о себе… Извините.

Зимний пионерский лагерь, мне 10 лет. По случаю Нового года нам разрешили лечь попозже. И вот — «Ирония судьбы, или С легким паром!» по телевизору. Премьера фильма. Что это было? Мне, ничего еще не понимающему мальчишке, вдруг открылись какие-то неведомые сферы бытия. Эти разговоры, эти шутки. Эти песни… Все, все абсолютно настоящее. То, как это бывает в жизни. Как должно быть… И еще — любовь. Не зная, не испытав еще ничего, не попробовав эту жизнь на вкус, вдруг был охвачен, покрыт этой неведомой раньше атмосферой. С головой, до прожилок, навсегда.

«Кинопанорама»… Что он там вытворял! Нет, просто был самим собой, больше ничего. Но в закрытой на все пуговицы стране это было нечто. Легкий, вдумчивый, не скрывающий своего отношения к собеседнику человек вел это действо, попутно ввергая нас в мир кино. Он сам был как кино, он был больше, чем кино. Он был — Личность.

Все самые большие знаменитости шли к нему, как к гуру. А гуру был абсолютно не пафосным, не сделанным, он просто общался. Помните, «Веселые ребята» сделали на него пародию: «О чем этот фильм? Да ни о чем». «Рязанов» ерзал в кресле, ложился на стол всем своим немаленьким животом. А кто смеялся больше всех над этой хохмой? Он, Рязанов, самый настоящий.

Вот к нему в «Кинопанораму» приходит Юрий Богатырев и показывает свои ни на что не похожие картины-портреты. Вот Андрей Миронов стоит, где-то в закутке, ждет, когда его позовут, чтобы он спел одну-единственную песенку из «О бедном гусаре»… Обидчиво так выходит, он же звезда. Но Рязанов уже заключил в свои объятия любимого Андрея Александровича. Недовольная гримаса тут же сходит с лица, и Миронов лишь упивается этим общением.

Вот Людмила Марковна Гурченко… Они встретились через бесконечных 25 лет после «Карнавальной ночи». Уже идут съемки «Вокзала для двоих», но это держится в большом секрете. Рязанов приглашает Гурченко на танец, упоительный танец в Останкинской студии. Объясняется ей в любви. Ничего не забыто с того самого 56-го, когда режиссеру было 29, а актрисе 21…

Я помню все эти «Кинопанорамы», я так ждал их всегда. И первая (самая первая!) моя заметка в «МК» называлась «Почему Эльдар Рязанов ушел из «Кинопанорамы»?» Это была долгая история, обида. Он ушел и не обещал вернуться. А я обиделся на него: как, зачем он отнял у меня этот постоянный праздник. Хлопнул дверью, вышел вон, а я? А мы? Это была обида от большой, искренней, неразделенной любви. Потом, через много лет, я показал ему эту заметку: «Вы мой крестный отец». Он согласился, хитро улыбнувшись.

В свои юбилеи этот человек-праздник любил устраивать феерии на ТВ. 50 лет, 77-й год — легкость, интеллигентность, интимность общения (для всех и для каждого). Смех, бесконечные розыгрыши по ходу дела, «капустник» один на всех… и неимоверное зрительское счастье.

60 лет, 87-й год. На сцену выходят Ширвиндт и Державин — в дамском платье, на каблучках, в шляпке. «Эльд-а-ар», — только и мурлычет «она». А на заднем плане сидят и трясутся от хохота Хазанов, Горин и он, виновник всего этого безобразия, Эльдар Александрович.

Когда ему было 70 лет, это был очень грустный праздник, со слезами на глазах. Недавно у Рязанова умерла жена, Нина Скуйбина. Он остался один, страдал. Остался как будто в вакууме, в пустоте, это было так видно, так чувствовалось…

Его спасла Эмма Абайдуллина. Пришла, увидела и спасла. Поздняя, неимоверная любовь двух одиночеств. Я видел их отношения — это чудо! Сказать, что она сдувала с него пылинки — ничего не сказать. Она была его оруженосцем, командиром, музой. Сколько стихов он посвятил ей! Как она ухаживала, билась за него все это последнее немощное для него время. Как вытягивала его…

Но он выкарабкивался сам. Так любил жизнь, и она его любила. Он бился за то, чтобы прожить, посвятить Эмме еще один день. Чтобы написать новые стихи. Чтобы остаться неравнодушным. Рассказывал, как для этого истязал себя по утрам, выливая ведро студеной колодезной воды прямо себе на голову. Закалялся, как сталь!

