Окрашенное портвейном. Проснуться знаменитым.

Я просыпался больным и здоровым, трезвым и с похмелья, с женой и с чужой женой. Но никогда не просыпался знаменитым. Казалось вот, еще чуть-чуть и слава запрыгнет в мою кровать. Но то ли кровать была узковата, то ли я лицом не вышел. Похмелье оставалось, а слава где-то задерживалась в пути.

А сегодня даже не хотелось просыпаться, поскольку знал наверняка, что, как только открою глаза, отчаяние, словно мокрая простыня, облепит меня. Еще вчера надеялся вернуть жену, бросить пить и стать, наконец, знаменитым. Но за один день весь мир надежд разрушился, и вот я лежу, боясь открыть глаза. Сухость во рту и тошнотворные рефлексы только добавляли отчаяния.

В последнее время у меня все чаще случаются провалы в памяти. Вот и сейчас я силюсь вспомнить, откуда и как вчера или сегодня добрался домой. Единственная зарубка в памяти -это костюмчик. Если серый, в искорку, значится, прибыл из школы. Если он на мне, где-то рядом должна быть недопитая бутылка. Не открывая глаз, провел рукой по полу и нащупал бутылку портвейна. Все-таки я могу гордиться своим ассоциативным мышлением! Перевернулся на спину, и все также с закрытыми глазами, поднес бутылку ко рту. В такие моменты я сам себе напоминал младенца, который нашел грудь матери и радостно зачмокал.

И пью исключительно для снятия стресса. С работы уволен? Так ведь не за пьянство, а по политическим мотивам. За свободу слова пострадал, хотел ускорить перестройку. Хотя, если разобраться основательно, во всем портвейн виноват. Пил его любимый в очень журналистской компании. Журналисты тоже его любят. Раз ты, учитель, говорили журналисты, напиши статью, как и что нужно ускорить и перестроить в школе. Я был тогда изрядно пьян, но мысль проснуться знаменитым оставалась на удивление трезвой. Статью написал, и что удивительно, была опубликована в очень важной газете. В течение недели я свою статью перечитывал, любуясь фамилией автора. Даже в разных ракурсах написанное рассматривал. Фамилия хорошо видна. Каждый вечер засыпал с мыслью, что вот уже завтра или послезавтра проснусь знаменитым.

Мои печальные размышления прервал телефонный звонок.

— Привет, как самочувствие? Как добрался вчера? — спрашивает Михал Абрамыч, секретарь школьной парторганизации. «Значит с ним вчера пил. Очевидно, я давал отходную». — отметил про себя, а вслух сказал:

— Какое может быть самочувствие. Вот размышляю, что делать дальше.

— Дела у тебя неважнецкие. Это точно. С такой записью в трудовой книжке даже дворником проблематично устроиться. А ты сам-то, что думаешь?

— Пока, ничего, — честно признался я.

— Ладно, не горюй. Есть у меня кое-какие мыслишки. После обеда позвоню.

— Хорошо буду ждать твоего звонка.

Я прекрасно понимал, что все сказано было из вежливости.

Попался по своей извечной легкомысленности. После уроков завуч застукала меня с Воронцовой. В принципе ничего особенного — целовались, и все такое. Могла и бы мимо пройти. Так нет, эта сука, Лидия Сергеевна такой скандал раздула. Не понравилось, что я ее в статье некомпетентным руководителем назвал. «Безнравственное поведение», «Рагозин — растлитель малолетних». Последнее мне очень показалось очень обидным. Какой же растлитель? Воронцова сама осталась в кабинете. Я же ее не насильно. Все было по обоюдному согласию. Отец ее приходил. Страшный разговор был. Думал, что убьет меня. Но я поклялся, что до «этого» не дошло. Стыдобища все равно какая. Слава богу, что Маняша раньше от меня ушла. А то еще и от нее пришлось бы всякого услышать. Хоть здесь хорошо, а так сплошная беспросветность. Теперь придется надеяться только на себя и на пенсию родителей. Я вновь впал в уныние, которое усугублялось желанием выпить. Выпить больше не было.

Михал Абрамыч сдержал свое обещание и позвонил.

— Слушай сюда. Езжай сейчас по этому адресу. Это комбинат древесноволокнистых плит. Там у меня секретарь парткома знакомый. Работа не бог весть какая. Но хоть деньги платят.

— Спасибо. Диктуй адрес,- безо всякого энтузиазма я записал адрес. — Сейчас поеду.

— Езжай обязательно. А мы будем бороться за твое восстановление. Если нужно до Горбачева дойдем. Покажем Лидке кузькину мать.

