Нерожденный в СССР

 

 

 

День защиты детей начался со скандала. За завтраком, я, как обычно расплескал кофе, а пятна на скатерти посыпал пеплом. В другой раз Лена бы не обратила бы внимания, но сегодня была на взводе с утра. Я вчера не забрал Темку и Олежку из сада, и они до вечера просидели с воспитательницей. Когда Лена пришла за ними, воспитательница на нее наорала. А вот сегодня Лена орет на меня. Вчера она этого сделать не могла. Я пришел поздно и пьяный.

- Ты достал своей неряшливостью. Я тебе в кухарки не нанималась. Ты хоть что-то можешь делать по-человечески?

За семь лет нашей семейной жизни я привык к таким ее взрывам. Правда, такой прокол с детьми случился впервые. Но для того, чтобы с утра испортить настроение, повод всегда найдется.

- Виноват, только не кричи. Дети слушают.

Темка с Олежкой завтракали у себя в комнате. Но при наших стенах все было слышно. Да и мальчишки, наверняка, оттопырили уши. Темке шесть лет. Он слушает уже с пониманием, а трехлетний Олежка за компанию с братом.

- Ты же знаешь. Готовили вчера в школе актовый зал для сочинения. А потом посидели у Сергея Михайловича. Выпили, как полагается. Целый день голодный, вот и развезло. Имя директора подействовало на нее умиротворяюще. Мой директор был знаменитостью всесоюзного масштаба. К нам чуть ли не еженедельно приезжали всевозможные делегации, чтобы получить порцию передового опыта. В качестве одного из редких педагогических экземпляров гостям демонстрировали меня. Мои образцово-показательные уроки нравились всем. Директор ценил мою образцовость на уроках, поэтому закрывал глаза на мое не совсем образцовое поведение в быту.

- Не забудь, у нас завтра поезд в семь утра. Ты помнишь?

- Помню, помню.

Еще бы не помнить. Ленкины родители живут в Крыму, и она в целях экономии на весь свой учительский отпуск уезжает туда. Два месяца один в квартире. Кайф. Наверное, буду скучать. Но не очень. Все равно ведь вернутся. Никуда не денутся. Я обещал приехать в августе, но не поеду. Весь день валяться на пляже это выше моих сил. Лучше с ребятами на байдарках рвану. Вроде бы подбирается команда, а директор обещал дать байдарки. Посмотрим, как сложится.

 

Как и положено, в школе я был половина девятого. Десятиклассники были в полном сборе, и толпились на школьном крыльце. Они пересмеивались, громко говорили, активно жестикулировали руками. Они знали, что в истории школы еще не было таких, кто бы не получил аттестат. Но в душе, все равно, волновались. Директор был мастер нагнать предэкзаменационного страха и на детей, и на родителей. Он делал это убедительно, что ему верили – именно так и будет, как он говорит: списать невозможно, замеченный в списывании будет удален с экзамена и т.д. Так никогда не было. И все равно верили.

Вчера я помогал ему держать над паром конверт с темами сочинений. Аккуратно распечатали. Переписав темы, мы также аккуратно конверт запечатали. Потом он несколько раз позвонил, и продиктовал по слогам темы. Кому звонил он, не знаю. Но что среди абонентов была мать Юли Стрекаловой, не сомневался. Она – любовница шефа. Вот и подошел час расплаты за удовольствие. Гуревич – еврей-аристократ. Ему 45, седые волосы легкой волной зачесаны назад. Он любил женщин, женщины любили его. Он был не только любвеобильный, но и деловой человек. Темы экзаменационных сочинений – хорошая валюта для оплаты услуг. Расплатиться за ремонт школы, за бесплатную путевку на черноморский курорт, за дефицитный мебельный гарнитур. Да, мало ли что можно купить за темы сочинений. Я тоже позвонил, но потом, из телефона-автомата. Я тоже расплачивался.

Темы сочинений были предсказуемы – от «вольнолюбивой лирики Пушкина» до «образа современника» в советской прозе.

Я сразу направился в директорский кабинет. Если бы не пошел, Гуревич все равно бы меня разыскал. Он опекал меня, называл себя тогда модным словом «наставник». В кабинете была Наталья Петровна, завуч. Директор давал последние указания.

- В зале только ты и комиссия. Чтобы больше никого не было. Никого.

- Сергей Михайлович, не волнуйтесь. Все будет в порядке. Разве у нас были когда-нибудь накладки с экзаменами? Из РОНО будут?

- Обязательно кто-нибудь припрется. Ты, Наташ, подбери ей букет хороший и чайком угости. Только так угости, чтобы у нее больше желание не было на экзамене сидеть.

- Все поняла. Сделаем, как надо. Не в первый раз. Я пошла.

- Иди. И пусть классные руководители построят ребят во дворе. Линейку проведем.

- Я уже сказала.

- Сейчас тогда иду.

От «пирога» тем сочинений оторвет свой кусочек и Наталья Петровна. Уже через пятнадцать минут нужные родители узнают нужные темы.

- Давай перекурим, да пойдем, - сказал Эдуард Михайлович.

Мы закурили. Курил он много, но почти никогда не затягивался – дым пускал.

- Как вчера добрался?

Директор хитро посмотрел на меня.

- Нормально. Только детей забыл из садика забрать.

- Ленка ругалась?

