Весьма познавательный материал про методы управления Советской Власти.
«АСТРАХАНСКИЕ РАССТРЕЛЫ.
Март 1919 г.
В апреле месяце 1912 года в далеком, глухом углу Сибири, на Лене, мелкими агентами самодержавного правительства было расстреляно триста голодных, измученных непосильной работой и невыносимыми условиями жизни, рабочих.
Под давлением русской и иностранной прессы и общественного мнения, царское правительство должно было допустить членов Гос. Думы расследовать расстрелы, а затем и сместить виновников расправы над безоружными рабочими. Так было при самодержавии.
А в марте 1919 года в Советской Республике представитель высшего в коммунистическом государстве органа руководил расстрелами тысяч голодных рабочих в Астрахани. Это кошмарное дело в советской прессе замолчали. И о нем доселе мало кто знает.
Астрахань — большой губернский город при устьи Волги-матушки, когда-то кормилицы и поилицы пролетариев. Десятки тысяч рабочих. Многочисленные профессиональные обединения. Нет только социалистических организаций. Да и то лишь потому, что в 1918 году большинство партийных работников было расстреляно.
В августе-сентябре 18 года погибла целиком губ. конференция партии социалистов-революционеров во главе с Губ. Ком. в количестве 15 человек. Среди расстрелянных были т. Довчаль, секретарь губ. ком. п. с-р., член Учр. Собрания Петр Алексеевич Горелин, крестьянин саратовской губ.,, Чеслав Мечеславович Струмило-Петрашкевич, член партии с момента ее основания и др.
Партийные работники, оставшиеся в живых, были терроризованы и партийная жизнь совершенно замерла в Астрахани.
Насколько ненавистны были власти социалисты, видно из того, что только одного заявления о принадлежности к социалистической организации было достаточно, чтобы
лишиться жизни. Так был расстрелян в связи с забастовкой, о которой теперь идет речь, т. Метенев, председатель Правления Проф. Союза Металлистов, который при аресте назвал себя сочувствующим социалистам-революционерам (левым).
Металлические заводы Астрахани: «Кавказ и Меркурий», «Вулкан», «Этна» и др. были обявлены военными, труд на них милитаризован, и рабочие находились на военном учете. Город Астрахань, живший всегда привозным хлебом, с момента обявления хлебной монополии и прекращения свободной закупки продовольствия, сразу очутился в затруднительном поллжении. Изобиловавший раньше рыбой, которой в одних устьях Волги ежегодно вылавливалось десятки миллионов пудов, город после объявления социализации рыбных промыслов и расстрела рыболовов (Беззубиков и др.), не имел даже сельдей, которыми запрещено было торговать под страхом ареста и продавца и покупателей.
В 1918 году астраханцы кое-как снабжались продовольствием матросами волжского флота, но с наступлением зимы подвоз вольного продовольствия почти прекратился. Кругом Астрахани и на железной дороге и по проселкам стояли реквизиционные отряды. Продовольствие отбиралось, продавцы и покупатели расстреливались. Астрахань, окруженная хлебом и рыбой, умирала с голода. Она была похожа на остров, вымирающий от жажды, среди пресного моря.
С января 1919 года продовольственное положение сулило рабочим Астрахани настоящий голод. Власть уже было решилась даровать рабочим право вольной закупки продовольствия, но центр отозвал главу края Шляпникова за его мягкую политику и назначил на его место К. Мехоношина. Вместо ожидаемого разрешения посыпались стеснения и репрессии. От рабочих приказом по заводам требовали максимума производства.
Голодные, усталые, озлобленные, стоя после работ у пекарен за восьмушкой хлебного пайка, они свои «очереди» превращали в митинги и искали выхода из невыносимого положения. Власть назначила особые патрули, которые должны были разгонять импровизированные митинги. Наиболее активные рабочие были арестованы. Продовольственное положение ухудшалось, репрессии усиливались, и в конце февраля 1919 года рабочие, переизбрав Прав. Союза Металлистов, заговорили определенно о забастовке. В последних числах февраля на совместном заседании Губ. Сов. Проф. Союзов с заводскими комитетами представитель матросов волжского флота заявил рабочим, что матросы в случае забастовки выступать против бастующих не будут.
Оставалось только назначить день забастовки.
С первых чисел марта работа на заводах почти прекратилась. Везде шло обсуждение вопроса о требованиях, предъявляемых к власти. Решено было требовать разрешения временно (впредь до урегулирования продовольственных затруднений) свободной закупки хлеба и свободной ловли рыбы. Но окончательные требования до начала забастовки так и не успели сформулировать. А власть этим временем искала надежные части и стягивала их к заводам. Катастрофа приближалась.
И вот во вторую годовщину февральской революции «Рабоче-Крестьянская власть» затопила в крови рабочую Астрахань.
Даже на фоне российского коммунистического террора, направленного якобы против классовых врагов труда, но бившего главным образом рабочих и крестьян, это -безпримерная по своему размаху в истории рабочего движения расправа. В ней равно поражают как беззащитность рабочих, так и оголенная до цинизма откровенность. Расстрелом руководил член высшего в государстве законодательного и исполнительного органа: Всероссийского Ц. И. К. — К. Мехоношин. Этот именитый палач на всех распоряжениях и приказах полностью помещал свой громкий титул: Член Всероссийского Ц. И. К, Советов Раб., Крестьянских, Красноармейских и Казачьих Депутатов Член Рев. Воен. Совета Республики, председатель Кав. Касп. фронта и пр. и пр.