Я не поверил, но было приятно от мысли, что Горбачеву придется решать мои проблемы, а завучу покажут кузькину мать. Ведь, как не верти, а за перестройку пострадал. Попытались облить грязью борца за ускорение и плюрализм.

На следующий день, слегка посвежевший, я явился на новую работу. Был представлен начальнику участка. Сообщил ему, что от секретаря. Он мне в ответ, как отрезал: «Знаю. Будешь работать в бригаде у Василия».

Василий, молодой парень небольшого роста, в кепочке и с осмысленными глазами спросил меня:

— Ты откуда к нам такой явился?

— Из партии я.

— Из геологической что ли?

— Да, нет, из коммунистической. Брошен на укрепление деревообрабатывающего фронта.

— Стукачок, что ли? — Василий произнес с нескрываемой неприязнью.

Я понял, что здесь таких шуток не понимают, и попытался сгладить впечатление:

— Извини, просто неудачная шутка. Так получилось. Я сейчас просто без работы.

Василий смягчился, но недоверие осталось.

-Что умеешь делать?

— Руками ничего, — честно признался я.

— А зачем пришел сюда?

— Больше никуда не берут.

Василий почесал затылок и протянул: «Ладно, что — нибудь придумаем».

И мне придумали работу: поручили убирать обрезки дерева и прочий мусор, что вполне меня устраивало. Работа не обременяла, голова оставалась ясной. На третий день я уже занимался квалифицированной работой — штабелевал оконные и дверные блоки. Еще через два дня бригадир подозвал меня к себе и сказал:

— Такой работник мне на фиг здесь не нужен. После тебя все переделывать приходится. Мы бригадой решили, что будешь ходить за водкой. Согласен?

Я молча кивнул. Хотя понимал, что работу мне поручают ответственную и даже где-то опасную. Антиалкогольная компания была в самом разгаре. И покупка водки требовала не только терпения, но и гражданского мужества.

— Здесь деньги на пять бутылок водки, — продолжил бригадир, — переоденься, выйдешь из цеха налево, там перескочишь через забор, и тропка тебя выведет прямо к магазину. Если водки не будет, возьмешь семь бутылок «Салюта», и в хозяйственном — три дихлофоса,- закончил инструктаж Василий.

Следуя инструкциям бригадира, я уже через пятнадцать минут стоял в очереди. И хотя до открытия винного отдела оставалось где-то около часа, у магазина было не менее ста человек. Я тяжко вздохнул, хорошо понимая, что шансов купить водки у меня практически нет. Но и без выпивки я вернуться не мог, так как уже окончательно продемонстрирую свою никчемность бригаде. А мне почему-то очень хотелось завоевать расположение этих людей.

Встав в очередь, я активно включился в обсуждение, сколько водки завезут сегодня, и хватит ли на всех. Как всегда, нашелся знаток из местных алкашей, который имел информацию о точном количестве водки.

— Водки будет всего пятнадцать ящиков.

Алкаш окинул очередь мутным взором.

— На всех точно не хватит.

— А это проверенная информация? — спросил кто-то интеллигентно из очереди.

— Точно, говорю товарищи. Информация вернейшая. Мне Наташка сообщила. А она — соседка Нины Паловны. А ей Нина Паловна сказала, когда на работу шла.

В качестве доказательства он вытолкал Наташку из очереди.

— Подтверди.

Наташка и рада была бы подтвердить, но ее кирпичного цвета лицо выражало такое неизбывное страдание, что такой же бедолага сочувственно крикнул:

— Да, оставьте бабу в покое. Вон, как ее ломает.

— А кто такая Нина Паловна? — спросил еще кто-то.

Очередь прошелестела возмущением и негодованием. Спрашивал, очевидно, «чужак».

— Ты, что чудила, с Луны свалился? Вот, ща она тебе водки не отпустит, сразу узнаешь, кто такая.

Нина Паловна, продавщица из винного, была вершителем судеб, всех стоящих в очереди. Захочет — помилует, захочет, — пошлет куда подальше. Продавщица относилась к сонму небожителей. Знакомство с ней автоматически исключало тебя из разряда людей обыкновенных. Я даже на мгновение представил, как я иду мимо всей очереди и на входе в магазин по-барски заявляю: «Я к Нине Паловне».

— Водка сегодня закончится на пятьдесят третьем.

Какой-то «математик» сеял в очереди панику. Ему, конечно, не поверили, но страждущие в середине очереди на всякий случай посчитали. Никому не хотелось оказаться пятьдесят четвертым.

