«Невозможно на земле разойтись нам!»

«Я очень хорошо помню свой первый поцелуй, который был мне наградой за благородство и отвагу.

Поцелуй не страсти, а благодарности. Мы увлеченно играли в песочнице с одноклассницей. Песок после дождя был вязкий, поэтому, ловко орудуя совками, у нас хорошо и споро строились замки, прорывались тоннели. Но некоему Вовке, из параллельного 1в, не понравились наши песочные творения. Возможно, из чисто мужской зависти. Со мной девочка играет в песочнице, а с ним нет. Шагнув в песочницу и вырвав из рук моей одноклассницы совок, он принялся крушить наши замки. Девочка от обиды и несправедливости заплакала. Может быть, и не заплакала. Я не помню. Всего на всего предполагаю, что женщины всегда плачут от обиды и несправедливости. Я растерялся и даже немного испугался. От испуга толкнул Вовку, но так резко и сильно, что тот, упав, стукнулся головой о край песочницы и заплакал. Я вырвал из его руки совок и передал своей однокласснице. Справедливость восторжествовала, страх прошел.

— Завтра я расскажу о твоем хорошем поступке Анне Ильиничне, — сказала девочка и неожиданно чмокнула меня в щеку. Я не помню поцелуя, но запомнилось мое состояние — радостное и легкое. Не знаю, от поцелуя ли, или оттого, что наша учительница совсем скоро узнает о моем смелом и благородном поступке.

В тот момент я был готов десять таких вовок разогнать взашей. Но был только один Вовка из параллельного 1 в, который продолжал всхлипывать, при этом, угрожая мне своим старшим братом, которому он все расскажет, и тот от меня мокрого места не оставит.

За первым поцелуем последовал второй, третий, пятый.

Женщинам я нравился легко. То ли я был такой обаятельный, то ли они такие доступные. Я начал замечать за собой, что стал оценивать женщин по единственному и циничному критерию: даст — не даст. К третьему курсу за мной закрепилась слава местного ловеласа.

Но неожиданно случилось чудо. Полюбил девушку с замечательным именем Анна… Наши свидания проходили в прогулках по Москве, в посещениях театров и музеев. Мы держались за руки, нежно и трепетно целовались. Я настолько был счастлив общением с Аней, что даже и не помышлял о сексе. Боялся грубой физиологией вспугнуть очарование любви. Нет, я бы не отказался, но очень хотелось, чтобы было красиво, а не так, как у Золя и у меня. Поэтому читал ей стихи.

Мы стояли на Ленинских горах, облокотившись на парапет. Я держал ее руки в своих и не видел никакой панорамы Москвы. Ее волосы, слегка развевавшиеся от ветра, касались моего лица.

«Вы полюбите меня! Руки стиснем!

Невозможно на земле разойтись нам!»

— Это ты мне написал? — повернувшись ко мне, спросила Анна.

— Написал не я, но читал для тебя.

— Ой, как здорово написано. Почитай еще.

Другой девушке, я бы не простил такого вопиющего незнания классиков советской поэзии, но только не Анне. И я еще час читал ей стихи. Смею утверждать, что она была потрясена.

В тот вечер мы долго не могли расстаться, говоря, друг другу: «Еще чуть-чуть, и по домам». Потом следовал затяжной поцелуй. Целовалась Анна не ахти, но это было не важно, так как после пятого стихо-поцелуя она сказала мне: «Володя, ты такой замечательный, и очень нравишься мне». Есть! Она фактически призналась мне в любви. Уже знакомая легкость охватила меня, и я даже поспешил проводить Аню домой. Хотелось побыть одному, чтобы еще раз пережить восторг от признания любимой девушки. В ту ночь долго не мог не заснуть. И уже прикидывал, где мог бы встретиться с Анной в более интимной обстановке, чем на улице.

Не смог заснуть и в следующую ночь, но уже от горя и безысходности. Я был сброшен с горы по имени Счастье. Из покорителя вершин в одночасье превратился в жалкого бродягу, стоящего у подножия. Ко мне пришло несчастье.

Этим несчастьем стала однокурсница Ольга, которая в то злополучное утро, встретив меня в институте, сказала:

— Володя, нам надо поговорить.