Вот как гласило правительственное сообщение о расстреле: «10 марта сего 1919 года, в десять часов утра, рабочие заводов «Вулкан», «Этна», «Кавказ и Меркурий» по тревожному гудку прекратили работы и начали митингование. На требование представителей власти разойтись рабочие ответили отказом и продолжали митингование. Тогда мы исполнили свой революционный долг и применили оружие…
К. Мехоношин (с полным титулом)».
Десятитысячный митинг мирно обсуждавших свое тяжелое материальное положение рабочих был оцеплен пулеметчиками, матросами и гранатчиками. После отказа рабочих разойтись был дан залп из винтовок. Затем затрещали пулеметы, направленные в плотную массу участников митинга, и с оглушительным треском начали рваться ручные гранаты.
Митинг дрогнул, прилег и жутко затих. За пулеметной трескотней не было слышно ни стона раненых, ни предсмертных криков убитых насмерть.
Вдруг масса срывается с места и в один миг стремительным натиском удесятеренных ужасом сил прорывает смертельный кордон правительственных войск. И бежит, бежит, без оглядки, по всем направлениям, ища спасения от пуль снова заработавших пулеметов. По бегущим стреляют. Оставшихся в живых загоняют в помещения и в упор расстреливают. На месте мирного митинга осталось множество трупов. Среди корчившихся в предсмертных муках рабочих кое-где виднелись раздавленные прорвавшейся толпой и тела «революционных усмирителей». Весть о расстреле мигом облетает весь город.
Бежали отовсюду. Кричали одно паническое «стреляют, стреляют»!
Многочисленная толпа рабочих собралась около одной церкви.
«Бежать из города» — сначала тихо, потом все громче и громче раздается кругом. — «Куда?» Вокруг бездорожье. Тает. Волга вскрылась. Нет кусочка хлеба. — «Бежать, бежать! Хоть к белым. Здесь расстреляют. А жена, а дети? братцы, как же? — Все равно погибать. Хоть здесь, хоть там. Есть нечего. Бежать, бежать!!»
Далекий орудийный выстрел. Дребезжащий странный залп в воздухе. За этим жужжанием вдруг бухнуло. Снова жужжание. Купол церкви с грохотом рушится. Бух и опять бухающие звуки. Рвется снаряд, другой. Еще. Еще. Толпа мигом превращается в обезумевшее стадо. Бегут куда глаза глядят. А Форпост стреляет и стреляет. Откуда-то корректируют стрельбу и снаряды попадают в бегущих.
Город обезлюдел. Притих. Кто бежал, кто спрятался.
Не менее двух тысяч жертв было выхвачено из рабочих рядов.
Этим была закончена первая часть ужасной Астраханской трагедии.
Вторая — еще более ужасная — началась с 12 марта. Часть рабочих была взята «победителями» в плен и размещена по шести комендатурам, по баржам и пароходам. Среди последних и выделился своими ужасами пароход «Гоголь». В центр полетели телеграммы о «восстании».
Председатель Рев. Воен. Сов. Республики Л. Троцкий дал в ответ лаконическую телеграмму: «расправиться безпощадно». И участь несчастных пленных рабочих была решена. Кровавое безумие царило на суше и на воде.
В подвалах чрезвычайных комендатур и просто во дворах расстреливали. С пароходов и барж бросали прямо в Волгу. Некоторым несчастным привязывали камни на шею. Некоторым вязали руки и ноги и бросали с борта. Один из рабочих, оставшийся незамеченным в трюме, где-то около машины и оставшийся в живых рассказывал, что в одну ночь с парохода «Гоголь» было сброшено около ста восьмидесяти (180) человек. А в городе в чрезвычайных комендатурах было так много расстрелянных, что их едва успевали свозить ночами на кладбише, где они грудами сваливались под видом «тифозных».
Чрезвычайный комендант Чугунов издал распоряжение, которым под угрозой расстрела воспрещалось растеривание трупов по дороге к кладбищу. Почти каждое утро вставшие астраханцы находили среди улиц полураздетых, залитых кровью застреленных рабочих. И от трупа к трупу, при свете брезжившего утра живые разыскивали дорогих мертвецов.
13 и 14 марта расстреливали по прежнему только одних рабочих. Но потом власти должно быть спохватились. Ведь нельзя было даже свалить вину за расстрелы на восставшую «буржуазию». И власти решили, что «лучше поздно, чем никогда». Чтобы хоть чем нибудь замаскировать наготу расправы с астраханским пролетариатом, решили взять первых попавших под руку «буржуев» и расправиться с ним по очень простой схеме: брать каждого домовладельца, рыбопромышленника, владельца мелкой торговли, заведения и расстреливать.
Вот один из многочсленных примеров расправы над «буржуазией». Советская служащая, дочь местного адвоката Жданова, по мужу княгиня Туманова, «Волжская красавица», как звали ее в нижнем Поволжьи. Служила предметом настойчивых ухаживаний комиссаров, больших и малых — вплоть до высших. Настойчивые приставания власти всегда кончались гордым презрением честной женщины. В дни общей расправы над «буржуазией» коммунисты решили уничтожить «яблоко раздодора». Отцу, пришедшему узнать о судьбе своей дочери, показали ее обнаженный труп.
К 15 марта едва ли было можно найти хоть один дом, где бы не оплакивали отца, брата, мужа. В некоторых домах исчезло по несколько человек.