- Конечно. Только вашим именем защитил свою подмоченную репутацию.

- Не злоупотребляй. Привыкнет. Не будет реагировать. Исчезнет рефлекс на доброе имя. Человек ко всему привыкает.

Гуревич докурил очередную сигарету, поддернул галстук и оправил пиджак. Он очень внимательно следил за своим внешним видом.

- Ладно, пошли.

 

В трехминутном спиче директор успел сказать про заботу партии о молодежи, что она (молодежь) наше светлое будущее, про бряцанье оружием империализма, а закончил тем, что, если кто-то попытается списать, будет немедленно изгнан с экзамена. Потом он дал команду классным руководителям, и те в шеренгу по двое повели «светлое будущее» на экзамен. Следом за «будущим» пошел я.

 

В актовом зале разместилось почти сто человек. Уже через полчаса установилась рабочая тишина. Школьники выбрали темы и начали писать. Я проходил между рядами и смотрел темы, какие выбрали ученики. Я вел историю во всех этих трех классах. Посмотрел на Стрекалову. Сидит что-то пишет. Где она уже готовое сочинение прячет? Наверное, под юбкой пришит большой карман. Сама пришивала или мама? Пока мама рукодельничала, дочка сочинение писала. Интересно, как мама объяснила появление тем сочинений. Сказала, вот тебе Юля темы. А девочка спрашивает, а откуда взяла.

- Сергей Михайлович передал.

- А за что он тебе передал?

- Он относится к нашей семье с симпатией.

- Ты спала с ним?

- Да.

- И я тоже. Так что, ты сказала, мама, совершенно правильно. Он действительно относится к нашей семье с симпатией.

Вряд ли такой разговор состоялся между мамой и дочкой. Юля не во вкусе директора, неяркая блондинка с короткими ногами, это раз, к тому же она – девочка разумная, и не будет задавать глупых и ненужных вопросов, это два.

Подхожу к Любе Володиной. Мне нравится, как звучит «любаволодина». А можно и так «володиналюба». Я – Володя, она – Люба. Это – моя Люба, Володина Люба. Это ей я вчера звонил и диктовал темы сочинений.

- Привет, - шепчу ей в ухо. – Все нормально?

Она кивает головой.

- Покажи, какую тему пишешь.

Она ручкой проводит по заголовку: «Наш современник в прозе советских писателей».

- Молодец, - шепчу ей. И отхожу, чтобы не возникло никаких подозрений. А подозрения могут возникнуть. Люба – моя школьная любовь. Обычно, когда говорят про школьную любовь, то сразу представляются два одноклассника, которые вместе ходили за ручку в школу, и три раза поцеловались. У нас не так. Люба – моя любовница, я – учитель, она – моя ученица. Такая у меня получилась школьная любовь – любовница – люба.

 

На майские праздники мы с Сергеем, учителем физкультуры и моим ровесником собирались пойти на байдарках. Байдарочные походы были уже в школе традицией. Четвертый год мы ходили по реке Воре – быстрой и извилистой, но узкой и неглубокой. Для детишек такая речка самое то. Если и перевернутся, а такое случалось, самое худшее, что могло случиться, промокнуть и замерзнуть. На этот случай всегда имелась водка, которой мы не только растирали наших пионеров, но и заставляли принимать вовнутрь. Сами, конечно, только принимали.

До работы в школе я имел слабое представление о походах. Студенческие вылазки с ночевкой на поляне и беспробудным пьянством не в счет.

В первый поход пошел по приказу директора, помощником руководителя группы. В первый же день натер рюкзаком спину. Чувствовал себя отвратительно, но в присутствии учеников не мог дать слабину – попросить привал или облегчить рюкзак. Я даже ловил какой-то странный кайф в преодолении себя. Я могу, я могу идти несмотря на стертуые ноги и спину. К тому же подружился с Сергеем, и в дальнейшем все каникулы проводил исключительно в походах. Именно в походах я завоевал уважение и авторитетов учеников. Дети не любят слабых учителей. Сила и воля всегда вызывают уважение. Да и чисто педагогический эффект от походов был неизмеримо выше, и не шел ни в какое сравнение с сотнями так называемых воспитательных мероприятий. Походные трудности, как лакмусовая бумажка, высвечивали характер моих подростков и моих коллег, кстати, тоже. Из тех, кто достойно прошел через эти трудности, составили нашу команду. В эту команду входила и Люба. С восьмого класса она не пропускала ни одного похода. К десятому классу она стала нам с Сергеем незаменимой помощницей: собрать деньги, закупить продукты. Во взрослой жизни наши отношения можно было бы назвать деловыми, замешанные на взаимной симпатии, но не более. А в школе? Люба звезд с неба не хватала, но была надежным человеком. А это, все-таки, редкое качество.

 

На майские праздники с погодой повезло. Пусть было и не очень тепло, но без главного врага походника – дождя. В первый же день без происшествий прошли по реке тридцать километров. Пристали к берегу, разбили палатки, ребята даже успели половить рыбу, но безрезультатно. После ужина расселись кружком около костра. Начиналось действо, наверное, одно из самых главных, ради чего идешь в поход – общение в бликах костра. Сначала Сергей пел под гитару, пел он так себе, и каждый поход одни и те же песни. Но, что он пел и как пел, неважно. Огонь и вода, тепло и холод в умиротворяющем покое. Удивительная гармония в душе У огня и воды я становился сентиментальным и лиричным. И после Сергея начинал я солировать. Я не умел играть на гитаре даже плохо. Зато знал много стихов, которые и читал у костра. Стихи, конечно, про любовь. Читал так себе, но к каждому походу я пополнял стихотворную коллекцию, стараясь, не повторяться. Но были и хиты.