Я моментально сник, от вчерашней радости не осталось и следа. Всем своим нутром почувствовал недоброе. И, тем не менее, надеясь на чудо, как можно развязнее произнес:

— Ну что ж, пойдем, поговорим.

Мы отправились на «собачку, так на студенческом жаргоне из поколения в поколение называли полуподвальное помещение в институте.

— Я слушаю тебя внимательно. О чем будем говорить?

— О том, что я беременна. Как тебе эта новость?

Я предполагал что-то в этом роде, но, чтобы вот так сразу, как обухом по голове. Помнится, на мое «а не отдохнуть ли нам» она отреагировала деловито- спокойно. Выключила свет, разделась и позвала меня. Утром понял, что совершил глупость. Она внешне показалась мне не интересна: коротко-стриженые белесые волосы, широкий курносый нос и очень маленькая грудь. Но с ней было удобно: по первому зову шла в постель. Нередко, проводив Анну домой, я отправлялся к Ольге. Хотелось снять напряжение после встреч с девушкой мечты.

— А ты уверена? — только и нашелся я спросить.

— Уже почти три месяца уверена.

— Почему же ты мне сразу не сказала. Могли что-нибудь придумать.

— Это про аборт, что ли говоришь? — зло, как мне показалась, спросила Ольга.

— Почему про аборт. С родителями можно было посоветоваться. Может быть, что-нибудь и придумали, — от страха нес абсолютную несуразицу, но я должен был что-то отвечать. И еще в мозгу свербило: «Все, прощай моя дорогая Анна».

— Володь, ты хоть понимаешь, что говоришь. «С родителями посоветоваться». Ты лучше скажи, что мне делать?

В Ольгином голосе послышались жалобные нотки. И страх мой немного унялся от ее «что мне делать». С годами обратил внимание на одну закономерность: от страха во мне просыпается благородство. Могу хамить, грубить женщине, быть капризным, но как только накатывает страх…

В общем, я женился на Ольге, а любовь к Анне, пронизанная восторгом и поклонением, была разрушена. По горячим следам собирался соорудить Анне прощальное письмо, исполненное горечи и отчаяния от невозможности продолжать наши отношения. Я даже сочинил несколько строчек прощального письма: «Дорогая, моя Анна. Если бы ты знала, как я тебя люблю. Я не представляю жизнь без тебя, но судьба распорядилась иначе»… Но случилось все проще и прозаичнее — я перестал ей звонить и отвечать на звонки.

Ольга не знала об Анне. По крайней мере, о ней никогда не рассказывал. Она и в дальнейшем не знала или не хотела знать о моих женщинах. Всем укладом нашей семейной жизни подчеркивала, что никогда не забудет мой благородный поступок. А в душе, как подозреваю, ненавидела меня за то, что вынудила меня жениться. Меня же эта вынужденная женитьба угнетала только первое время. Потом привык. И даже находил определенные прелести в браке. На протяжении первых десяти лет на удивление ровной нашей семейной жизни я так и не полюбил Ольгу. Хотя, когда родилась дочь, показалось, что мне эта женщина небезразлична. Я каждый день ходил к роддому и кричал что-то радостное и несусветное. Но это только показалось».

Я отложил последний листочек. Какая странная судьба у этих полу наивных, полу циничных записей, сделанных мной двадцать пять лет назад. Думал, что из этих записей сделаю роман. Кто по молодости не мечтал быть поэтом или писателем. Не сложилось. Записи остались как память. Память об Ольге.

Сегодня сорок дней, как умерла Ольга. Сорок дней, как я вдовец. Ольга умирала долго и мучительно. Последние два года она больше лежала по больницам, чем находилась дома. Два года большой срок, и я привык к ее отсутствию.

Я был ей нянькой, другом, санитаром, но только не мужем. Чего не могла сделать жизнь, сделала болезнь: она развела нас. И смерть Ольги только формальность в нашем разводе. Даже мой последний поцелуй на кладбище был поцелуем благодарности за то, что так все разрешилось.

