Ты исчезаешь

ПРИТЧА

«Contraria contrariis curantur

(противоположное лечится противоположным)»

...Выбившийся из сил странник просил милостыню. Сперва у скупой женщины, и она отдала ему старый платок. Но вторая – добрая, накормила и подарила много нужных в дороге вещей. Когда же он ушёл, случился пожар. Странник поспешил обратно и вернул погорельцам полученное. Той, что много дала, много и вернул, а скупой женщине отдал дырявый платок...

ОТСРОЧКА

«Non curatur, qui curat

(не вылечивается тот, кто имеет заботы)»

Едкая влага режет глаза и склеивает ресницы. Щурюсь на нерадивое солнце, извергающее зеленоватый жар. Пот стекает по траншеям морщин, и сквозь эфемерность души подступает горечь. В раскалённом воздухе сиропное удушье. Значит, как всегда, где-то поблизости траурный караван. Напруженная нить предчувствия вот-вот оборвётся. Терплю, но почти не справляюсь. Надо мной кованая клеть правил. Душа жаждет в тенистый простор. Туда, где довлеет прохлада и тихо. Напрасно. Не проскользнуть сквозь гущу ячеек. Во рту шершавая гарь. Глоток, и снова искупительные перемещения. Что ни день – туда и обратно. Туда и обратно. От начала к концу убогой повинности. От ожидания к трепету вечерней молитвы, когда из храма увещевает страстный напев. И снова, теряя власть над собой, вспоминаю...

ВОЗВРАЩЕНИЕ

«Nullus juxra propriam voluntatem incedat

(никто не должен входить по своей воле)»