«Вы полюбите меня, но сразу. Вы полюбите меня скрытноглазно».

Но до «костерного действа» мы с Сергеем удалялись в палатку – он «промочить горло», а я для вдохновения. Мы могли бы в принципе выпить и у костра. С детьми было полное взаимопонимание. Для всех «сухой закон», но только не для нас с Сергеем. Мы – учителя нам можно. В этом плане субординация соблюдалась четко. И, все же в палатке спокойнее – «береженого бог бережет».

Мы выпили. Закусили тушенкой.

- Слушай, Любка просто глаз с тебя не сводит. Мне кажется, что она влюблена в тебя, - совершенно нелогично сказал Сергей.

- Не обратил внимание.

Я не хотел развивать эту тему. Мы не настолько были дружны с Сергеем, чтобы я мог поверять ему сокровенное. Я и сам, конечно, обратил внимание, как на меня сегодня за ужином смотрела Люба, и почти не сомневался, что девочка в меня влюбилась. За мою шестилетнюю школьную карьеру мне уже приходилось видеть не одну влюбленность в меня. Иногда это льстило, и позволял себе в легкую пообжиматься с влюбленной девушкой на дискотеке, а на выпускном вечере вдоволь и всласть нацеловаться. И, все. Учителя же под уголовной статьей ходят – совращение несовершеннолетних. Иногда раздражало, если школьница была несимпатична и приставуча. Я обратил внимание, что симпатичные не так приставучи.

Была одна такая приставучая в прошлом году. Умненькая, но страшненькая. Она не только пялила на меня глаза, но и пыталась подловить на ошибках. Так хотелось ей обратить на себя внимание. Пришла однажды ко мне в кабинет после уроков. Я на последней парте дневники проверял. Она села на соседнюю парту, и молчит. Я тоже молчу, продолжаю дневники проверять. Так минут десять с ней в «молчанку играем. Чувствую, что хочет она что-то меня спросить, но не решается. Я даже знаю, что хочет спросить, но создаю полную видимость непонимания. Но так как ее присутствие уже напрягает меня, решаю ей помочь.

- У тебя дело, какое ко мне есть?

- Вы, когда освободитесь?

- Через полчаса. А что?

- Давайте, погуляем.

Сказала, и вся сжалась. И такое зло на нее меня взяло. За кого она меня держит.

- Знаешь, Катя, я уже вышел из того возраста, чтобы гулять по улице или в парке, взявшись за ручки. Мне это не надо. А другого ты предложить мне не можешь. Так ведь?

Я специально выделил голосом «другого». Она опустила голову и шепчет:

- Пока, да.

- Что, да? Не готова лечь со мной спать? Если не готова, то иди отсюда, пожалуйста. Не морочь мне голову. И себе тоже. Шансов у тебя никаких.

На следующий урок она пересела с первой парты на последнюю и больше не пыталась меня подловить на ошибках.

 

Мы выпили с Сергеем еще.

- Я пойду к костру, - сказал я, высовывая голову из палатки.

- Давай. А я, пожалуй, придремлю.

 

В бликах костра увидел внимательные глаза Любы. «А точно, у нее ко мне интерес есть», - подумал я и начал читать стихи со своего любимого и безотказного:

«Вы полюбите меня, но не сразу.

Вы полюбите меня скрытноглазно»…

Вижу у Любы глаза заблестели. «Точно, влюбилась. Когда же произошло. Как я не заметил». Или просто так глаза выглядят в бликах костра.

- Владимир Сергеевич, я «Голос Америки» поймал. Давайте, послушаем.

Это Андрей Скрынников, который взял с собой мощную «Спидолу». Еще одна прелесть походов – за Москвой «вражьи голоса» не глушатся, и качество звучания почти такое же, как на «Маяке». Я кивнул, и мы в полном молчании стали слушать «вражий голос». Ребята знали, что я лояльно отношусь к «растленному влиянию Запада». Сначала были новости, из которых мы в очередной раз узнали, что Андропов тяжело болен. Это давно не было секретом в СССР, но «вражья» новость вроде как делала легитимными слухи и сплетни вокруг персоны генсека. А потом начался концерт по заявкам слушателей из Советского Союза. Мне было непонятно, как при такой жесткой цензуре, доходили письма на вражьи радиостанции. Из приемника раздалась заводная музыка «Ерапшен». Андрей встал, держа приемник на плече, и начал пританцовывать. Вскоре танцевали все вокруг костра. В ночной тишине музыка звучала звонко, растекаясь эхом по реке. Я встал и направился в сторону леса. Захотелось прогуляться. Я нутром чувствовал, что в ближайшие минуты случится нечто важное и необычное меня. Я чуть-чуть углубился в лес и закурил. Через несколько минут услышал:

- Владимир Сергеевич, это вы? Что ушли от костра?

Я, я, Люба. Кто же еще. Да захотелось чуть-чуть прогуляться по лесу.

Люба подошла ко мне.

- А что вы не танцуете?

- Да, не хочется. На природе тишина нужна.