Точную цифру расстрелянных можно было бы восстановить поголовным допросом граждан Астрахани. Сначала называли цифру две тысячи. Потом три… Потом власти стали опубликовывать сотнями списки расстреленных «буржуев». К началу апреля называли четыре тысячи жертв. А репрессии все не стихали. Власть решила очевидно отомстить на рабочих Астрахани за все забастовки — и за Тульские, и за Брянские и за Петроградские, которые волной прокатились в марте 1919 года. Только к концу апреля расстрелы начали стихать.
Жуткую картину представляла Астрахань в это время. На улицах — полное безлюдье. В домах потоки слез. Заборы, витрины и окна правительственных учреждений были заклеены приказами, приказами и приказами.
14-го было расклеено по заборам объявление о явке рабочих на заводы под угрозой отобрания продовольственных карточек и ареста. Но на заводы явились лишь одни комиссары. Лишение карточек никого не пугало — по ним уже давно ничего не выдавалось, а ареста все равно нельзя было избежать. Да и рабочих в Астрахани осталось немного.
Лишь к 15 марта часть бежавших была настигнута красной конницей в степи, далёко от Астрахани. Несчастных вернули обратно и среди них-то и принялись искать «изменников» и «предателей».
16 марта на заборах появились новые приказы. Всем рабочим и работницам под страхом ареста, увольнения и отобрания карточек приказывалось явиться в определенные пункты на похороны жертв «восставших». «Революционной рукой мы будем карать ослушников». — Так кончался приказ. Время явки уже истекло, а рабочих набралось всего лишь несколько десятков. И красной коннице был отдан приказ сгонять всех с улиц, вытаскивать из квартир и с дворов. Озверели инородцы, с остервенением рыскали по городу и жестоко пороли укрывающихся нагайками. С большим опозданием, под охраной пик и нагаек двинулось к городскому саду похоронное шествие.
Рабочие, с унылыми, плачущими лицами, не поднимая голов беззвучно шевелили губами. Жуткое по своей тишине: «Вы жертвою пали» расплывалось в весеннем воздухе, едва успев превратиться в звуки.
Какая злая сатанинская насмешка! Они хоронили их — своих палачей, не смея думать о своих погибших, товарищах, грудами наваленных на кладбище. Они пели им — своим палачам, думая о тех, с кем бок о бок шесть дней тому назад прорывали смертельный кордон правительственных войск. Они слушали речи коммунистов-ораторов о них — своих палачах, исполнивших «революционный долг» и не могли сказать хоть слово о расстрелянных революционерах-рабочих.
«Мы отомстим, мы сторицею отомстим за каждого коммуниста!» — гремел голос правительственного оратора. — «Вот смотрите: их сорок семь наших товарищей, погибших за «рабочее дело». -
Еще ниже наклоняются головы рабочих. Слезы. Плач навзрыд.
А оратор все заливается громким, торжествующим голосом победителя. И все грозит и грозит.
Кругом общей могилы стоят сорок семь красных гробов. Вокруг них черные и красные знамена.
«Революционным борцам — жизнь отдавшим за социализм», красуется на них. «Революционные же борцы» с пиками и нагайками держат и знамена.
Не прорвешься сквозь них с этого места пытки… Горе и бессилье давит, давит рабочих. А невидимый, но ощутительный ужас сковывает и мысли и действия. Рабочие пьют горькую чашу страданий до дна.
Газеты выходят с траурной каймой. «Революционным» усмирителям посвящаются все статьи. По адресу рабочих говорится гневное: «сами виноваты». Титулованный палач К. Мехоношин шлет войскам благодарственное послание… «Вы исполнили свой революционный долг и железной рукой, не дрогнув, раздавили восстание. Революция этого не забудет. А рабочие сами виноваты, поддавшись на провокацию…»
И замерла рабочая Астрахань. Молчат заводы. Не дымят трубы.
Рабочие разъезжались и разбегались безудержно из города. Не смогло их остановить больше и разрешение власти ловить рыбу и покупать хлеб. Слишком дорогой ценой было куплено это разрешение.
Кровью родственников и друзей было оно писано. Кровью тысяч Астраханских пролетариев пахла правительственная «милость».
Огненно-красными буквами будет вписана Астраханская трагедия в историю пролетарского движения. Безпристрастный суд истории произнесет свой приговор над одной из самых ужасных страниц коммунистического террора…
А нам, его современникам и очевидцам, хочется крикнуть всем друзьям рабочих, всем социалистам, всему мировому пролетариату:
«Расследуйте Астраханскую трагедию.»
Москва. Сентябрь 1920 г.
П. Силин»
©
* * *
Источник: из сборника «Че-Ка: материалы по деятельности чрезвычайных комиссий»,
под редакцией Чернова
изд. цент. бюро партии социалистов-революционеров
Берлин, 1922
Миром в основном правит любовь. Нами пока — голод. Точнее, неизжитый, генетический страх перед ним.
По свидетельству современников, не знавший советской России Франц Кафка, имея в виду голод 1920-х годов, восхитился русскими: «Народ, переживший подобное, неистребим». Кафку потрясла повесть нашего земляка Неверова «Ташкент — город хлебный». А ведь там — от силы одна тысячная часть тех ужасов, которые обрушились на воистину неистребимый народ с воцарением большевиков (именно с воцарением, поскольку иной цели в «проекте Ленина», как выразился однажды отечественный историк Кара-Мурза, и не ставилось).