Оставшееся время до открытия мы дружно ругали Горбачева и делились секретами изготовления горячительных напитков. Какие только рецепты не предлагались! Остап Бендер со своим рецептом самогона из табуретки просто отдыхает. Оказывается, нет прекраснее напитка, чем туалетная вода, которая дешевле водки и запах изо рта приятный. Не зазорно и даму угостить. Один мужчина благообразного вида заметил, что хороший одеколон от ихнего виски ничем не отличается. Одеколон даже дешевле получается.

В разговорах о Горбачеве и о водке время прошло незаметно. Минут за десять до открытия в очереди почувствовалось внутреннее напряжение. Она выгнулась, как охотничья собака, готовая в любую минуту броситься за добычей. В самом начале очереди уже началась легкая потасовка в борьбе за место под солнцем.

За несколько минут до открытия к магазину прибыл наряд милиции. В конце очереди пронесся вздох облегчения. — «Порядок сегодня будет». Наконец двери магазина открылись. Милиционеры с помощью нескольких ударов дубинками организовали вход в магазин. Теперь очередь разделилась на две неравные части: на тех, кто там уже получает в руки вожделенную бутылку и тех, кто только может наблюдать, как первые счастливчики выходят из магазина.

Я никогда и нигде больше не видел таких счастливых лиц людей, как тех, выходящих из магазина с бутылкой в руках. Я никогда и нигде больше не слышал, как безутешно могут плакать мужчины над разбитой бутылкой. Скорбящие над бутылкой, были похожи на большевиков у гроба своего очередного вождя.

Периодически очередь охватывала паника, когда кто-нибудь из счастливчиков, значительно произносил: «Очень мало водки осталось». Наконец, за час до закрытия из магазина вышел грузчик, встал так, чтобы его видела вся очередь, сделал паузу, соответствующую значимости момента и торжественно, как диктор телевидения на похоронах объявил: «Конец, товарищи. Водка закончилась. Остался только «Салют». Очередь на секунду замерла в оцепенении, потрясенная новостью. Кто-то начал истерично рыдать, кто-то перешел в диссиденты, называя власть «продажной». Я же почти без проблем купил «Салют», в хозяйственном — дихлофос, и с чувством выполненного долга возвратился на работу. В раздевалке расставил стаканы и собрал нехитрую закуску, поджидая товарищей по бригаде. Наконец, прозвучала сирена, возвещающая о конце смены. И началась пьянка на скорую руку, так как всем надо было успеть на последнюю электричку. Разлив по стаканам «Салют», добавили дихлофоса. Получился коктейль, от которого после первого же стакана можно было или словить кайф, или протянуть ноги. У нас исход всегда был благополучный, живые помогали павшим добираться до электрички.

Вскоре я стал «своим» в бригаде. Почти так же уважаемый, как продавщица из винного. Используя свои старые учительские связи в милиции, я не только покупал водку, но и умудрялся возвращаться из магазина к обеденному перерыву. Мы были, чуть ли не единственной бригадой на комбинате, у которых водка была к обеду. А водка к обеду — это великое дело. Появлялся шанс к концу рабочего дня уехать домой более — менее трезвым. Но такое случалось очень редко, так как водка заканчивалась, а ехать трезвым домой не хотелось. И мне повторно приходилось бегать в магазин.

Слава о моих способностях прокатилась по всему цеху. Я стал похож на кинозвезду, не знающая отбоя от поклонников. Ко мне приходили представители других бригад со слезной просьбой купить что-нибудь. Бригадир явно мной и гордился, такого умельца, как я больше не было ни у кого в цеху. Я, наконец, стал знаменитым. Слава нашла меня там, где ее совсем не ждал. Артисты за свои заслуги получают звания и награды, писатели — огромные тиражи. Мне же за мои заслуги было дозволено наравне с другими воровать стройматериалы.

На комбинате я проработал около полугода. И каждый день таскал «вагонку» домой. Для более удобной транспортировки приспособил чехол из-под лыж. Удобно и компактно. Я так вошел во вкус мелкого воровства, что, приходя на работу, внимательнейшим образом осматривал все закоулки цеха, где могла валяться бесхозная «вагонка». Вконец обнаглев, я уже просил попилить мне ее по размеру, и не из отходов, а из хорошего материала, чтобы без сучков была и сухая. Стены в квартире получились на загляденье. А за заслуги в деле ускорения перестройки мне была присвоена почетная заводская квалификация: «станочник четвертого разряда. А жена так и не вернулась.

18.191.200.114