- Можно я с вами постою?

- Конечно, давай только подальше пройдем.

Я взял ее за руку, и мы прошли еще метров пятнадцать вглубь леса, и оказались на крошечной полянке. Я заприметил эту полянку еще засветло. Ходил отливать. Она мне показалась очень уютной и скрытой от глаз.

Я снял куртку и постелил на землю. Был уверен, что куртка мне пригодится.

- Садись, послушаем тишину, - сказал Любе и сел первым.

Я был еще в том возрасте, когда можно очаровываться предстоящей близостью с женщиной. Не возбуждаться как кобель, а, именно, очаровываться. Люба не так просто за мной пошла. Мне казалось, что она тоже в ожидании близости. Только одинаково ли мы понимаем эту близость. Так, молча, мы просидели минут пять. Я повернулся к ней, коснувшись щеки щекой. Взял ее рукой за подбородок, приблизил ее губы к своим и с нежной осторожностью поцеловал. Потом обнял руками лицо девочки, и с той же осторожностью касался губами ее щек, глаз, кончиков волос. Так проверял, умеет ли она целоваться, чтобы не напугать девочку жестким поцелуем. И была, конечно, нежность. Я умею быть нежным. Еще раз приблизился губами к ее губам. Получилось все по-настоящему. Мы стали целоваться глубоко и страстно. Одной рукой я залез к ней под рубашку, другой пытался снять джинсы. Было очень неудобно, но все же мне удалось стащить джинсы. Вот еще мгновение, еще. С величайшей осторожностью ложусь у нее между ног. Приспускаю брюки и вот…

- Ты мне целку порвал.

От такой грубости я опешил. Мне так никогда не говорили. Неужели нельзя об этом же по-другому сказать. Я резко встал и быстро одернул брюки.

- Извини, так получилось.

- Это я от неожиданности вскрикнула. Страшно было. И так неожиданно.

- Если страшно, зачем пришла?

- А то вы не знаете?

Люба продолжала звать меня на «вы».

- Все будет хорошо. Не волнуйся. Рано или поздно это должно было случиться. У тебя случилось рано.

Я опустился на колени и нежно поцеловал свою ученицу в щеку. Наверное, она мечтала лишиться невинности в первую брачную ночь или пусть не в брачную, но в чистой постели. А, может быть, и не все так трагично, как мне кажется. Ей все понравилось, только неожиданно случилось.

Наши байдарки шли одна за другой. Люба периодически поворачивалась в мою сторону, и я видел ее глаза. Это были глаза влюбленной женщины.

 

Выждав часовую паузу, вновь подошел к парте Любы. Склонился, делая вид, что читаю сочинение, а сам незаметно положил ей записку, которую Люба тут же положила под листы сочинения. Это была не шпаргалка. Я написал, что хочу завтра с ней встретиться, и объяснил, когда и где буду ее ждать.

Через полчаса подошел к Любе, она подняла ладошку, и я взял записку. «Хорошо», - написала она одно, на такое замечательное слово.

После похода нам больше не удалось с толком встретиться с Любой. «Под толком» понятно, что я подразумеваю. У нас не было возможности побыть вдвоем. Так сложились обстоятельства.

Когда я докладывал директору об итогах похода, он, выслушав меня, неожиданно спросил:

- Что там у тебя было с Володиной?

- А что у меня может с ней быть?

Тут же машинально подумал: «Кто успел настучать? «

- Володь, все тайное рано или поздно становится явным, - как-то по-отечески ответил Гуревич. – А мне как директору тайное положено знать.

- Да не было у меня с ней ничего, Сергей Михайлович. Я даже не понимаю, о чем речь идет.

Попытался изобразить на своем лице искренность и недоумение одновременно. Вроде бы, получилось.

- Не было ничего, - повторил я.

- Все ты понимаешь. Не было, так не было, - согласился директор. – Только прежде чем схватить ученицу за задницу, посмотри в журнал. Кем работают родители. А у Володиной мать в горкоме профсоюзов работает. Женщина решительная. Если что не так , она тебе на полную катушку впаяет. Я понимаю, ты молодой еще. Девчонкам нравишься. Я не ханжа. Сам девчонками увлекался. Но делал с умом. Неужели трудно было дождаться выпускного вечера. Там налапаешься от души. И никто тебе слова не скажет. Так растрогался, так растрогался, что не мог не прихватить за грудь, - Гуревич с ехидцей хихикнул.

Он знал, что говорит. Он и благоволил ко мне отчасти из-за того, что я ходок, как и он по этой части. Рассказывают, что он переспал со всеми учительницами, которым до 30 лет. Да и женился на своей ученице. Жену видел его несколько раз – очень красивая женщина. Он мне как-то в подпитии рассказывал, что, когда еще был юным учителем отымел учительницу химии прямо на лаборантском столе. «Можешь себе представить?», - говорил он мне. Я представить мог, но сам предпочитал интимные встречи коллегам назначать в физкультурном зале. Обычно это происходило после какой-нибудь учительской вечеринки. Коллектив у нас был дружный, и мы любили посидеть за столом. Брал у Сергея ключ от зала. Он давал, но всегда предупреждал: «Только недолго, у меня тоже намечается рандеву». Я ни разу не подвел Сергея по времени. Полчаса хватало за глаза. На матах покувыркался, в душе помылся. Не надо только делать выводы, что школа – это не храм знаний, а пристанище разврата. После наших вечеринок не рушились семьи, не было безумных истерик безответной любви, а по количеству медалистов мы всегда занимали первое место в районе. Да и не надо забывать, что все мы родились в СССР, поэтому ничто не могло поколебать нашей веры в светлое будущее.

