Заколосится небо звенящей рожью…

проза

Милый мой, над экватором пахнет снегом,

южный полюс целует взасос неземные оси…

Космос сошёл с ума — под его опекой

вряд ли мы сможем уже перейти на прозу.

Вряд ли мы сможем уже перейти на дружбу.

Кружит над нами солнце, захлопнув зонтик -

спицы-лучи мягким светом щекочут уши,

слово одно повторяя разочков сотню.

Милый мой, если боги с ума не сходят,

может, сойдём с ума, чтобы сбить их с толку?

Мы же бродили по параллельным хордам -

хорды столкнулись — хотелось бы, чтоб надолго,

чтобы дуэт — мини-хор, чтоб судьба — не мини,

чтоб миновали истины геометрий,

чёрные дыры чтоб не дышали в спину,

магма глубинная чтоб не лизала гетры,

чтоб над экватором пахло огнём декабрьским -

может быть, с серой — но только не было серо,

чтоб чёрный космос узнал, что такое — краски,

чтобы от зависти сдохла венера-стерва…

Милый мой, может, плюнуть? Ведь мы же — асы,

проза — и чёрт с ней! — и в прозе бывают ритмы…

Что нам экватор заснеженный? Просто трасса -

мы её вскроем любовью, как будто бритвой,

вскроем снега, расстояния, полюсовку,

мёртвые родинки на надоевшем прошлом…

Просто, как в прозе, накинь на меня ветровку -

заколосится небо звенящей рожью…

Медленные дни

Этих медленных дней, на которых кислит кислород,

под которыми воздух на время разметил границы,

серый свиток разгладить, как кошку бесшерстных пород,

подложить эту пустошь подушкой себе под ключицу

и уснуть. Мне приснится канат, на котором обнять

попытаются лёгкой обшивкой друг друга ракеты

наших писем в двоичной системе, и дрогнет канат,

и вселенная сложится в домик, для лишних запретный.

Мне приснится кефирный туман и бутылочный звон

у двери, за которой мы будем едины, как атом.

И какой-то архангел, одевшийся, как почтальон,

застеклит нам окно белым солнцем, по-детски щербатым.

И мы будем, как сахар, колоть его в дымчатый чай,

и вычерчивать формулы суммы, на мир неделимой,

наблюдать за седьмым поколеньем грачиных внучат,

по дороге на юг заглянувших в наш тёплый малинник…

Только утром кислит кислород, ненавистен озон,

и малиновый чай не справляется с тем, что покрепче,

разбавлявшим медлительность ночи стоящих часов,

без лекарства тебя в бесполезной домашней аптечке.

Это медленный вирус, худеющий на миллиграмм

за неделю, в которой улягутся три кайнозоя…

Зачехлённое солнце дрожит в окружении рам,

и ноябрь, содрогаясь, готовится к зимнему зною.

не чокаясь

я, кажется, разучилась любить и помнить,

умения дорожить омертвели дрожжи.

кран в ванной качает мордой — понурый пони,

крадётся тепло по трубам, как жара сборщик,

и голуби — под окно — на галдёжный саммит…

а в голосе нашем — влажность из твёрдых знаков…

давай языком о язык истерить-сусанить,

как спинкой о клетку — блохастые обезьянки.

пусть нам подадут грамм слюны и бельё на вырост,

которым — не чокаясь, но брудершафтя порознь…

а крысам — титаник, где в трюмах — соцветья сыра,

а мне — амнезию и на бедре твой волос

Терапия памяти

После вик-энда кажется, что глаза

вешаются в углу между тёмных стенок.

Память по понедельникам едет за

город и кувыркается в буром сене.

Сено зарёвано. Хочет плевка костра, -

есть только мыши — крутятся, как пропеллер…

Время — как дрессированная медсестра, -

память снимает, как утреннее похмелье, -

трусиками-компрессиками, стрессовым шприцем, сном -

этим, в котором морфею достаточно глаз, не тела, -

эхом полыни, болезни лихим веслом,

напоминающим: смуглый Харон отплывает в Дели

или в Тибет на дело; пушком щеки,

мягко прижатым к ладони, пивной похлёбкой.

Время натужно дёргает рычаги,

время надёжно целует контрольным в лобик,

клеит морщинки. Серым волчком скулит.

Вяло скандалит. Наивно впадает в детство,

вскрикивает — зачервленный Гераклит

время щипает за попочку, как младенца.

Время в деревне слабее. Без трости — ни

шагу, — коровья грация, черепашья

скорость… Ползёшь в телеге толкай-тяни,

крутишь башкой. Сдуру заводишь шашни

с некой скотиной — первой любовью в три

или четыре — вместе в картошке спали,

врозь рисовали грибы, зимовали грипп,

врозь научились первому «заебало»….

Ночь. Ни «скрещенья судеб», ни как «мело» -

вечная, понедельничья, дым-с-навозом, -

вертится в пальцах памяти, как брелок,

дышит чесночно в ухо, улёгшись возле.

… вздрогнуть.

Отпрянуть резко.

И башмачок

падает с грязных ног — хоть на пол, а хоть — в пучину

сена. И сено пахнет, как пахнет стог -

женщиной одинокой,

чужим мужчиной…

18.118.119.129