Первый круг любви

Глава из ненаписанного романа. Плохое или хорошее, но это художественное произведение, в котором «над вымыслом слезами обольюсь».

— И в кого ты таким кобелем уродился, — говорила полушутя-полусерьезно мама уже в моем не совсем юном возрасте. Сам я не задумывался, откуда во мне «кобелиный» ген, но слабую половину человечества любил с детства. Память — штука удивительна избирательна. Я не помню вещей, которые должен помнить по определению, но зато помню всех своих женщин по именам, а некоторых даже по фамилиям. Так как в моей биографии не было детского сада, отсчет своим влюбленностям веду от школы. Школа — самый упорядоченный социум, который создан для того, чтобы мальчики влюблялись в девочек и наоборот. В этом социуме мне было настолько комфортно, что к десяти годам ученической жизни добавились еще двадцать лет учительской. Почти безо всякой натяжки могу утверждать, что все мои главные женщины родом из школы. Но обо всем по порядку, потому что «любви все возрасты покорны».

Первый класс. Первый девичий поцелуй. Я не помню его привкуса, но хорошо помню, кто меня поцеловал. Лена Медведева поцеловала меня, когда мы играли в песочнице. Это был случайный поцелуй. Со мной, таким образом, расплатились. Со мной так расплачивались не раз в последующей жизни. Ты сделал что-то для женщины крайне ей необходимое или совершил благородный поступок.

Скажу, как на духу. Помогал без задней мысли и бескорыстно. Для меня сама мысль, что любовь можно купить, крайне противна. Поэтому, дожив, до серьезных лет, так и не понял значение фразы «снять шлюху». Некоторые женщины считали, что просто обязаны переспать со мной, чтобы явить ответную благодарность. Переспали и разошлись. Правда, были случаи, когда «благодарность» растягивалась на годы.

Лене Медведевой в первом классе я вернул совочек, которым она дела куличи из песка. Очень просто. Набираешь в формочку песка, переворачиваешь, и кулич готов. Наш одноклассник неожиданно вырвал у Лены совок и начал топтать куличи. Девочка расплакалась. Где-то через много лет читал, что нет ничего прекрасней, чем девичьи слезы. Не знаю. Ничего прекрасного в ревущей Лене я не видел. Она верещала навзрыд. Чтобы прекратить женскую истерику, я вырвал совок у одноклассника. Рванул так резко, что он упал, ударился о край песочницы, тоже расплакался и убежал домой, пообещав, что он мне этого не простит.

Я отдал Лене совок, она тут же перестала рыдать и неожиданно чмокнула меня в щеку.

— Я скажу Анне Иванне о твоем поступке.

Медведева была по-моему в классе старостой и по этой причине имела кратчайший путь доступа к нашей первой учительнице. Я не помню, рассказала она учительнице о моем благородном поступке или не рассказала. Не помню. Память, как плохо проявленная пленка. На десять засвеченных кадров один нормальный. Нормальный — это мои женщины.

Шестой класс. К этому времени я уже познал жизнь. Научился курить и находить около метро замечательные «бычки». Пристрастию к пагубной привычке есть документальное доказательство. Классная руководительница засекла меня с сигаретой и по этому поводу написала в моем дневнике: «Товарищи родители! Обратите внимание. Ваш сын курит». Родители внимание обратили, но как интеллигентные люди ограничились беседой о вреде курения и легким внушением. Спиртного еще не пробовал, но уже ловко сплевывал сквозь зубы и умело матерился. Документ тоже имеется. «Товарищи родители! Обратите внимание. Ваш сын ругается матом». Мама была в шоке.

— Как же так сынок? Ты много читаешь, а говоришь, как ломовой извозчик.