 

После беседы с директором четко для себя уяснил, от встреч с Любой лучше пока воздержаться. Поэтому и идею похода на 9 мая придется похерить. Была у меня мысль организовать с Любой поход на двоих. Найти красивое и глухое место, рядом с рекой. Поставить палатку, два дня балдежа и никакого движения. Будем ловить рыбу, я читать стихи и развивать у Любы литературный вкус. Ну, и то самое главное, ради чего и задумывался этот поход. Не срослось. Но что не делается, всё к лучшему. Даже хорошо, что не состоится поход. Не надо придумывать жене, что это директор меня обязал идти в поход. И не надо отменять нашу хорошую семейную традицию – 9 мая поехать с детьми к Большому театру.

Темка уже понимает про войну, ждет этого дня и знает, что мы пойдем сказать «спасибо» дедушкам, выигравшим войну. А Олежка просто радуется, что этот день он проведет с братом и отцом. Я и тоже рад, что проведу весь день со своими сыновьями. Сказать, что я их любил, будет не совсем точно. Темка и Олежка позволили сформулировать мне понимание смысла жизни – продолжение рода. Я понял, что моя жизнь состоялась только потому, что у меня есть дети. Я не верил в Бога, но в то же время был убежден, что я буду жив до тех пор, пока будет продолжаться мой род – дети, внуки, правнуки. Конечно, в каком-то поколении, столько всего намешается, что от меня останется какая-нибудь жалкая частичка, но ведь, все равно останется.

Темка не был плодом любви. Студенческая вечеринка, потом секс с Леной на тесной и скрипучей койке в общежитии. Отсутствие какого-либо серьезного опыта семейной жизни привело к печальным последствиям. Ленка забеременела. Это тогда мне казалось «печальным последствием». Я даже был в отчаянии от известия. Казалось, что жизнь кончена. Двадцать лет, только начинаю жить, и сразу такой хомут на шею – профессии еще нет, денег нет, а Ленка была одной из тех первых случайных связей, о которой я забыл уже на следующий день после вечеринки. Через три месяца Ленка напомнила. И хотя был в отчаянии, я не посмел предложить сделать Лене аборт. Что-то было страшное и ужасное для меня в этом слове. Конечно, я не считал это убийством. Ведь не было еще человека. И потом считал, что за свои глупости надо отвечать.

Мы договорились, что сегодня же расскажем все своим родителям. Пусть думают, пусть решают, вынесут свой вердикт. Точнее я расскажу, а она напишет, так как родители жили далеко.

Я подгадал момент, когда мама уже вернулась с работы, а отца еще не было. Он всегда приходил ровно на час позже. Мама была моложе отца на десять лет, но в семейных делах ее голос был решающий. Не потому, что она сильно была сильно мудрая, а потому, что папа ее очень любил. И с мамой мне было всегда проще разговаривать. Она не задавала дурацких вопросов, а сразу схватывала суть проблемы.

- Плохо не то, что она забеременела от тебя, а плохо, что случилось это без любви, - сказала она мне, выслушав мою покаянную исповедь. – Но ты, все равно, молодец. За любой поступок, в том числе и глупый надо отвечать. Я так понимаю, что ты принял решение жениться.

Я кивнул головой.

- Раз ты такое решение принял, то нам надо определиться с двумя вещами…

Мама четко формулировала свои мысли. Она работала в конструкторском бюро.

- Где вы будете жить? И на что вы будете жить? Так.

Я только снова кивнул головой.

- Прокормить мы вас прокормим. А вот с жильем будет посложнее. Две женщины на одной кухне может привести к ненужным осложнениям. Как зовут твою невесту?

- Лена.

- Какая бы Лена хорошая не была, общая кухня может испортить наши отношения.

Мама на несколько мгновений задумалась. И потом решительно заявила:

- Купим однокомнатный кооператив. У отца есть возможность быстро купить. Мы переедем туда, а вы останетесь здесь. Лена сама откуда родом?

- Из Севастополя.

- Отлично. Будем теперь отдыхать на море.

Мама рассмеялась. Она у нас молодец. Всегда берет на себя решение самых сложных вопросов. Теперь мне уже было не так страшно совершить поступок. Мама разделила со мной ответственность. .

- Она хоть симпатичная девочка?

Я неопределенно кивнул головой. Лену нельзя было назвать красавицей, но живые глаза и очаровательная улыбка делали ее очень обаятельной. Именно на это я и купился в тот злополучный вечер.

- Горе ты мое луковое, - мама потрепала меня за волосы. – Плохо, что женитесь без любви. Но, кто знает, может быть, она к вам еще придет. Всякое бывает. А не придет…, - мама махнула рукой. – Будешь детей своих любить. Здесь вариантов быть не может.