Это был пресыщенный соблазнами город. Жирный смог, поглотив воздух в пространстве между стенами домов, кронами деревьев, крышами, башнями и шпилями, пыжился до небес. К смогу под вскипающую в окнах какофонию, под вой и грызню одичавших собак, льнули гнусные известия и мерзкие сплетни. Пунктиры событий застревали то в провалах забытья, то во вспышках сознания. Невзначай припоминался облупленный вокзал, переплетения рельс в опрокинутых частоколах шпал, и какой-то бродяга, клянчивший денег на опохмелку. Мы всматривались друг в друга. Возможно, нас занимала схожесть судеб: он отстал от поезда жизни, а мой поезд ушёл, оставив меня на перроне. Я высыпал в протянутую горсть мелочь, затёртую в угол кармана, всё, что было. Представилось – именно так я попал в этот город. Теперь неизвестность мучила меня меньше, и я брёл наугад, не выбирая дороги. Прохожие передвигались в сумерках, как сомнамбулы под покровами сновидений. Одни попарно, другие в одиночку несли транспаранты со списками граждан, безвременно покинувших владения жизни. Включая и тех, кого мне довелось проводить в последний путь. Вопрос о списках, приправленный отголосками прошлого, будоражил меня. Я ощутил затылком чьё-то дыхание и обернулся. Недоумение на лице попутчика подтверждало мою догадку – мы где-то сталкивались раньше. Это был обнадёживающий знак. И, хотя я чувствовал, что не получу ответа, всё же решил спросить – как можно почтительней. Предчувствие не обмануло меня. Он саркастически ухмыльнулся, бочком обошёл меня и углубился в толпу. В её поток, плещущийся от начала до конца улицы. А дальше плешью сияло озеро, и горизонт на противоположном берегу закрывали новостройки. Среди них, словно в параличе, застыли остовы башенных кранов, обозначая стрелами магистральные направления цивилизации. Меня потянуло туда. И, чем ближе я подходил, тем скрупулёзней отражались на серебре воды стены домов, кроны деревьев, крыши, антенны и умножающиеся огни. Позади оставались архитектурные памятники, пересчитанные светофорами – пока я не добрался к озеру, набережная кланялась ему горбами ступеней. Я сошёл к воде. Не видно было ни прибрежной мути, ни мшистой полосы, прижитой на камне рябью волн, ни самой ряби. Отражения зданий заносчиво задирали вверх крыши, и пространство, затопленное студнем смога, пронизывал перламутровый свет. Было любопытно поверить. Город, оставшийся за спиной, продолжался на озерной глади! Подлинность, размерами в явь, подстегнула меня шагнуть с последней ступени в воду, презрев опасения. И я ступил, ощутив под собой мутно-прозрачную и твёрдую, как лёд, основу, и осторожно двинулся вперёд. Мимо меня сумрачными тенями проплывали прохожие, их толчея в конце улицы обтекала безлюдную площадь. И что-то белело посреди этой площади, похожее на склонившееся изваяние. Может быть, Ангела Хранителя предопределённости. Я пристально всмотрелся. Это было не изваяние – распрямившееся и двинувшееся мне навстречу. Наперерез мне шла незнакомая женщина, одинокая, как белое облако среди сонмища туч. Мы сошлись у границы площади. Радиально разбрелись улицы, просеками расчленяя округу на равные доли. Высотные здания с разинутыми ртами окон взирали на нас, и, казалось, эта женщина ожидала моего появления здесь. Она была сложена, как наследная инфанта плодородия, лицо и глаза её хранили спокойный зов. Она почему-то напоминала близких мне женщин – одновременно всех. И поздоровалась первой. Это облегчило мой встречный шаг. Теперь не стоило изощряться, облачая себя в домотканый лоск. Можно было оставаться самим собой – ведь этого хотел бы в отношениях с женщиной любой мужчина. Даже страдалец с урезанным интеллектом. И мы пошли, беспечно болтая – нам было безразлично о чём. Так мы миновали несколько кварталов – дремлющих близнецов и, завершая круг, вернулись к набережной. Я чувствовал себя свободно с этой женщиной. Наверное, она всерьёз воспринимала меня. Подхватывая мысль, неожиданно развивала, и оригинальностью версий трудно было пренебречь. Она обновляла тему, если разговор попадал в тупик. Я чувствовал – она старалась раскрепостить меня, применившись к обстоятельствам. И я не смог бы упрекнуть её в нетактичности, даже если бы оказался не в меру придирчив. Я чувствовал, что всё её существо, миропонимание и ощущения нацелены на меня, на мой внутренний мир. И сейчас мне не хотелось бы потерять её, но я не представлял, как лучше продлить знакомство. Или во что оно может перерасти. К тому же, я видел – она понимает моё настроение, но не подаёт виду. И это была не уловка, не хитрость, а, скорее, талант воплощения или знание будущего, или даже филигранный расчёт с правильным результатом. Мы поднялись по ступеням набережной и пошли по булыжнику мостовой, до блеска отшлифованному ступнями прохожих. Запахло хорошим кофе. С тротуара, устланного сгустками потемневшего заката, мы спустились в кафе, во мрак и прохладу подвальчика и сели за стол. Нам подали кофе, и мы с наслаждением смаковали горечь и аромат. Потом она вылила гущу из чашечки в блюдце, а я – из своей в это же блюдце. Озерцом растеклась тёмная жижица. Кайма кланялась ему зигзагом узора. Мы внимательно посмотрели друг другу в глаза. Без условностей и ограничений. Старинные ходики на стене торопились за временем, но мне не хотелось уходить. Мир был одновременно реален и приблизителен. Но, казалось, возьмись я что-либо изменить, ощущение реальности испарится. И я не предложил ей записать мой адрес. Мы вышли и свернули – я был уверен – к вокзалу. Я воспринимал неизбежность расставания, как данность. И эта женщина неулыбчиво провожала меня, помогая выбраться и вернуться. Она не казалась мне недоступной, но желания будто умерли во мне. Никогда не верил в дружбу между мужчиной и женщиной. Сыграть можно во что угодно, но в конце концов, одного из двоих обязательно понесёт к вожделению. А это другая, банальная история. Странная жалость завибрировала в душе – жалость потерять недосягаемость. Мы прошли сквозь вокзал на перрон. Знакомый бродяга, принимая подаяние у прохожих, издали помахал мне рукой. Вагоны слизывали пассажиров с платформы. Кондукторы в тамбурах охраняли их право на вход. Сошлись стрелки вокзальных часов, но отправление поезда задерживалось. Это было окаменевшее опоздание. Мы попрощались. Я зашел в вагон, в купе, и прильнул к окну. Снаружи ещё некоторое время виднелось белое платье. Но стало постепенно удаляться и исчезать. И под степ колёс на рельсах я долго не мог понять, что же во мне не могло расстаться с этой женщиной.

