Сказать, что я не мечтал о девчонке, это ничего не сказать. Я грезил этими «инопланетянками» в бурных фантазиях. Собирал вырезки с ногастыми и полногрудыми красотками. Часами просиживал на лавочке, где-нибудь в центре, наблюдая и выискивая самую красивую из проходящих мимо девочек, девушек или женщин.

Сколько себя помню, мне всё время хотелось. Я хотел фигуристую сорокалетнюю учительницу — нашу классную, я хотел прыщавую, выше меня на голову и старше на год соседку, я хотел всех маминых подруг, хотел школьную уборщицу, которая так эффектно демонстрировала свою попу, когда мыла лестничные пролёты. Да, мне хотелось всегда.

Но школьная учительница лепила мне трояки и орала после уроков; соседка носила дурно пахнущие колготки; мамины подруги, (что не удивительно) воспринимали меня лишь как странного подростка; а уборщица, была так же добра, как и ограничена своей шваброй.

Мои фантазии всегда расходились с реалиями. Разумеется, я мог бы попробовать познакомиться с обыкновенной девочкой из моего же или параллельного класса. Между прочим, желающие были. Но все те, кому нравился я, мне не нравились. Меня же всегда прельщала недосягаемость, неприступность, величина.

Красивую девчонку с мозгами курицы я так же не воспринимал, как и страшненькую интеллектуалку.

Вот так я и прожил до двадцати лет с мамой в подмосковном городке Одинцово, как за стеклом созерцая противоположный пол сначала в школе, затем на первом и втором курсах факультета журналистики, а после своего неожиданного заточения в армейский монастырь ограниченного контингента, я до двадцати двух лет увеличил срок моей физиологической девственности.

Впрочем, вернувшись из Афганистана, куда я попал из-за бездарного указа Язова, и где семьсот двадцать дней вынужден был просидеть на мизерном плато, защищая перевал с тридцатью такими же бедолагами, я легко восстановился у себя в ВУЗе, с оговоркой осенней переэкзаменовки, после чего, как с корабля на бал ворвался в летние каникулы, и уехал погостить к дяде, маминому брату, Евгению Решетникову в Екатеринбург, тогдашний Свердловск, с твёрдым намерением найти себе подругу.

У дяди росло два сына. Старший из них, Денис, учился на втором курсе института культуры, а что может быть слаще театральных курсисток?

Разумеется, кроме Решетниковых у меня в этом городе жило еще, как минимум человек девять тех, кому бы я мог с полным правом сказать, как мультяшный Маугли: «Мы с тобой одной крови», но желание этого у меня не оказалось. Во-первых, мои отношения с родственниками зеркально проецировались из любви или антипатий мой бабушки, а во-вторых, я пессимистично думал, что там меня никто не ждет. Хотя, имелся у меня в запасе еще один двоюродный брат — Егор Щука — моя гордость, фанатик охоты и рыбалки, но он уже как пять лет окончательно перебрался в лесную сторожку и выбирался из своей берлоги крайне редко.

Свердловск встретил меня пыльными улицами и липкой зеленью только что народившейся листвы. Начало июня выдалось душным, и я уже почти жалел, что покинул столицу, так как Денис, на которого я так рассчитывал, уехал отрабатывать летнюю практику в Крым. Дядина жена, тётя Соня, видя мытарства племянника, и уже не в силах слушать мои упражнения в игре на губной гармошке, отправила меня в детский садик. Мне доверялось починить шкафчик младшего из братьев пятилетнего Кирюшу. Того уже как неделю вместе с остальными детьми увезли на дачу, а в детсадовских помещениях затеяли косметический ремонт.

На меня сразу же пахнуло амбре свежевыкрашенных стен и детсадовской столовки.

Кирюшина группа находилась на третьем этаже, и я, стараясь не испачкаться о салатовые стены, с оттягивающим руку дядиным инструментарием не без труда преодолел еще пять пролётов.

Шёл я на стук молотка. Было очевидно, что забивал гвозди не профессионал. Молоток то срывался, ухая по стене, то пару раз падал, со звоном подскакивая о пол.

Наконец я добрался до полуоткрытой двери и толкнул за ручку.

Та бесшумно поддалась, и я увидел сидящую ко мне спиной на корточках женщину в некогда синем, но давно уже застиранном и выцветшем трико.

Незнакомка что-то усердно оттирала в жёлтом тазике. Не знаю, что на меня нашло, но я остолбенел и так незамеченным простоял с минуту, затем, уже не понимая, что делаю, разжал пальцы. Ящик с грохотом рухнул на пол.

Женщина вздрогнула, обернулась и выронила, то, что оттирала. Этим что-то оказалась пластиковая нога от гигантской куклы.

Затем, инстинктивно подбирая растрепавшиеся волосы, она стала распрямляться и оказалась выше меня на голову.

Капля воды, как будто выжитая из её мокрых рук, покатилась по виску, затем по азиаткой скуле и остановилась лишь на тонкой с синей прожилкой шее.