Он так чувствовал время. 56-й, «Карнавальная ночь», оттепель, «…и хорошее настроение не покинет больше нас». 66-й, «Берегись автомобиля», еще не застой, остатки разрешенной свободы и Деточкин, как символ индивидуального донкихотства. 75-й, «Ирония судьбы», генсек Брежнев дает задний ход. «Ирония» — знак мягкого авторитаризма, компромисса думающих, все понимающих людей с властью, когда можно иронично так заплетающимся похмельным языком: «Это город на Неве» про Ленинград, колыбель революции. Или «когда выпьют — поют, на демонстрациях поют» — про праздник Великой и Октябрьской. Да, мы голосуем, как им надо, зато они дают нам право на частную жизнь, такую порой непутевую, полусказочную, безбашенную, но очень личную и невозможно яркую, если 31 декабря пойти в баню. 82-й, «Вокзал для двоих» — хмурое, остановившееся время, но звучит рязановский рефрен на его же стихи — «Спешите жизнь переменить!»

«Забытая мелодия для флейты» (1987-й) — это перестройка, самое ее начало: «Мы не пашем, не сеем, не строим, мы гордимся общественным строем…». «Небеса обетованные» (1991-й) — распад большой страны, демонстрации нищих, но свободных, ОМОН, оцепление… Но оцепление тогда мы прорвали. И вознеслись, как казалось… «Предсказание» (1993-й) — предсказание нового путча, обстрел Белого дома, того самого. В воздухе пахнет грозой…

А дальше начался новый период в творчестве Рязанова. Наверное, неоднозначный. Но там был «Андерсен. Жизнь без любви» (2006-й). Он сделал это про себя, грустного (несмотря на всю свою показную веселость), гениального сказочника. В самом конце жизни оказавшегося один на один перед Ним. Как и положено.

И еще у него был свой «Эльдар», киноклуб, переданный ему московским правительством. Вместе с Эммой Валерьяновной они сделали его местом намоленным. Туда, на окраину], через все пробки прорывались остатки недобитой интеллигенции, чтобы видеть и слышать его и тех штучных людей, которых он туда приглашал.

Все-таки он был советским человеком. В советской системе координат чувствовал себя свободно, потому что знал ее как облупленную. Может, как и Высоцкий, он готов был сказать: «Пусть впереди большие перемены, я это никогда не полюблю». Хотя он действительно жаждал этих перемен, приближал их как мог. Кто-то скажет, что после не вписался. Это «перемены» в него не вписались!

…На юбилей своей тещи по совету дочки я попросил Рязанова и еще нескольких самых близких мне людей — Жванецкого, Хазанова, Сванидзе, Урганта — позвонить ей «вдруг» и поздравить. Он тут же согласился с большим удовольствием. И вот у нас дома раздается звонок: «Здравствуйте, Марина Соломоновна, это Рязанов. Я немножко старше вас, извините, но…». И полились такие комплименты, пожелания. Теща была на седьмом небе!

А последний раз мы с ним виделись год назад, в его «Эльдаре». Он уже очень плохо ходил, ему помогали. Мы обнялись… Он все спрашивал про дела в «Московском комсомольце»… Точно так же ему помогали уйти. А я только смотрел в спину… Я так помню все наши встречи, все его звонки… А он уходил…

И ушел. Но оставил нам надежду. Может, как никто другой, сделал для того, чтобы мы жили с этой надеждой, с этой его высокой иронией, тонкой лирикой. А жизнь, что она — трагикомедия.

Рязанов прав.mk.ru/print/article/1342892/