ОРДЕН ДЛЯ ВНУКА

Старик Евсеев сидел с внуком Владом, на берегу речки и ворчал

— Студент, вымахал под два черенка лопаты, институт заканчиваешь, а к нам три года носа не казал. И сегодня, к обеду появился, а к вечеру в бега! Сенца бы подкосили, дровец порубили, крылечко починили, в баньке попарились, за жизнь поговорили, к чему торопыжничать?

— Надо дед! Надо! Проблем выше крыши. За нас не дергайся, житуха в масть, правда бывает и кидалово, но выкручиваемся, не зря с детства учили, — хочешь жить, умей вертеться.

Старик сорвал одуванчик, тоскливо посмотрел на цветок, на небо, затем, усмехаясь, на полуразрушенное село в котором жил, остановил свой взгляд на тугих, налитых как алое яблоко щеках внука.

— Вертеться, опять вертеться, ну, сколько можно, не на войне же! Что не говори Владик, а раньше я знал, пошто живу, за что кручусь. Как бы власть не ругали, а смысел в жизни оставался. Родной смысел, по сердцу. Ты думаешь, я партейный, или в коммунизьму верил? Нет, Владик. Я веровал в то, что живем правильно, по совести, и умираем так же. Мы нужны стране, и она нам. А как воевали! Как бились! Жизни своей не жалели за каждый овраг за всякую кочку, потому как знали — страна наша ни беспамятная. И мёртвому поклониться.

Старик взмахнул одуванчиком как шашкой, выругался, поправил правую штанину брюк, из-под которой выглядывал протез.

— А сейчас чего творится. Прихватизировала эту землю кучка бандюганов, со всем тем, что мы отвоевали на ней, отстроили, да возвели, и на нас не глядя, похохатывая, промеж себя и поделили, присвоили… И никого не спросили, не живых, не мертвых. Словно мы в стране своей рабы, бессловесные. Дожилися. Я слышал в городе даже место под могилку покупать надо. Это что же, получается, воюй за нее, за землицу за свою кровную, а коли убьют, так еще и яму в этой самой, родненькой, выкупи, что бы в канаве воронью в утеху не валяться?

— Эх! Дед, дед! Не продвинутый ты. Орденов, да медалей в атаках нащипал — не унести. Если взвесить, то в твоих железках килограммов окажется больше чем в тебе. А толку — то, от них. Лежат, ржавеют. А ты все ворчишь, да ругаешься, все войну вспоминаешь, а жить-то надо сегодня, а на, что? На твою трехгрошовую пенсию? Продал бы грамм несколько из стоящих побрякушек, и жил бы по — человечески. Избушку отстроил, отопление провел паровое, протез прикупил новенький. Твой — то совсем не гнется. Дед, оглянись, за двором третье тысячелетие, а ты с топором не расстаешься, как неандерталец. Вот и «смысел» тебе под старость, вот и награда, ценнее не придумаешь.

— Ты, чего несешь! Сам-то соображаешь, что болтаешь.

Старик сердито отшвырнул одуванчик.

— Совсем ополоумел, в своем институте. Тебя чему там

учат, наукам или тому, как орденами торговать?

— Да причем твои цацки, дед. Пойми, сейчас житуха наизнанку. За все что имеешь, — за все надо платить. Даже за корки, то есть за диплом, за науку. Сколько заплатишь, на столько и выучат.

— А ежель денег нет?

— Ищи, тряси предков…

— Кого сотрясать, могилки?

— Да причем тут могилы, ты прямо на них зациклился. Я про родителей говорю.

— Так какие же они предки, они живые. Да и сотрясать зачем?

— Чтоб денег дали на учебу, на шмотье, на все остальное.

— А что, нельзя по-людски попросить?

— Ну, дед. Ты точно из мезозоя. Кто ж тебе даст, кому ты нужен. Сейчас вся страна в попрошайках, как в оспе. Просят все, а получают единицы, только те, кто правильно трясти может, то есть добиваться любым путем. Дошел?

— Куда?

— Да, никуда, а до чего. Ну, дед. С тобою тяжко. Живешь в России, а по-русски, не вьезжаешь.

— А куда я должен ехать?

— Никуда. Да, кстати о транспортных проблемах, отбывать скоро, а я тебе главного не сказал. Короче дед, я по делу приехал. У тебя орден Ленина живой?

— Как живой? Железный.

— Я в смысле, не посеял, не потерял, и крестик этот ржавенький, который ты с фашистского офицера снял?