Если помните, последний раз о возможном голоде заговорили в памятном 1991 году. Многие эксперты предрекали голодную зиму, опасаясь, что сама жизнь «подбросит» повод отметить круглую дату — семидесятилетие чудовищного голода 1921-1922 гг. Вспоминали, между прочим, и другую годовщину — столетие голода 1891-1892 гг. Но как-то вяло: как ни крути, он не шел ни в какое сравнение с катастрофой, которая ознаменовала собой первые итоги битвы большевиков с собственным народом…
С развитием частной собственности, всемирной торговли и путей сообщения с середины прошлого века Западная Европа перестала опасаться голода. Она извлекла практический урок: история голода есть история человечества. Россия же, как известно, всегда шла своим путем, и мы сыты энциклопедическими знаниями.
В словаре Брокгауза и Ефрона (1893, т.9) читаем: «Спутниками голода были болезни, мор, грабежи, убийства и самоубийства… Особенно распространено было употребление суррогатов в злосчастные 1601-1602 гг., когда ели… такую мерзость, что, как говорит летописец, писать недостойно; в Москве человеческое мясо продавалось на рынках в пирогах».
В дореволюционных энциклопедиях не скрывалось, что и до и после Бориса Годунова россияне нередко голодали. Но до кошмаров не доходило.
Посмертный дар
В истории российской психиатрии был случай, по понятным причинам не вошедший в учебники. В начале 20-х, в разгар жуткого голода, 16-летний подросток, съевший на пару с младшим братом соседского мальчишку, был признан «нравственно слабоумным». И все потому, что не различал «столь ходовых слов, как буржуй и пролетарий», а на вопрос о правителях государства ответил: «Командует армией Ленин, он — царь…»
В 1891 году, когда «государство и общество соревновались между собой в оказании помощи голодающим», как заметили авторы «Черной книги коммунизма», юный помощник присяжного поверенного Владимир Ульянов жил в Самаре, центре наиболее пострадавшей от голода губернии. И оказался единственным представителем местной интеллигенции, не только не принявшим никакого участия в помощи голодающим, но и категорически возражавшим против такой помощи. Как вспоминал один из его друзей (ссылка на кн.: А. Беляков «Юность вождя». — М., 1960), «Владимир Ильич имел мужество (!!! — С. М.) открыто заявить, что последствие голода — нарождение промышленного пролетариата, этого могильщика буржуазного строя — явление прогрессивное… Голод, разрушая крестьянское хозяйство, двигает нас к нашей конечной цели, к социализму через капитализм. Голод одновременно разбивает веру не только в царя, но и в Бога».
Через тридцать лет, став главой государства, Ульянов повторил ту же мысль: голод может и должен послужить делу нанесения «смертельного удара в голову врага». И что удивительно, до самого последнего времени людоедские по сути воззрения вождя трактовались как «мужество». И на таком «толковании» выросло не одно поколение…
Голод 1920-х годов и сегодня больше известен как «голод в Поволжье», хотя опустошил он и Украину, и Кубань, и Крым, и Грузию, и Азербайджан. Интересно, что в первом издании Большой Советской Энциклопедии (1930 г., т. 17) под редакцией Бухарина, Куйбышева и т. п. мы еще можем что-то прочесть об этом испытании. Голод 1921-1922 гг. признается здесь «небывалым даже в летописях русских голодовок». Приводится кое-какой цифровой материал: охвачено 35 губерний с населением 90 миллионов, погибло около 5 миллионов человек (1891-1892 гг. — от 400 до 500 тысяч. — С. М.), опустошено до 10-20 процентов дворов и хозяйств, армия беспризорных детей дошла почти до 7 миллионов.
Естественно, авторы первой советской энциклопедии так объяснили причину катастрофы: «Этот голод явился тягчайшим «посмертным даром» свергнутого царизма». Но кого могло устроить такое объяснение, кроме самих авторов и редакторов? Тем более, что в начале 20-х, по горячим следам в печати еще могли пройти свидетельства охватившего страну небывалого кошмара.
Голод, по признанию современников, носил характер даже не эпидемии, а пандемии. Но этот «беспощадный царь» явился не неожиданно, — читаем в сборнике «О голоде» (Харьков, 1922). — Все экономические и бытовые условия влекли к этому уже разоренную страну».
Какие условия — цензурные рамки не позволяли конкретизировать. Зато эмигранты четко доводили мысль до конца. «Действительная помощь голодающему сельскому населению почти неосуществима в средневековых экономических условиях, искусственно созданных большевистским режимом», — написал Петр Струве в сборнике «Голод» (София, 1921). И перечислил вехи: ликвидация крупных частных хозяйств и насаждение военно-коммунистических совхозов; ликвидация трудовых фермерских хозяйств и насильное возвращение фермеров в общину; развязывание гражданской войны во всех без исключения деревнях; политика продразверстки, не щадящая буквально ни одного хозяина; запрещение торговли плодами крестьянского труда — все это привело деревню к разорению. Ограбленный «сельский хозяин отлично понял существо нового «правопорядка» и стал создавать потребный ему минимум продуктов. В результате… исключалась возможность накопления продовольственных запасов», а надеяться, кроме себя, крестьянину было не на кого. Обоснованный страх репрессий пересилил даже исконную крестьянскую сметку. На послабление же рассчитывать не приходилось: бунты карались большевиками беспощадно.
Восковые дети
Не секрет, что и при «проклятом царизме» как зажиточные, так и малоземельные крестьяне не очень-то держались за землю. Как писали в земских отчетах конца ХIХ века, искали более легких заработков: в Ставрополе на Волге, например, занимались извозом и грузили хлеб. Но хлеб-то был! И не так много времени и «экономических» мер потребовалось «пролетарской» власти, чтобы довести один из богатейших уездов России до состояния, когда и без репрессий люди умирали как мухи. Недород 1920 года и полный неурожай 1921 года лишь довершили то, что не успела сделать «рабоче-крестьянская власть».