Я действительно был начитанный мальчик. Читал до одурения, до глубокой ночи. Накрывшись одеялом, светил себе фонариком. Но в то же время я был «коммунальным ребенком», который соприкасался с такими же коммунальными детьми в нашем дворе. Мы дружили, не очень задумываясь, о социальных различиях. Дети военных, врачей, учителей, дворников, сапожников. Мы все жили в коммунальных квартирах. Вся разница только в этажах. Сын дворника живет в подвале, а сын военного на самом верхнем этаже. Были и те, кто жили в отдельных квартирах. Мой одноклассник, Никита Годунов. Его дед-генерал -лейтенант танковых войск. Получил Героя Советского Союза за Курскую битву. Портрет деда украшал фойе местного кинотеатра «Родина». Это был единственный кинотеатр в радиусе пяти километров.

Наш двор, если посмотреть на него сверху, представлял из себя несколько концентрических кругов. Первый круг — сталинские пятиэтажки, массивные и добротные. Настолько добротные, что даже в подвалах квартиры выглядели вполне прилично. Внутри второй круг — кольцевая дорога с двумя радиальными выездами. По ней мы до самозабвения гоняли на велосипедах. Внутри дороги третий круг — главное место притяжения — дворовая площадка с беседкой и качелями. Здесь играли, дрались, встречались с девочками.

Так я познавал жизнь. Я, конечно, как и другие мальчишки, задирал девчонкам юбки, пытался хватануть за едва намечавшиеся груди. Но это было все не то. У меня не было своей девочки. У других моих ровесников ее тоже не было. Возможно, хотелось повыпендриваться. Ни у кого нет подружки, а у меня есть. И вот, наконец, она появилась.

Вика Родригес. Как познакомились? Наверное, во дворе. Играли вместе в «казаков-разбойников», в «пряталки» или в «салочки». Больше негде. Двор был границей жизни, в пределах которого вершились все радости и трагедии нашего детства.

Вика училась на два класса младше. Папа — испанец, привезенный ребенком в СССР, мама — русская. В то время брак с иностранцем(иностранкой) приравнивался почти к измене родине. Испанцы были исключением. Они — советские испанцы. Воспитывались в советских детдомах, учились в советских школах, поступали в советские вузы, работали на советских заводах.

В дворе Вику звали «креолкой». Круглолицая — в маму, с яркими темными глазами и черными волосами в папу. Я не помню никаких подробностей наших взаимоотношений. Да и какие могут взаимоотношения, когда тебе 12, а твоей подруге 10 лет. Больше времени проводить вместе, держаться за руки. Вот и все взаимоотношения. Но одно знаю точно. Эта была моя первая влюбленность. Это я понял, когда мы с Викой расстались. Расставание вынужденное. Ее отцу-испанцу дали отдельную квартиру, и Вика переезжала в другой район. Последний вечер перед расставанием. Завтра приедет грузовик, загрузят в него мебель и прочий хлам. И прощай, Вика, навсегда. У меня почти не было сомнений, что это навсегда. Переезд в другой район все равно, что переехать на другую планету. Мой двор — моя планета. А она эту планету покидала.

Мы стоим около ее подъезда, оттягивая минута расставания.

— Ты будешь приезжать к нам?

— Я не знаю. Если родители разрешат.

Ответ меня расстроил. Мне и в голову не пришло, что могу сам приехать к ней. В другой район, в другой двор. Нет, это невозможно. Но и расстаться так тоже невозможно. Я должен знать, с кем расстаюсь. С любимой девочкой или с товарищем по дворовым играм? Мне нужно ее признание. Мнусь, не знаю, как начать. Наконец, решаюсь.

— Ты, как ко мне относишься? Положительно или отрицательно?

— Положительно.

Вика целует меня в щеку, а на глазах появляются слезы. Это первые слезы из- за меня, а не из-за совочка. Слезы далеко не последние. Сколько еще женщин и сколько еще прольют они из-за меня.

Первая влюбленность была горячей, но неглубокой. Вика больше не появилась в нашем дворе. Ее так и не отпустили родители. Поэтому она быстро позабылась в буднях дворовой жизни. А вскоре и я переехал в другой район. Родители получили отдельную квартиру. Впечатления от первой отдельной квартиры перевесили горечь разлуки.