— А тебе-то зачем? Этот офицер, между прочим, меня убить собирался. Понимаешь, убить! А ежели б он одолел, ни твоей матушки, ни тебя, Вадик, не было бы! Не одного бы он меня погубил, понимаешь! Я с ним в болоте за твою жизнь больше часа врукопашную… На морозе, под нами лед таял до тины от крови. Зубами меня фашист, что волчара на клочья рвал. Здоровущий, ох и здоровенный попался, потому и крест опосля снял я с него, чтобы помнить, долго помнить, с каким зверьем воевать пришлось. А ты, крестик, ржавенький…

— Ладно, дед, не дуйся. Клиент есть классный, хорошие бабки кидает. Вот я о тебе и подумал. Пенсия смешная, избенка рушится, да и мне поможешь в ликбез доходить.

— Куда? Ты же закончил школу…

— Ликбезами сейчас институты зовут, какая разница.

— А бабка тут, с какого боку, она, что отдала тебе ордена?

— Да бабка Настя не причем. Бабки — это значит, деньги хорошие за твой раритет дают. И за крест не обидят, в моде они сегодня, хоть и фашистские.

— Так я же не продаю.

— Не ты, а я.

— А ты-то здесь… откуда? Орден-то мой!

— А я внук твой, внук, должен, я о тебе заботиться?!

— Выходит, ты награды мои приехал торговать.

— Не все, не все дед, некоторые.

— А если не соглашусь? Не отдам!

— Дед, мы с тобой не на войне, да и возрастные категории разные. Кстати, ты хорошо плаваешь? Речка-то ваша, вон какая глубокая… Не война сегодня дед, и времена иные. Твою героическую погибель во имя железного дедушки, не поймут, впрочем и не узнают, спишут на старость, да инвалидность.

Внук поднял с земли камушек и швырнул в реку. Затем достал сигареты, закурил. Дед, изумленно глядя, то на вытянувшегося под два метра внука, то на обмелевшую речку, негодуя сопел, но помалкивал.

— Ладно, дед, не кривись, я пошутил. Ничего ты не понял, хоть и родней числишься. Я доброе дело хочу сделать, помочь тебе. Эти медалюшки годами лежат мертвым капиталом, никакого дохода не приносят. Сегодня в России другие награды, а такими, уже и не одаривают. Твои ордена это раритет, и хорошо, что есть идиоты, которые готовы за этот хлам платить большие деньги. Радуйся! Я тебе классного клиента подогнал, ни дешевку какую-то по-родственному. Думай! А пока пошли купаться, а то я, вспотел твое счастье тебе втолковывать.

Дед, кряхтя, опираясь на жесткие кусты полыни, с трудом поднялся, отряхнулся.

— Ты окунись, действительно, что-то палит нынче, разозлилось солнышко. Позагорай, обсохни. А я домой побреду, посмотрю, что тебе из хлама отложить получше.

— А ты-то, откуда им настоящую стоимость знаешь? Давай, вместе оценим. Я уж не первый год на этом рынке кантуюсь, кто меня обует — трех дней не проживет.

— Окунись, остудись, никуда от тебя твоя обувка не денется.

Пока внук купался, Матвей Данилович приковылял домой. Он взял лопату и в саду выкопал неглубокую яму. Затем принес из дома китель с орденами и старенькую шкатулку. Мундир с наградами тщательно обернул в несколько слоев целлофана и уложил в старенький чемоданчик. Подозвав жену Анастасию, и придерживаясь за ее руку, встал на колени, аккуратно спрятал чемоданчик в яме, и стал горстями засыпать. Руки его тряслись, плечи подрагивали — дед плакал.

— Ну вот, мать, считай, что сегодня меня убили. Долго в меня осколки с войны метили. Долго. Нашли, догнали.

— Чего мелешь старый, чего…

Матвей Данилович, надрывно вздохнул, ухватился за руку жены, поднялся, вытер мокрые щеки землянистыми руками, перекрестился.

— Чтобы не случилось, Настенька, достанешь китель, как только я помру окончательно, по-человечески. В нем меня и похоронишь. А внуку скажем, что медали да ордена украли, тем более врать нам, нисколько не придется.

— Это, как это нисколько, когда своими руками закопали.

Удивленно спросила испуганная жена.

— Украли, Настенька, утянули, так же, как и страну нашу, за которую мы сражались, и ордена эти получали. Молодость нашу… Украли, всё украли! И внуков наших… И это правда! Свои же и уворовали!

Баба Настя хотела возразить, но, увидев серое отрешенное лицо мужа, всхлипнула и безмолвно покорно прижалась к его плечу.

Потом дед достал из шкатулки черный крест, плюнул на него, усмехнулся, вытер об штанину сзади и протянул жене.

— Отдадим внуку, когда придет, он его заслужил, сегодня…

http://www.litsovet.ru/index.php/author.page?author_id=9913

3.145.7.187