Летом 1921 года в советской прессе сообщалось, что, спасаясь от голода и холеры, «население Поволжья лавиной двинулось на юг, сея по пути заразу и смерть… Едят кору (леса липовые объедены), кислый щавель, сусликов, черепах» («Известия», 5 июля). Что «борьба с сусликами идет усиленно, но суслики совершенно не сдаются в склады райпродкомов, так как мясо и шкура поедаются крестьянами» (там же, 23 июля). Центральная комиссия помощи голодающим констатирует: «Свирепствует холера. В одной Самаре ежедневно 400 заболеваний… Ежедневно количество призреваемых детей, бросаемых родителями, увеличивается на 60-70 человек». А Луначарский добавляет: «В Самаре есть такой городок, куда в конце концов посылают всех найденных детей. Нельзя же оставлять их умирать на улице. Смертность в этом городке отчаянно велика… Говорят, есть случаи, когда мордовское население детей своих попросту топит в Волге»…
По воспоминаниям коренных жителей, в волжском Ставрополе в голодные 1921-1922 годы умирали целыми семьями. Березовые сережки, за которыми из последних сил добирались через Волгу в Жигулевские горы, были лакомством по сравнению с дубовой корой. Многие просто не возвращались с того берега. А тех, кто выжил, спасла помощь американцев из АРА, подкармливавших ставропольских детей — до тех пор, пока большевики не прикрыли «лавочку». Народу надлежало быть неистребимым.
В истории советской и нашей местной ставропольской бюрократии (оригинал — в фондах ГПБ, бывшей Ленинки) сохранился документ, написанный два с половиной года спустя, когда ленинская гвардия «успокоила» страну окончательно. Успокоила грабительской продразверсткой, реквизициями и прочими «экономическими» мероприятиями, приведшими страну к полному разорению и опустошению. Уникальный в своем роде «Отчет о деятельности Ставропольского Уэкономсовещания Самарской губернии, представляемый в Совет Труда и Обороны на 1 октября 1921 года» — яркий образец нового, ленинского стиля. Стиля, предполагающего полное пренебрежение родным языком и человеческими жизнями. Главное, что требовалось от авторов (анонимных, между прочим) — четко различать буржуев и пролетариев. От этого зависела их более-менее сытная жизнь в эпоху страшнейшего голода.
Надо полагать, подобные отчеты представлялись Кремлю ежеквартально. Документ этот стоит опубликовать, хоть и с сокращениями, но с сохранением авторского стиля.
«— Товарообмен с крестьянством
Ввиду голода у населения излишков продуктов для обмена нет. Если были обмены на масло, яйца и проч., то исключительно по нужде обменного фабриката… В настоящий момент голода, когда населением невероятно уничтожается скот, кооперация приняла широкие шаги по обмену невыделанных кож и овчин…
— Отношение государства к капиталистам
Кустарная мелкая промышленность не находит сбыта своего производства. Крестьянство, находясь в голодном состоянии, имеющийся у себя инвентарь вывозит в более хлебородные места. Мешечничество развито в степени ввоза продовольствия… Иная промышленность, за исключением кустарной, отсутствует…
— Улучшение положения рабочих и крестьян
Ставропольский уезд является исключительно из крестьянского слоя населения. Охвативший голод привел все хозяйство в полный упадок, на улучшение которого потребуются года… Организованная комиссия по улучшению быта рабочих не развивает свою деятельность ввиду самого критически тяжелого положения…
— Состояние сельского хозяйства
Состояние сель. хоз-ва находится в полном упадке… По данным последнего объезда в сфере голода находится все население…
— Продовольствие
Снабжение продовольствием, как рабочих, служащих и детей до введения коллективного снабжения проводилось по карточной системе через Картбюро. Снабжались исключительно рабочие, служащие и их семьи, а также детские дома, дома призрения, больницы и дома заключения… пока в Упродкоме были еще продовольственные запасы…
Повышение труд-дисциплины является вера служащих и рабочих в то, что они будут получать определенный паек…
— Наркомюст
Преобладающими делами в большинстве случаев являются: хищения, кража, преступления по должности… К суду привлекалось зажиточное крестьянство, а за последнее время пролетарское, в связи с недородами Поволжья. Обращается в суд преимущественно полубуржуазный слой по восстановлению своих прав на недвижимое имущество и вещи конфискованные или ликвизированные организациями и учреждениями. Проводится по отношению к деревни репрессии меньше чем в городе. На общепринудительные работы без лишения свободы в последнее время репрессии уменьшены за неурожаем, в силу чего репрессии лишением свободы являются смертельными приговорами. Ибо заключенные без посторонней поддержки продуктами от получаемого пайка умирают от недоедания…
— Народное образование
