Но в этом вся моя жизнь

Я родилась в 1982 году в Магаданской области. Сейчас живу в Вологде. Заочно учусь на филолога. Но пока перешла только на второй курс. Автор двух книг – «Упоение» и «Мёд-червоточина». Имеются публикации в череповецких и вологодских литературно-художественных изданиях. Пишу, в основном, стихи. Люблю французских символистов, немецких экспрессионистов и, конечно же, наших поэтов. Но особых предпочтений нет. Стараюсь продолжить то, что оборвалось с концом Серебряного века. Это похоже на муку воскрешения былого. Но в этом вся моя жизнь.

 

 

САД.

 

...и стебли одуванчиков хрустят,
когда на них ступаешь, пух летает.
Ты говоришь: "meine liebe, золотая,
какой огромный и заросший сад!.."

Над головой глубокая река
и снежный остров облака недвижим,
а ты смеёшься и подходишь ближе,
сдуваешь пух, валяешь дурака.

Тут, на задворках вечности, в саду
всё кажется ничтожным, невесомым.
Над нами знак неясный нарисован
и день в цветочном прячется бреду.

Лишь там, в углу, где дерево растёт,
склоняясь до земли, зияет рана,
и это так мучительно и странно,
что мне никак покоя не даёт...

 

***

 

Куда ты уедешь из этого ада,

от этого неба молочного?.. Вдруг

проснёшься – меня не окажется рядом,

да что там меня!.. в этом мраке вокруг

- ни зверя, ни птицы, и можно стесняться

лишь собственной тени и камерной лжи,

лежать в уголке на линялом матраце

и плакать от слабости детской души.

 

Куда ты уедешь?..И там – те же лица,

и там – те же люди, и скучно, и зло

поёт в кабаке полутёмном певица

о том, что кому-то опять повезло.

А нам повезло в этом мире родиться,

напиться в субботу, проснуться в аду

с тарелкой солёной густой чечевицы

и с хлебом, и, если пошарить, найду

хотя бы одно бесполезное чудо.

Болит голова и даётся с трудом

«я тоже уеду… я тоже забуду…».

Но все мы когда-нибудь вспомним о том,

 

и чудо в бумажном конвертике белом

крылом шевельнёт и откроется тут,

что прошлое наше записано мелом,

и в нас ещё верят,

и нас ещё ждут…

 

***

 

Когда уже за полночь, кто-то – не я –

на цыпочках ходит и пьёт из стакана

кипящую кровь голубого вулкана,

а горло стакана – в реке полынья,

и кровь возвращается с тихой войны

с добычей под лёд, где под треснувшей коркой

лежит перламутром холодным икорка –

не я – холодеют июньские сны.

Но каждый потом обрастёт чешуёй

и выплывет в море, где дочь китобоя

бросает гарпун в молоко голубое

и тянет убитую рыбу домой.

 

…я трогаю сон, его красный хребет,

почти жестяной от смертельной свободы,

и глухо гудят в моей комнате воды,

и сон плавники выгибает в ответ…

 

***

 

«Как будто я свою ласкаю смерть.

Как будто я – как будто я…»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Батлер Бутлер

 

 

С надеждой на скорейшую болезнь

на жестяной короткой полой дудке

играет Пан в коробочке-маршрутке

и смотрит в городской бетонный лес.

 

Я – птичка, прилетевшая на звук,

и он суёт мне слипшееся просо,

а в волосах его пшеничных осы

свивают гнёзда.

 

…маленький мой друг,

возьми монетку, протяни вперёд.

Там тот, кто водит нас по ровным тропкам,

там тот, кто матерится громко в пробках

и белые билетики даёт.

 

Смотри, как проплывают в синеве

скупые лаконичные строенья,

прямоугольные цепные звенья,

а если посмотреть туда – левей,

 

там копошатся странные жуки:

совсем цветные – дети, старики –

невыразимы, что твоё мгновенье,

остановились у большой реки,

свершают лёгкий праздник омовенья

 

- наверно, Лета.

 

В городе большом

так много места и так мало места.

Смотри, какие сонные – сиеста

- огромный улей, заповедный дом

чуть-чуть гудит, и Пан ломает бровь –

не та тональность.

 

Скрипнула, вспорхнула

слепая птица уличного гула.

Перо упало в пограничный ров.

 

…уставший Пан,

ты будешь болен тем,

что смерть проста, и как её ни трогай,

там – всё, что есть –

на донышке -

немного -

 

должно хватить)),

 

и в светлой чаще стен

- поляна света – улица пуста.

 

Начни с неё,

как с чистого листа.

 

***

 

От долгой болезни останется мгла,

слепящая мгла и открытые окна.

У края стола – голубая игла

и марлевый, туго спелёнутый кокон,

в котором лишь бабочка – пятна, лазурь

и пепел на пальцах, - летевшая с юга.

Соринка в твоём сероватом глазу

и тайная непостижимая мука…

 

Здесь можно кидать апельсины в крахмал

чуть ломких от свежести простынь и просто

кричать (..я поймал тебя, детка, поймал!..),

и плакать над профилем тонким и острым,

над серым фарфоровым волосом, над

упавшей рукой и прозрачным мизинцем,

и долго катать за щекой виноград

– и словом, и камнем, и кислым гостинцем…

 

…а можно к окну подойти. Там – бело.

Там пух тополиный и полдень звенящий.

Там мелко дрожит и дробится стекло.

В нём белым цветком отражается чаща,

в нём солнце качается круглым яйцом

над знойной ареной белесого лета

и чудище снежное с детским лицом

ломает в руке стебелёк сигареты…

 

***

 

МАННА НЕБЕСНАЯ – СЛОВО.

 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Видишь, как падают –

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . пепельный и рябой –

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . два голубка

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . в поднебесье

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . и над тобой?..

 

В мелко исписанных почерком птичьим

этих бумагах – ни слова о личном.

Можно смотреть через строчку на свет.

 

Я полагаю, что мир из яичка

прятался в детской моей рукавичке,

где и остался за давностью лет.

 

Если достать с чердака все секреты

(господи, пыли-то!..), книги, кассеты,

кукол и прочее (что там – в углу?..)

 

– мама застанет меня с сигаретой,

кончится тем, что я просто уеду,

а возвращаясь, найду лишь золу.

 

Если не в памяти дело, так что же

плачет во мне, голодает и гложет,

гонит и гонит вперёд, где никто

 

мною не познан и мною не прожит,

а потому неприметный прохожий,

первый же встреченный, может быть, тот,

 

кто никогда не предаст, не обманет.

Слово простое окажется манной.

Слушать, таясь, и заглядывать в рот.

 

Врёт ли он?..нет ли?.. Пошире карманы.

Место для воздуха, слова и праны.

Голубь небесную пищу клюёт.

 

Кажется, путь до себя бесконечен.

В лепете птичьем и клёкоте речи –

признаки первой неясной души.

 

Кто-то положит мне руки на плечи,

скажет: а мир, посмотри, безупречен,

чист, как бумага – садись и пиши…

 

***

 

18.218.71.21