Я жалел ее, сочувствовал, но ясно понимал, что только смерть избавит нас от этого жестокого и унизительного для обоих сосуществования. Возможно, со временем почувствую ее отсутствие, обнаружу пустоту, которую некем и нечем заполнить. Наверняка так и будет. Все-таки вместе почти тридцать пять лет.

Сорок дней старался не думать и вспоминать об Ольге. И вот пришло время ворошить прошлое. Среди почетных грамот за общественную работу и доблестный труд, пожелтевших вырезок из газет я нашел эти мои листочки, аккуратно сложенные в конверт. Я сам давно забыл об этих своих записях. Но, как они попали к Ольге? Я вроде собирался еще тогда выкинуть их. Все равно книги не получилось. Жаль, конечно, что я не могу спросить у нее. Да и так ли уж это важно сегодня. Удивительная все-таки она была женщина, столько лет носить в себе обиду и при этом любить меня. А что ей было больно и обидно вне всяких сомнений.

Как-то она сказала мне:

— Знаешь, Володь, я устала от тебя. Давай разойдемся.

Я был изумлен и ошарашен ее словами.

— Как разойдемся? А куда я денусь? А как же дочь?

— Пока поживешь у мамы. А дочь, я думаю, ты будешь видеть даже чаще, чем сейчас.

— Что же такого случилось, что ты так решила. Ведь мы так живем почти уже десять. Кстати, скоро годовщина свадьбы будет. Что же изменилось сегодня?

— Да, вообщем, ничего. Просто ты мне больше не нужен. Я тебя разлюбила. А может, и не любила никогда.

Разводиться с Ольгой не хотелось. С ней удобно жить. Комфортно и душевно. Да и потом, шутка ли сказать, десять лет вместе. И потом, как я все это объясню маме. У мамы маленькая двухкомнатная квартира. А здесь у меня свой письменный стол, пишущая машинка, уютная настольная лампа. Нет, отсюда я не уйду.

— У тебя кто-то появился другой?

Мне было все равно, есть у нее кто-то другой или нет. Но жуткое нежелание менять привычный образ жизни придали моему голосу ревнивые нотки. Ольга с удивлением посмотрела на меня.

— С каких это пор тебя стала интересовать моя жизнь? Сколько я тебя помню, ты интересовался только собой. Ты и женился на мне только потому, что тебе очень хотелось оставаться благородным

— Но ты же прекрасно знаешь, как я отношусь к нашей дочери.

— Знаю, поэтому и терпела столько лет. А теперь не могу. Все, предел.

Во мне взыграл азарт. Появилась новая цель — не допустить разрыва. Поэтому Ольга показалась даже сексуально-привлекательной женщиной. Хотя ножки могли бы быть и получше. Но попка очень соблазнительна. Я вплотную приблизился к жене.

— Оль, наверное, я не всегда правильно вел себя по отношению к тебе. Пусть этот наш сегодняшний разговор…

Ольга не дала мне договорить.

— Изменять мне направо и налево это ты называешь «не совсем правильно вести себя».

За ее горькими словами я почувствовал нерешительность. Шансы мои повышаются. Я обнял Ольгу и прижал к себе. Она не сделала попытки отодвинуться.

— Пусть этот разговор будет началом новой жизни. Я клянусь тебе, что изменюсь. И ты нисколько не пожалеешь, что осталась со мной. Прошу, умоляю, поверь мне.

Я очень нежно стал целовать ее лицо. Коснувшись глаз, почувствовал, что она плачет. Ее слезы резко возбудили меня. Не отпуская ее, мы словно в танце двинулись к постели. Впервые в жизни от секса с женой получил удовольствие. Все отрицательные эмоции, накопившиеся в ней, придали Ольге изумительную чувственность. Этот вечер подарил нам еще одну дочь.

А я, я действительно изменился… Отрегулировал любовные связи, оставив только самые жизненно необходимые. Эту сторону жизни постарался сделать абсолютной тайной для жены. И мне это удавалось. Последующая семейная жизнь вроде бы получилась для нас счастливой. Я и Ольга спешили домой. Мы много занимались своими детьми, особенно младшей. Девочка была просто чудо.