Ощущения, охватившие меня в тот самый миг сравнимы лишь с парашютным прыжком, когда ты в ожидании первого в своей жизни падения, морально готовишься, воображаешь, как вс; это будет и, тем не менее, там, в небесах, когда ты решишься на безумный шаг в бездну, и тебя швырнёт и закрутит воздушным потоком вниз, то все инструкции, добросовестно вызубренные тобой, окажутся, забыты, а сам ты предстанешь один на один с неведомым.

Я влип! Желание завоевания женщины овладело мной.

Выцветшее трико, вернее то, что оно скрывало, оказалось для меня красной тряпкой матадора, который, увидев неопытного, но нахрапистого бычка, уже обрек его на заклание.

— Здравствуйте, — стараясь не выдать себя, как можно безразличнее, обратился я, — у моего брата сломался шкафчик, так вот я пришёл….

— А, Вы, тот самый кузен из Москвы? — услышал я ее детский голосок, и дважды удивился. Во-первых, так меня еще никто не называл, а во-вторых, кто ей уже успел обо мне напеть?

— Вчера к нам заходила Ваша тётя и обещала прислать племянника, сказала, что у него золотые руки.

Я молчал и не знал, что ответить. Но развязка наступила неожиданно.

— Так вот Вы какой — Рома Радуга! — Я обернулся. Передо мной, оперевшись на дверной косяк стояла рыжеволосая дурнушка. Пёстрое в белый горох платье, уже успело испачкаться в извёстке и прилипших к подолу опилках. Девушка была излишне худа, и в её руках как-то нелепо смотрелся увесистый молоток, — Поможете мне картины развесить? -

Озадаченный тем, что меня ждали, я суетливо взялся за дело. Но работа не клеилась, всё валилось из рук, хотя, впрочем, несмотря на покалеченный уже через минуту палец, мне всё-таки удалось закрепить новые петли и нарушить свежевыкрашенную белизну стен десятком вбитых ржавых гвоздей.

Молоденькая воспитательница, которая представилась Томой, оказалась явно мной заинтересована. Она говорила и говорила, то о моём брате, то о предстоящем поступлении в педагогический вуз, и еще о тысячи не интересующих меня подробностях. Я же старался уловить момент прохождения в дверях силуэта той, ради кого я еще был тут, слушал раздражающую меня трескотню и ждал, что вот-вот сейчас войдёт она. Вот сейчас. Сейчас. Но она не вошла. Лишь крикнула из раздевалки, что уходит на обед и всё. Чудо исчезло. Остался лишь его шлейф. Как будто миллиарды воздушных пузырьков наполнили мои легкие, и я сейчас поднимусь к потолку.

Я еще не знал тогда, что Любе уже скоро минет тридцать шесть. Много. Безумно много для влюблённого в неё двадцатидвухлетнего парня. Но я не думал об этом. Мне хотелось е;. Я жаждал это тело.

Почувствовав, что я сейчас думаю не о ней, Тома стала рассказывать, что её сменщица, хотя из местных, но почти всю жизнь прожила в Самаре, что она окончила художественное училище, и что после развода с мужем, который, кстати, бросил её беременной, она вынуждена была перебраться к маме, у которой в Свердловске кооперативная квартира; что Любина мама как год умерла, а Люба осталась в двухкомнатных хоромах одна со своей пятилетней дочкой; что как мать она хороша, но мужики около неё не задерживаются, так как она гордая и никто не может ей угодить.

— Между прочим, — добавила напоследок дурнушка, — У Любы завтра день рождения, и по этому случаю у неё дома будет девичник, хотя, как правило, на него приглашаются один два мужчинки. Надо же кому-то открывать бутылки!

— Какой же это тогда девичник?

— Обыкновенный. Как говорит Люба, какой же девичник без мужского стриптиза!

Вот оно! Подумалось мне и я, неожиданно для себя с нахлынувшим чувством крепко обнял Тому, притянул к себе и предложил ей сегодня же сходить в кино. Тома как-то сразу обмякла, даже для вида не попыталась вырваться и согласилась. Я же думал лишь об одном, завтра я смогу увидеть Любу. То, что случится именно так, я не сомневался.

Вечер с Томой оказался скучен и тягостен. Пару раз во время просмотра приключенческой картины по Дюма она попыталась ко мне прижаться, а перед расставанием прозрачно намекнула, что её родители на даче. Но перспектива ночи с рыжеволосой трындычихой меня не вдохновила, и я весь обратился в ожидание.

Всю ночь я провел в беспокойном сне, и всё мне мерещилось, что я, это огромный молоток, который забивает стальной Гвоздь-Любу всё глубже и глубже в неподатливую стену.

Свидетельство о публикации №213081301153

ГЛАВА ВТОРАЯ

#Роман #Проза #АлексейАнатольевичКарелин
Местоположение: Переделкино
Настроение: Рабочее
Музыка: Третья симфония («Божественная поэма») Александра Скрябина (до минор, 1904)