Несовершеннолетних за преступность заключают в дом для дефективных детей, несмотря на важность преступления, бывают случаи отпуска под расписку. В доме установлено особое наблюдение, приняты меры воспитания характера… За последнее время наблюдается приток детей, уличенных в краже, с делом в большинстве случаев на почве голода, некоторые из таковых уже начали специализироваться…
— Народное здравоохранение
Малярией поражен весь уезд и город. Сыпной тиф наблюдается в форме эпидемии в течение 1921 года в г. Ставрополе (27 случаев). Возвратный тиф — 105 случаев, рожа — 375 случаев… Холера наблюдалась с 12 июня по 1 число сентября месяца. Всего было в городе и уезде 708 заболевших с 285 смертельными случаями…»
В «Черной книге коммунизма» читаем:
«Из Самарской губернии командующий Волжским военным округом доносил 12 февраля 1921 года: «Многотысячные толпы голодных крестьян осаждают склады, где хранится реквизированное для армии и городов зерно. Дело дошло до попыток захвата, и войска были вынуждены стрелять в разъяренную толпу»…
К лету 1921 года патронов тратить было уже не нужно:
«Руководители затронутых голодом губерний, собранные в Москве в июне 1921 года, в один голос обвиняли правительство и всесильный Наркомат продовольствия в провоцировании голода. Представитель Самарской губернии, некто Вавилин, заявил, что губернский комитет по продовольствию с самого начала давал дутые цифры при оценке урожая. Несмотря на скудный урожай 1920 года, тогда реквизировано было десять миллионов пудов зерна. Взяли все резервы, даже семенной фонд будущего урожая. В январе 1921 года многим крестьянам было нечем кормиться. С февраля начала расти смертность. В течение двух-трех месяцев в Самарской губернии не прекращались крестьянские волнения. «Сегодня, — объяснял собравшимся тот же Вавилин, — больше не идет речь о восстаниях. Мы столкнулись с совершенно новым явлением: тысячные толпы голодных людей осаждают исполкомы Советов или комитеты партии. Молча, целыми днями, стоят и лежат они у дверей, словно в ожидании чудесного появления кормежки. И нельзя разгонять эту толпу, где каждый день умирают десятки человек… Уже сейчас в Самарской губернии более 900 тысяч голодающих… Нет бунтов, а есть более сложные явления: тысячные толпы осаждают уездисполком и терпеливо ждут. Никакие уговоры не действуют, многие тут же от истощения умирают»…»
К 1922 году бежать уже было некуда: голод, болезни и мор свирепствовали повсеместно. Из бесстрастных — и беспристрастных, насколько это возможно — сообщений с Украины («О голоде». — Харьков, 1922) наглядно видно, в какой ад брошена голодающая страна:
«В детских больничках отечные, раздутые голодом, лежат молчаливые, восковые, старые, старые дети… Более сильные, старшие, в городах — все преступники. За хлеб, за хлеб — все могут, все сделают: обманут, украдут, зарежут сверстника… пяти, восьми, двенадцатилетние преступники… Дети в приемниках содержатся преступно: в комнате с кубатурой 10×8 свалены на полу 150 детей; кишат насекомые… среди них дети с цветущим туберкулезом… Трупы горами сваливаются на кладбищах или же выбрасываются в братские могилы (по 250 человек) и из экономии рабочих рук не зарываются, поэтому свободно растаскиваются голодными псами. Известно, что в обозримой округе «…нет уже суррогатов из растений и отбросов… съедены кожи, хомуты, сапоги и даже едят столы»…»
Разные авторы приводят такие цифры: голод 1921-1922 гг. явил миру только в одной Башкирии более 200 случаев людоедства и 2000 — трупоедства, в Самарской, соответственно — 20 и 180 случаев. Врачи, работающие в голодающих районах, удивлялись спокойствию, с каким группы крестьян отвечают, что, если помощь не придет, они будут есть своих детей… «и ели без всяких сожалений, опасаясь только наказания».
В общем, полное бессилие и безысходность. Смертность в казенных домах много превышает смертность беспризорников на улицах. Смертность от голодных болезней во много раз превышает смертность от заразных. Половина голодающей Украины обречена на вымирание, поскольку помощь новой власти ничтожна, а от иностранцев голод долго скрывали…
Понятно, что со временем глава об этой трагедии, «просочившаяся» в первую советскую энциклопедию (составленную, как решили позже, в основном «врагами народа»), была изъята. Третье издание БСЭ по поводу этого голода и вовсе отделалось циничным штампом: «Катастрофическая засуха 1921 благодаря эффективным мерам Советского государства не повлекла обычных тяжелых последствий» (1972 г., т. 7).
Великое таинство
Жестокий социальный эксперимент, поставленный большевиками, дал массу материала для научных исследований, как бы кощунственно это ни звучало. Так, профессор Д. Б. Франк в работе «Голод и психика» (1922) признается, что не испытывал недостатка в материале. Описывая состояние голодающих (отмечено 3 стадии: возбуждение, угнетение и терминальная — смертельная), психиатр рисует обобщенный социально-психологический портрет голодающего:
«Понимание быстрое и живое. Память не представляет изменений… Обнаруживается склонность к грезам наяву».