На какое-то мгновение я ощутил ту самую пустоту, которую некем заполнить. Но только на мгновение. В следующий момент я уже встречал близких, которые приехали на сорок дней. Дочки, как могли, утешали меня. Девочки выросли у меня замечательные. В последние годы, особенно тогда, когда заболела Ольга, много думал о себе, о прошлом и пришел к выводу, который оправдал прожитые годы. Самое главное и лучшее, что сделал в этой жизни, мои дети. Мои девочки то самое связующее звено с будущим, в котором меня не будет. А сегодня они говорили, что не надо замыкаться в себе, что жизнь продолжается, что тебе, папа только еще пятьдесят пять лет, что ты еще ого-ого.

Вечером, когда гости разошлись, продолжил разбирать Ольгины документы и наткнулся на тщательно запечатанный конверт, на котором ее рукой было выведено: «для Володи». Неожиданно разволновался. Содержимое конверта определенно таило для меня опасность. Первый порыв, немедленно выбросить, разорвать, сжечь. Но любопытство оказалось сильнее чувства самосохранения. Я вскрыл его и начал читать.

«Володечка, я надеюсь, что ты прочитаешь его, когда меня уже не будет. При всех своих недостатках ты не имеешь привычки рыться в чужих вещах.

Двадцать пять лет назад я прочитала твои записи о любви. Не ко мне. То, что я прочитала, не удивило меня и даже не сильно обидело. Я никогда не строила иллюзий, почему ты на мне женился. Но больно ты мне сделал. Одно дело предполагать, как к тебе относятся, и совсем другое — точно знать. Конечно, я не жила постоянно с этой болью, обидой. Ты вольно или невольно своим благородным поступком хотел сделать меня обязанной тебе всю оставшуюся жизнь. И тебе, это отчасти удалось. Я думаю, тебе не приходилось встречать более покорных и безропотных женщин, чем я. Моя покорность и безропотность — это еще и плата за ложь.

Нет, прожили мы с тобой длинную и не самую плохую жизнь. Во многих семьях все гораздо ужасней. Даже твои постоянные измены были для меня не более чем издержками нашей семейной жизни.

Помнишь наш разговор, когда я предложила нам расстаться? Ты даже спросил меня, не появился ли у меня кто-то другой. Я как-то сумела обойти этот вопрос и не ответила тебе. Меня насторожили тогда твои интонации. Если я не ошибаюсь, ты меня тогда приревновал. У тебя были основания для этого. Да, у меня тогда появился другой мужчина. Точнее, не появился, а вернулся ко мне.

В своих записках ты правильно пишешь, почему ты женился на мне. Но не упомянул, почему я вышла за тебя замуж. Что я говорю? Откуда тебе знать, почему я вышла за тебя замуж. Да, я была беременна. Но не от тебя. От мужчины, которого безумно любила. А он был банально женат. А я его настолько любила, что даже не смела и думать, чтобы разрушить его семью. Мы расстались. Он не знал, что я беременна. И тут подворачиваешься ты. Я начала спать с тобой от беспросветной безысходности. Потом у меня появился план. Если ты помнишь, я ложилась с тобой в постель по первому твоему желанию. Ты справлял физиологическую надобность, а я хотела, чтобы у моего будущего ребенка был отец, так как твердо решила рожать. Хоть ты и был похож на самовлюбленного павлина, но павлина с московской пропиской.

Думая о будущем ребенке, устраивала и свое будущее. Мне очень хотелось остаться в Москве. Может быть, в твоем понимании, я и дурочка, но очень расчетливая. Я не была уверена, что у меня все получится. Ужасно боялась, что мой обман каким-нибудь боком вылезет наружу. Тебя даже не насторожило, что ребенок якобы родился восьмимесячным. Ты настолько упоен был своим благородством, что обмануть тебя не составила большого труда. Ты всегда был лопухом. К тому же ты так полюбил нашу дочь, что даже я временами забывала, от кого этот ребенок. Я, может быть, и навсегда забыла бы, если бы через несколько лет не объявился мой любимый мужчина, настоящий отец нашей дочери. К тому времени он был свободен. А встретились мы совершенно случайно, хотя и понимаю, что ничего случайного не бывает. Мы возобновили наши отношения. К своему ужасу я поняла, что по-прежнему люблю его. Но с тобой понятней и привычней. А он же сплошная терра инкогнита. И я, я даже не уверена, с кем мне из вас было лучше в постели. Точнее, с кем хуже. Слава богу, что мне хватило ума не сказать ему правду о дочери».