 

Как всегда, мама была права. К Лене я привык. Привык настолько, что через два года после рождения Темки у нас появился Олежка. Лена легко вошла в роль жены. Она была внимательна ко мне, в меру ласкова и нежна. В постели у нас было всё без надрыва, но вполне удовлетворительно. В моей интимной жизни были случаи и похуже. К тому же она оказалась очень домовитой. Содержала квартиру в порядке и очень прилично готовила. Моя мама не просто хорошо к ней относилась, она искренне привязалась к Лене. Я бы даже сказал, что они стали подругами. Я даже не сомневаюсь, что «добро» на Олежку Лена получила от мамы. Сразу после его рождения мама досрочно ушла на пенсию, чтобы заниматься исключительно внуками. Но и я безумно был рад появлению Темки. Он оправдывал наш брак с Леной. Темка вынудил нас создать семью, а Олежка уже был сознательный выбор нашей семьи. Я думаю, что именно так рассуждала мама – пусть нет любви, но зато есть любимые дети.

 

9 мая было очень солнечным. Я, вообще, этот день не помню пасмурным. Может быть, и были такие дни, но я не помню. Но по-другому и быть не могло. Ну, просто не могло быть в такой день пасмурно. Мы быстренько оделись, и всей семье направились к метро. Мы с Олежкой и Темкой к Большому театру, а Лена поехала к моим родителям. Это тоже традиция. Лена помогает готовить праздничный обед. Этот праздник - большое событие для нашей семьи. Отец прошел всю войну.

Уже в вагоне метро мы встретили первых ветеранов. В другой день на них бы и не обратили бы внимание. Но сегодня… Дело даже не в праздничной одежде с орденами и медалями, а в их лицах. Их лица были радостны, величественны, но и в то же время растеряны. В глазах словно читался вопрос: «За что нам такое внимание?» Это потом, через много лет, когда их ряды нещадно поредеют, они будут требовать внимания к себе.

Мы вышли на «Площади Революции» и двинулись к Большому театру через Красную площадь. По дороге Темка спросил меня:

- Пап, а почему эту войну называют «отечественной».

- Ты слово «родина» знаешь?

- Знаю. Наша родина – Советский Союз.

- Все правильно ты говоришь. Отечество тоже родина.

- Наше отечество – Советский Союз, - тут же перевел Темка. – А почему нельзя говорить родинная война, - он задумался на мгновение. - Все правильно. Отечественная лучше звучит, - заключил Темкаа.

Олежка в нашем разговоре участия не принимал, а только широко улыбался. Ему было хорошо уже от того, что он шел рядом с нами. Мы подошли к Большому театру и стали по периметру обходить здание, останавливаясь около той или иной группы ветеранов. Они смеялись, плакали, обнимались, пели и пили.

Я не сентиментален, но эти походы к Большому театру пробивали меня всегда до слез. Я не понимал тогда, да и сегодня, как судьба выбирала, кого убить, а кого пощадить. В бою люди гибли взводами, ротами, батальонами. Одному, двум, трем удавалось уцелеть. Почему? Как? Я пытался эти вопросы задавать отцу. Он войну прошел в пехоте.

- На войне, Володь, об этом не думал, а вот после войны иногда задумывался, даже читал в книгах на эту тему. Наверное, правильно пишут. Тех, кто погибнет, можно определить еще до боя. Как там говорят, «печать смерти». Я сам этой печати не видел. Хотя, наверное, существует. Кому суждено утонуть, убит не будет.

Когда мы приехали к родителям, стол был уже накрыт. Расселись за столом. Олежка как не силился, не смог преодолеть усталость, и ушел спать в соседнюю комнату. Выпили за Победу. Этот тост был единственным, который отличал день Победы от других праздничных обедов. Отец не любил вспоминать про войну. Теперь-то я понимаю. Отец был сугубо гражданским человеком, ученым. Он, как мог, сопротивлялся памяти о войне. Мне даже казалось, что он старался стереть из памяти все то, что хоть как-то напоминало ему о войне. Мне даже иногда казалось, что в этой войне для него не было ничего героического. Такое было время.

Конечно, как и многих других воевавших, его глубоко обидело «геройское» восхождение Брежнева. «Совсем сволочи чувство меры потеряли», - иногда не сдерживался он.

Мы выпили с отцом по второй, по третьей рюмке. Он в принципе был человеком малопьющим, но по праздникам позволял себе расслабиться. Я же всегда любил выпить, а под хорошую закуску, тем более. Но от выпитого и пригревающего солнца впал в дрёму и попросил родственников позволить прилечь с Олежкой. Аккуратно приткнулся рядом с сыном и заснул.

 

После экзамена сразу поехал домой. Даже отказался посидеть от послеэказаменационного стола, который по традиции накрывали родители. В каждом выпуске обязательно находились папа или мама, напрямую связанные с торговлей. Стол по тем временам был очень богатый: качественный коньяк, сырокопченая колбаса, икра и обязательно конфеты «Трюфель», которые обожал Гуревич. Он во всём был сластеной.

Директор был немало удивлен моим отказом. Я объяснил, что завтра рано утром отправляю своих в Крым, и хотелось бы быть в форме. Заодно, таким образом, попытался показать директору, что с Любой у нас ничего нет.

Мой ранний и трезвый приход домой настроил жену на ласковый и миролюбивый лад. Она чмокнула меня в щеку.