Чуть погодя:
«В голове пустота… Мимика отсутствует, лицо принимает окаменевшее, несколько грустное и пугливое выражение… Исчезает брезгливость, в пищу употребляются тошнотворные вещи, не вызывая отвращения… Исчезает связь между близкими и родными» (Франк отмечал, например, что во всех исследованных им случаях убийством и поеданием собственных детей занимались, как правило, женщины). Или вот еще: «Голодающие склонны к оптимизму до последней минуты жизни, даже после многомесячного голодания и при отсутствии всякой надежды на спасение, сохраняют уверенность, что помощь близка»…
Отмечая, что изменения психики при голодании представляют интерес отнюдь не только для психиатра, профессор явно выходит за рамки своей компетенции, — говоря о «таком сильном состоянии нравственного и, соответственно ему, интеллектуального одичания» народа, «за которое один голод не может быть ответственен». Хотя до глубоких обобщений доктор так и не поднялся. Описывая характер преступлений доведенных до отчаяния людей (их немотивированность, жестокость и бесцельность) и приводя собственные данные по росту преступности в голодных краях (до 700 процентов против прежнего), Франк все же пытается сделать это в более поздних работах. Но довольно неуклюже, видимо, уступая цензуре: «Заря новой, лучшей жизни, предвещанная революциею, им (голодающим преступникам) не была видна… Для масс существовали только свои эгоцентрические тенденции»…
Оказавшийся в эмиграции лидер правых эсеров Виктор Чернов потрясен («Че-Ка: Материалы по деятельности чрезвычайных комиссий». — Берлин, 1922):
«Два года назад «пальчики в супе» были истерическим вымыслом легковерной молвы. А теперь? А теперь… Человеческие трупы уже пошли в пищу… Родственники умерших от голода вынуждены ставить на первое время караулы около могил…» А выдающийся социолог Питирим Сорокин («Современное состояние России». — Прага, 1922), выброшенный из страны коммунистами, безуспешно борется с собой, разрываясь между желанием высказать все, что накипело, и попыткой анализировать без эмоций, по-бухгалтерски: «Русский народ накормили свинцовой пулей, корой, травами, глиной, жмыхами, дурандой и, в качестве десерта… мясом своих детей… «И будешь ты есть плод чрева твоего, плоть сынов твоих и дочерей твоих», — сказано в Библии… Свершилось поистине великое таинство»…
Несколько поколений русских эмигрантов сокрушались, с какой легкостью примирились на Западе с гибелью России, отданной на растерзание большевикам, упрекали Европу в намеренном поддержании слабости страны. Правда, в разгар голода 1921-1922 гг. они же признали правомерность требований государств, ввозящих хлеб в Россию, — чтобы хлеб этот не достался агрессивной армии, представляющей реальную угрозу всему миру. Но сострадание к гибнущему от голода народу пересиливало все другие соображения, политические споры, саму ненависть к сатанинскому режиму.
«Люди… не могут служить предметом политических расчетов и учетов и глубокомысленных тактических соображений. Им нужно помочь во что бы то ни стало», — писал тот же Петр Струве («Голод». — София, 1921). Словом, вопроса «помогать или не помогать» не стояло. Вся проблема была в другом: как ухитриться помочь стране, экономическая жизнь которой разрушена до основания, в которой при деспотии большевиков фактически отсутствует аппарат государственной власти, а убитое многолетними издевательствами общественное мнение с предубеждением относится как к иностранцам, так и к советской власти, и народ уверен, что спасительный хлеб ему все равно не достанется?
«И даже в этом идеальном случае, — отмечают авторы сборника «Голод», — когда пролетарскому интернационалу ненависти и разрушения был бы противопоставлен всечеловеческий интернационал любви и творчества, мы не убеждены, что население России будет спасено от голода и смерти»…
Оружие режима
По воспоминаниям современников, столыпинские хутора были наглядным воплощением мечты крестьянина до революции. Ликвидировав их, большевики уравняли всех перед угрозой голода. «Деревенская пролетария» могла утешиться равенством в нищете. И только после того, как голод и эпидемии опустошили страну, большевики пошли на «уступку» — нэп. Питирим Сорокин, анализируя процессы в деревне начала нэпа, отмечает:
«До коммунизма у нас в деревне не было настоящей мелкой буржуазии, у крестьян — глубокого чувства и положительной оценки частной собственности. Теперь то и другое налицо… По всем областям России идет стихийное выделение крестьян на отруба и хутора. Власть бессильна сопротивляться этому, и земельный закон 22 мая 1922 г., представляющий разновидность закона П. А. Столыпина, санкционировал это…»
Позволив стране чуточку откормиться, крестьянина снова обложили поборами и загнали в стойло затратного, неэффективного коллективного хозяйствования, тем самым окончательно отвадив от земли. Всерьез и надолго.
Натуральное хозяйство, о котором мечтал Ленин, было доведено до абсурда в системе ГУЛАГа. В той самой, куда вкупе со всеми прочими «врагами» определили многомиллионную армию крестьян. Я уже не говорю о самих лагерях, где доходяги на помойках никого не удивляли, а общение с людоедами, по воспоминаниям В. Шаламова, даже «не претило»: «голодные, затравленные получеловеки, полузвери» привыкли ко всему, а о голодовках как форме протеста уже давно и не помышляли…
К сожалению, ни в работах Д. Франка, ни в трудах его коллег я не встретил совершенно очевидного вывода об отдаленных последствиях голода. Кроме, разве, одного: «изменения психики от голодания обнаруживают тенденцию стать длительными…» Зато в энциклопедическом словаре Гранат (1909 г., т. 15), со ссылками на авторитетных ученых, читаем: «Голод… является еще существенным фактором вырождения, пагубно отражаясь на потомстве».
А если вспомнить, что голод 20-х был не единственным в нашей новейшей истории — нужно ли объяснять, откуда у бывших советских такой неистребимый страх перед ним? О голоде начала 30-х на Украине почему-то вовсе не писалось в энциклопедиях, его словно не было, — но 6-7 миллионов жизней, унесенных им, из истории строительства социализма не вычеркнешь. В многострадальную историю нашего народа внес свою лепту и голод 1946-1947 гг., о котором не смог умолчать даже Хрущев.