Хотя в начале переезд стал для меня более глубоким потрясением. Я отказывался смириться с этим фактом. Как же я могу уехать. Здесь мои друзья, здесь мой двор. В общем, я категорически отказался переезжать. Даже тогда понимал, что мой отказ не может отменить переезда. Я против ЖЭКА с его выпиской и пропиской, как муха против слона. Но мама поступила мудро, и предложила мне компромиссный вариант. Я останусь учиться в старой школе, а, следовательно, каждый день бывать в своем дворе.

Но через два месяца я сломался. Поездки в старый двор на двух электричках оказались слишком высокой платой для меня. И, когда родители начали обсуждать со мной вопрос о переводе в школу возле дома, я ни разу не возразил. Вблизи дома располагались три школы. В две приличные, современной постройки школы меня не взяли. Нет мест. Родители этому обстоятельству не огорчились, и отдали меня туда, где места были всегда.

Школа представляла собой двухэтажное здание, построенное еще пленными немцами. Жилые дома тоже строили немцы, и тоже двухэтажные. Строили они не броско, но очень надежно. Если дома снесли, то школьное здание стоит и сегодня. Кто только в нем не обитал после закрытия школы: и государственные структуры, и бизнес-офисы. А тогда это была школа-восьмилетка, в которой большой коридор на втором этаже служил до обеда физкультурным залом, а после обеда — актовым. После той моей первой красивой пятиэтажной школы эта казалась сараем, но это нисколько не смущало, так как ощущал себя в ней очень комфортно.

В свой седьмой «Б» влился легко. Ко мне сразу было проявлено повышенное внимание и со стороны одноклассников, и со стороны учителей. Новички в этой школе большая редкость. Учителя вздохнули с облегчением, когда поняли, что учиться я умею, но не всегда хочу. Одноклассники, те, кого принято считать лидерами, приняли меня за своего. Я матерился, курил. Причем курил виртуозно — мог выпустить до десяти табачных колец, а потом пропустить через них дым. И даже уже пробовал вино. Много читал и почти безупречно грамотно писал. Такое «смешение» жанров предопределило круг моих приятельских и девичьих предпочтений.

В 7 «Б» я, наконец, встретил свою первую любовь. Люда. Может быть, и не первая любовь, но женщина первая. Может быть, и любовь ненастоящая, а просто точка отсчета. Да и потом, как оценить настоящая-ненастоящая. С Людой дружили-любили почти три года. Ссорились и мирились, встречались и расходились. У Людмилы все было по-настоящему. Она растворилась во мне, полностью мне принадлежала. Потерять невинность в школьном возрасте в те годы было поступком. Она стремилась угодить мне во всем.

Первый наш сексуальный опыт радости не принес. Было только ошеломление. По — другому и не могло случиться, когда тебе шестнадцать лет, и ты впервые, как и твоя девушка-одноклассница, занимаешься сексом. Мои познания безопасного секса ограничивались тем, что кончить надо в кулак. Даже это толком сделать не получилось.

Минут десять мы сидели, оглушенные и разбитые случившимся.

— Я пошел.

— Иди. Зайдешь за мной завтра перед школой?

— Зайду.

Наша любовь казалась бесконечной, первой и последней. Даже мама поверила в серьезность чувств, когда, стирая мои трусы, обнаружила на них следы спермы. Она приняла активное участие в пошиве для Люды выпускного платья из белого гипюра, которое при других обстоятельствах могло стать свадебным. Но других обстоятельств не случилось, мы закончили школу, поступили в разные институты и никогда больше не встречались, или не захотели встречаться. На самом деле все прозаичнее. Люда мне стала неинтересна. У меня началась другая жизнь. И я приобрел опыт, как не обидеть свою девушку при расставании. Сделать так, чтобы она проявила инициативу. Надо сказать, что в этом я преуспел.

3.22.70.169