- Через полчаса будем обедать-ужинать

Это означало только одно – я прощен окончательно сразу и за все. До ужина провел время с сыновьями. С Темкой играли в города. Ему эта игра чрезвычайно нравилась, а Олежка бегал вокруг нас и постоянно выкрикивал «Москва, Севастополь». Как же замечательно, что у меня есть дети. Не просто дети, а сыновья. Значит, еще одно поколение, как минимум будет носить нашу фамилию. Мне почему-то казалось, что сохранение фамилии гарантия продолжения рода в будущем. Сегодня же мои мальчики примиряли нас с Леной в нашей несуразной семейной жизни.

Ужин прошел по-семейному: тихо и миролюбиво. Темка пытался продолжить игру в города. Я сказал, что сдаюсь. Победа успокоила сына.

Отправив детей пораньше спать, убрались на кухне и отправились в спальню. Секс получился почти страстный. Я давно обратил внимание, что после скандалов и размолвок, у нас с женой случалось повышенное взаимное сексуальное влечение, что-то похожее на любовь. Мне иногда даже казалось, что Лена специально провоцирует скандалы, чтобы сделать секс со мной более привлекательным. Но возникало диалектическое противоречие – хорошего секса хочется всегда, а скандалов как можно реже.

Посадив своих на поезд, посмотрел на часы. Только половина седьмого. С Любой договорились встретиться в десять. Домой решил уже не ехать. Утренняя июньская прохлада бодрила. Решил до места встречи пройтись пешком. Я прикинул, что времени у меня более чем достаточно для пешеходного променада. На Садовом было обычное редкое утреннее движение. Я пересек улицу, и направился вниз по Садовому в сторону Таганки. Обычно, в преддверии встречи с женщиной люблю моделировать ситуацию этой самой встречи. Если это первое свидание, и мои шансы еще не очень понятны, прокручиваю сразу несколько вариантов развития ситуации. По всякому может случиться, поэтому никогда не исключаю облома. Психологическая готовность к неудаче позволяет легче ее пережить. Со мной такого еще не было, но теоретически всегда был готов к такой ситуации.

Если же женщину уже приходилось укладывать в койку, то представлял, как это произойдет сегодня, вплоть до самых интимных подробностей. Потом сравнивал реальность со своими ожиданиями. Расхождение было только в деталях: цвет белья, продолжительность встречи. В мечтах было продолжительнее и более эмоционально.

Сегодня мне совсем не хотелось забивать себе голову « экстраполированием мечтаний на реальность». Я просто неспешно шагал по улице и, вообще, ни о чем не думал. Только раз вспомнил о своих, когда они должны были по моим расчетам проехать Серпухов. Серпухов всего лишь узнаваемая географическая точка, из которой до Москвы на электричке добираться полтора часа, а на поезде менее часа. Я не в первый раз приглашал женщин домой, но так и не смог избавиться от страха. Мне каждый раз казалось, что в любой момент может вернуться жена. Я понимал, что это бред, но все равно каждый раз подбирал весомые доказательства тому, что жена никоим образом не сможет вернуться домой. Я загонял страх в глубину сознания, но все равно оставался в напряженном состоянии. Это очень сказывалось на качестве встреч. Знание такой географической точки как Серпухов должно привнести уверенность.

Мы прошли в комнату, я приобнял Любу и поцеловал за ухом.

- Теперь мы можем расслабиться выпускница Володина.

- Еще ученица, - Люба плотнее прижалась ко мне. – Вдруг ты мне на своем экзамене «два» поставишь.

- Будешь плохо готовиться, обязательно поставлю.

Я принял ее игривый тон. Страхи исчезли, пришло возбуждение. Но прежде захотелось выпить.

- Посиди пару минут, послушай музыку. Мне надо на кухню.

Включил любимых «Дипов» и прошел на кухню. Не хотелось пить в присутствии Любы. Все-таки, ученица. За недолгое время работы я успел усвоить несколько постулатов-барьеров. Не панибратствовать с учащимися, не давать им повода перейти на «ты», даже в самой неформальной обстановке не пить с учениками. Меня эти постулаты вполне устраивали, а то, что у меня произошло с Любой приятное исключение одного из этих незыблемых постулатов.

Я ловко открыл бутылку портвейна, налил в граненый стакан и залпом выпил. Не дожидаясь, начала действия алкоголя, вернулся в комнату. Мне нравилось быть пунктуальным. Обещал вернуться через пару минут, значит, обязан вернуться, а алкоголь меня догонит – никуда не денется. Я присел на диван к Любе, по ходу обдумывая, вести ее в спальню или ограничиться этим диваном. Все-таки, решил вести ее в спальню. У нее же это фактически первый раз. Пусть спальня будет компенсацией за поход.

Алкоголь догнал меня. Одной руку обнял Любу за плечи, другую положил ей на колени, касаясь пальцами обреза юбки и нежно (так мне казалось) стал настойчиво целовать ее. В начале она отвечала мне робко и неумело, но через некоторое время (две-три минуты) в ее ответных поцелуях появилась чувственность.

- Пойдем в другую комнату.

Я поднялся, взял Любу за руку и потянул в другую комнату. Посадил ее кровать.

- Посиди. Я сейчас.

На кухне я выпил еще стакан. Стало совсем хорошо.

Вернулся в спальню. Люба скромно сидела на супружеской постели, оперевшись руками о матрац. Юбочка чуть сдвинулась, ноги раздвинуты. Получилось очень сексуально и соблазнительно. Поднял ее ноги, полностью переложил девочку на постель, и стал ее раздевать. Для второго раза все получилось просто замечательно.