Дальше я читать не смог. Я проклял ту минуту, когда решился распечатать конверт. Выкинул бы, и дело с концом. Как же мне теперь с этим жить? Сука, остаток дней мне обгадила. А может, все-таки соврала? Но ведь перед смертью люди не должны врать. Или все-таки соврала? Конечно, соврала. Из зависти, что я живой и здоровый. Хотела, чтобы я жил и мучился. Стерва, по самому больному ударила. Ведь знает, как я к нашим дочкам отношусь. Незаметно для себя стал говорить о жене в настоящем времени. Допустим, не соврала, но она все равно моя дочь. Все равно, все равно…

Полез в сервант и достал альбом с фотографиями. Да, конечно, исключено. Это моя дочь, моя кровь. Ведь у нее все мои черты лица: длинный нос с загогулинкой, глаза зеленые и родинка над верхней губой, как у меня. Не может же это быть просто совпадением? Да и все всегда говорили, что это папина дочка. А привычки? Такая же неаккуратная, как я. Где-то читал, что привычки передаются исключительно на генетическом уровне. Сука, хотела этим сраным письмом тридцать пять лет моей жизни перечеркнуть. Не выйдет. Не дождешься. Плевать я хотел на то, что ты мне говоришь. А с твоим письмом знаешь, что я сделаю. Я с ним в сортир схожу. Ха-ха-ха. Сомну его вот так и схожу. Я скомкал письмо и бросил его под стол.

Чтобы снять напряжение, одним махом выпил стакан коньяка. От пережитого и выпитого обмяк и даже немного успокоился. Завтра же сделаю экспертизу на отцовство. И все будет нормально. Экспертиза все подтвердит. А этой суке не позволю измываться над собой. Во-о, получи. Со сладострастным удовольствием продемонстрировал неприличный жест. Нет, никаких экспертиз. И так знаю, что она моя дочь. Эксперты же и ошибиться могут. Поискал глазами брошенное письмо. Дочитать что ли? Хуже не будет. Может она дальше пишет, что пошутила. У нее и в жизни шутки были дурацкие. Такие же плоские, как и ее грудь. Неплохо сказано. Надо будет записать. Я сполз с кресла и неуклюже полез под стол за письмом.

… «Не знаю, помнишь ли ты тот вечер, когда я заговорила о необходимости развода. Мне хотелось знать, на что могу рассчитывать, оставаясь с тобой. Когда я предложила разойтись, то точно была уверена, что останусь с тобой. Мне была важна твоя реакция на мои слова, чтобы знать, как строить наши отношения дальше. Мои предположения оправдались: ты не хотел, нет, ты боялся разрыва со мной. Наверное, тебе так было удобнее, или другие твои бабы хуже, или наши дети привязывали тебя ко мне? А теперь, Володечка, хочешь, смейся, хочешь плачь. И вторая дочь, тоже не твой ребенок. В тот вечер я была уже беременна. По крайней мере, основания для такого утверждения у меня имелись. И ночь «страсти», проведенная с тобой это всего лишь попытка отвести подозрения. Хотя и без этой ночи ты бы ничего не заподозрил. В тебе всегда было столько мужского самомнения. С тем своим мужчиной я больше никогда не виделась. Случайных встреч больше не произошло. Может быть, хоть это как-то скрасит горечь моего признания. Вот такая я сволочь»!

«Сволочь, шлюха». Я с ненавистью отбросил письмо. «За что она меня так?» Но не дочитать письмо уже не мог.

«Володечка, ты прости меня, дуру. Я знаю, что мне осталось жить недолго, но не хочу верить. Все, что я написала, сплошное вранье. Не верь мне, пожайлуста. Я пишу от зависти к тебе, живому и здоровому и жалости к себе. Когда мы с тобой снова встретимся уже там, а встретимся мы обязательно, не должны наши души разминуться, я расскажу тебе, как было на самом не деле. Все было совсем не так»…

18.119.163.95