Воистину, эти «посмертные дары» большевизма куда страшнее любых царских. По сути, они окончательно подорвали силы, способные уничтожить преступный режим изнутри. Эмигранты долго, не одно десятилетие, тешили себя надеждой, что затравленная, доведенная до скотского состояния Россия отторгнет его сама. Однако для большевиков голод объективно стал оружием массового поражения страшной разрушительной силы, стратегическим средством, обеспечившим в конечном счете «победу» и такую долгую оккупацию.
Не знаю как другим — но мне близок вывод одного из авторов «Черной книги коммунизма», французского историка и политолога Стефана Куртуа: «Голодная смерть детей украинского кулака, жертв сталинского режима, «тянет на весах» столько же, сколько голодная смерть еврейского ребенка в гетто Варшавы, жертвы режима нацистского».
©
С 85-й минуты хроника тех лет:
Есть мнение, что будучи историком по образованию и свидетелем событий «революции», серьёзно приврать не мог.
Труды можно найти например, . Там вообще, весьма мемуарно — исторической литературы собрана.
На фоне «подвигов» большевиков, деяния его подручных как-то меркнут.
Впрочем, если верить тому, что в его случае евреи приврали, а в случае с большевиками, немалая часть которых была из еврейского народу, «тактично промолчали» до той поры, пока не настало время «валить СССР», всё обретает смысл.
Предлагаемая мной информация, та, событиям которой я лично не был очевидцем — она о версиях этих событий. Версии эти, понятно, имеют некий коэффициент доверия. Пока версия не проработана и не осмыслена лично, а например, однократно считана с экрана телевизора — коэффициент доверия ей не менее, но и не более 50%. В случае личной заинтересованности и наличия возможностей к исследованию, коэффициент доверия к какому-либо событию можно повысить или понизить: говоря иначе, составить обоснованное суждение. Чем я, собственно, и занят.
Готовы помочь в составлении обоснованного суждения? Укажите аргументы «за» или «против». Вопрос не нов и большой траты времени не потребует: достаточно лишь сослаться на источники, обладающие высоким коэффициентом доверия.
Что до приведенных Вами сведений из разных источников, то воспоминания даже по свежим следам — это все-таки литература… И Вам, конечно же, хорошо знакомо выражение»врёт, как очевидец»… Источники, как правило, противоречивы… Истинно в них только то, пожалуй, что совпадает… Стоящие по разные стороны баррикад всегда преувеличивают зверства друг друга и помалкивают о своих собственных… Чем шире круг источников, тем правдивее картина… В любом случае, приведенные Вами сведения весьма любопытны и за их виртуальную публикацию Вы заслуживаете одобрения… Обратите внимание еще на одну работу П. Сорокина «Человек и общество в бедствии: Влияние войн, революций, голода и эпидемий на сознание и поведение человека, социальную организацию и культурную жизнь»(журнал «Пульс-информ»_1991_№ 4,5,6).
Фрагменты книги… Возможно, уже есть полное издание на русском языке…
Обсудить это подробнее я готов с живым человеком, но не с «цифрами на экране», такова специфика этого вопроса.По совокупности появляющихся в свободном доступе документальных свидетельств из различных архивов, тема эта стала представлять для меня интерес. В остальном, что я, что вы уже справедливо заметили про доверие к источникам и информации в целом.А вот за это, огромное вам спасибо. Не знал о таком.
«Устройство любого общества, совершенство его социальной жизни, духовное и материальное процветание и, наконец, его исторические судьбы зависят прежде всего от природы, свойств и поведения членов этого общества. Из дурного материала хорошего здания не построишь».
«Люди, люди — это самое главное. От них зависит, превратят ли они подаренный им судьбой дворец в «свинарник» или простую хижину — в чистое и благоустроенное жилище. Поэтому необходимо концентрировать внимание на людях».
«Природа, свойства и поведение как индивида, так и целого общества представляют следствие двух основных причин — наследственности и среды, в которой он родился, вырос и живет. Если у человека или целого народа нет положительно, наследственно полученных даров — никакая среда не может сделать их талантливыми или выдающимися по своим свойствам… От «наследственного фонда» зависит рост, сложение, сила, здоровье и целый ряд других антропосоматических свойств народа, от него же зависят и его «духовные» качества: воля, темперамент, навыки, склонность и умственная одаренность».
«Судьба Питирима Сорокина фантастична. Вероятно, ни один из великих социологов не сидел шесть раз в тюрьме (три раза — при царе, три раза — при советской власти), не приговаривался к смертной казни, как он».
И при этом Сорокин — не профессиональный революционер, а прежде всего учёный, мыслитель — «создатель гигантской антитезы марксизму», как сказал в некрологе на смерть Сорокина русский философ В. Н. Ильин;
обществовед, заложивший основы теории конвергенции — слияния двух форм общественного устройства, капиталистического и социалистического, на наших глазах всё больше претворяемого в жизнь в первую очередь в странах Европы, в коммунистическом некогда Китае…
Питирим Сорокин занимался разработкой центрального вопроса всей пенитенциарной системы — вопроса о соотношении преступления и наказания за него. Книга «Преступление и кара, подвиг и награда», вышедшая в 1913 году, сделала Сорокина известным.
А он занимался ещё и разработкой проблем мотивации человеческих поступков, готовил — до самой своей высылки из России готовил — труд «Механика человеческого поведения» (наипрактичнейшая тема для любого думающего и живущего в обществе человека!).
Да вообще один только перечень тех тем (только лишь ТЕМ!), которыми занимался Сорокин, займёт, пожалуй, поболее страницы.»
©