Путь оказался бесконечным. Но после вспышки молнии, раздвинувшей вагонное окно, поезд замедлился, замер в тупике, и я сошёл на платформу, в сырую, тёплую и упругую темень. Я продвигался, как в тоннеле, лишённом намёка на свет, даже из щели. Я шёл на ощупь, пока не наткнулся на калитку, тропу к крыльцу и скрипящую на сквозняке дверь. За дверью стало прозрачней, или мои глаза свыклись со мраком. Я осторожно подсел к столу. Внезапно свет обшарил комнату, строгую обстановку и двух мужчин за столом, лицами - бродягу и попутчика. Но девушка, кормившая меня с ложечки, казалась незнакомой. Они утверждали, что видели, как я разбился. Мой автомобиль не вышел из виража. И я вывалился, стараясь спастись, - последнее, что мог сделать. Так началось утро. Мужчина с лицом попутчика не переставал сокрушаться о разбитой машине. Но парень незнакомой девушки, похожий на бродягу, сразу же свёз меня к врачу. Кто знает, каким чудом я остался жив. День выпал из моей памяти.

БЕЗВРЕМЕНЬЕ

«Abiit, excessit, evasit, erupit

(ушел, скрылся, спася, бежал)»

После я жил, теряя будни, не обращая внимания на события, но иногда обвиняя в скоротечности время. На моём пути попадались прохожие и отыскивались попутчики. Реже - друзья. Я встречал и провожал женщин, они ярко возникали в моей жизни и исчезали, ничего не оставляя после себя. Или оставляя пустоту. В моей памяти трагическим предубеждением оживал образ женщины в белом платье. С нею я оставался самим собой – без ужаса прикрас, без анекдотов к теме. Эта женщина заслуживала быть посвящённой в друзья. Всё же я умел брать и отдавать. Не жалея в себе - себя. И не сожалея о потерях. Но когда безвозвратно утратил близких – тех, кто должен был уйти прежде меня, я постиг разницу в значимости утрат. Искал и не находил объяснений. Обречённо приносил на могилу цветы. Ежедневно перелистывая, словно книгу, кладбище. Где вместо страниц надгробные плиты. И надписи, как списки граждан, навсегда покинувших владения бытия. Мне советовали побеспокоиться о вечном. Но я и без того просил Божьей милости. Мне предлагали отвлечься. Но я жил, свыкшись с необратимым. Балансировал между явью, воспоминаниями и обрывками сновидений. Игнорируя бег времени. Но однажды, вернувшись домой после отчаянных передряг, обнаружил в почтовом ящике конверт, подписанный каллиграфическим почерком. С обратным адресом, безнадёжно замаранным почтовыми штемпелями. Я вынул из конверта открытку с изображением города на озере и прочёл безостановочно, с невесомостью под сердцем. Перечёл множество раз. До мелочей изучил конверт... Год прошёл. Затем ещё год. И многие годы. Но когда мне становится туго, я извлекаю из закромов открытку, истёртую и пожелтевшую, ведь конверт не сохранился, и читаю, читаю... Читаю... От первого слова до подписи, напоминающей загадочную вязь...

КОГДА ТЫ ИСЧЕЗАЕШЬ

«Oportet vivere

(надо жить)»

Ты исчезаешь. Тает вереница

Бескрылых птиц.

Ты исчезаешь. Зеркало смеётся

В тумане лиц.

Ты исчезаешь. Смоет очертанья

Дождливый тон.

Ты удаляешься. И в тишине прощанья

Венчальный звон.

Ты удаляешься. И в кривизне свободы

Твой выбор крут.

Луна и солнце, звёздные просторы

Чего-то ждут.

И всё безмолствует. И в правильном движенье

Сомненья нет.

И что теперь в бессонном ожиданье

Грядущих лет?

И что теперь в бессильном сожаленье,

В безумных снах?

Уж год и вечность длится опозданье

На всех часах.

Ты исчезаешь. Рвётся в натяженье

Надежды нить.

И мы свободны... Менее, чем прежде.

И нужно жить.

БЕЗЫСХОДНОСТЬ

«Feci, quod potui, faciant meliora potentes

(я сделал все, что мог; пусть, кто может, сделает лучше)»

Расплывающаяся туманность над городом с улицами, домами и людьми не помещается под низкими облаками. По обе стороны горизонта переплетаются рельсы в опрокинутых частоколах шпал. Сливаются, опережают друг друга. Я жив. Надо мною кованная клеть правил. За нею тенистый простор. Недосягаемый оазис пустыни. Хрустальная глубина.

Может быть, когда-нибудь вырвусь.

Но я не знаю, где озеро моих блужданий.

3.145.89.89