- Понравилось?

Люба уткнулась мне в плечо.

- Угу.

Я впервые в своей жизни полдня не вылезал из постели. Все у меня получалось.

Проводив до входной двери, спросил:

- Завтра сможешь?

- Угу.

- Тогда сразу приезжай сюда.

- Хорошо.

Так мы проводили время вплоть до выпускного вечера. Люба в постели оказалась более способной ученицей, чем за партой. Уже через неделю она стала моим полноправным партнером. Она стала первой из моих женщин, которая в постели превосходила Лену после скандала. А Лена после скандала – это знак качества. У меня даже пару раз мелькала мысль, что она вполне достойная замена Лене в супружестве. И никаких скандалов. Но, проводив в очередной раз Любу из квартиры, отбрасывал эту мысль как глупость несусветную. Дело даже не в жилплощади, которую замучаешься разменивать, а в наших сыновьях. Как бы мы достойно не разошлись ( я не очень представлял как это «достойно», но слово очень красивое), я бы не смог быть приходящим папой.

 

На выпускном вечере мы много очень танцевали с Любой, словно окончание школы, повод не скрывать свои отношения. Конечно, надо было вести себя посдержаннее, но я изрядно выпил, и потому был уверен, что на нас не обратят особое внимание. На каждом выпускном случается нечто подобное. Можно расслабиться один раз в году – и учителям, и ученикам. Но, все-таки, наверное, перебрал, так как после выпускного с Любой поехали ко мне домой. Это я зря сделал, конечно, хотя в постели все прошло замечательно.

 

Люба готовилась к поступлению в институт, а я все-таки решил поехать к своим. Соскучился. Да и Люба, по-моему, влюбилась в меня. Своим отъездом хотел дать понять Любе, что ни на что серьезное в будущем рассчитывать не надо. Самое серьезное для нее сейчас – поступить в институт. Я был уверен, что, когда Люба поступит в институт, у нее появятся другие интересы, и школьная влюбленность пройдет естественным путем. По крайней мере, у меня так было в школьные годы.

К своим я так и не поехал. Позвонил выпускник прошлого года Сережа Мясников и предложил на неделю пойти на байдарках втроем. Точнее, на байдарке втроем. Третий – его одноклассник, Олег Петров. Я, не раздумывая, согласился. Походы на байдарках обожаю. К любимому огню на стоянках в окружении воды. И компания приятная. С этими ребятами мы намотали не одну сотню километров. В беседах за вечерне-любимым чаем провели не один десяток часов. В общем, договорились пойти школьным маршрутом по Смоленской области по реке Воре.

Позвонил Лене, сообщил, что директор попросил возглавить походную группу, не мог отказать. Трудно сказать, зачем соврал. Никаких видимых причин врать у меня не было. Никаких женщин, никаких пьянок. И, все-таки, соврал. Значит, понимал, что делаю нечто паскудное. Дело даже не в Лене. Думаю, что она и не особо расстроилось из-за моего неприезда. Темка и Олежка ждали меня. Я их обманул. Вот, в чем дело. Вот, в чем мое паскудство. Видно, я так устроен, причинять боль своим близким.

 

Поход удался на славу. Маршрут, рассчитанный на три дня, мы, как и планировали, прошли за неделю. На воде не рвались, а просто шли по течению, используя весла только в опасных местах на реке. Повезло с погодой. За неделю ни одного дождя. Много купались. По очереди ныряли с байдарки, а потом устремлялись в погоню за лодкой. Догнать ее никому не удавалось, поэтому, сидящие в байдарке, чалились к берегу и ждали, когда подплывет один из нас. Иногда сразу шли дальше, иногда задерживались, бесцельно валяясь на берегу, под нежным августовским солнцем. Почти через четверть века я не помню подробностей тех дней. Знаю только точно, что это были одни из самых лучших дней моей жизни. Легкость и безмятежность, вот, что, прежде всего, вспоминается мне. Вечерами мы сидели у костра, попивая чай и ведя беседы на самые разные темы. Я, наверное, читал Сашу Чёрного. Может быть, и не читал. Только предполагаю. Я всегда в походах читаю его стихи. Он один из любимейших моих поэтов.

Вернувшись в Москву, я не стал звонить Любе. Я понимал, что это было не очень хорошо. Можно хотя бы узнать, поступила она или не поступила. Но так повести себя еще хуже – позвонить и не предложить встретиться. Дело не только в том, что пропал интерес к Любе (женщина в семнадцать лет все равно остается несмышленной девочкой). Мне захотелось начать «новую жизнь». «Новая жизнь» для меня подразумевало только одно – не изменять жене. С Любой я решил не объясняться – все само собой рассосется и сойдет на нет. Но так случилось, что и новую жизнь не начал, и с Любой пришлось объясняться.

 

Третьего сентября Люба позвонила в школу и как-то сухо сообщила, что нам надо встретиться. Я не обратил внимания на эти интонации, поэтому легко согласился на эту встречу, не предчувствую для себя никакой угрозы. А зря.

 

Люба ждала меня на лавочке в сквере. Я хотел ее поцеловать, но, увидев напряженное лицо, только и сказал: «Привет, рад тебя видеть». Она через силу улыбнулась: «Привет». И тут же без перехода: «Володя, я беременна»

- Ты уверена?

- Увереннее не бывает. Что будем делать?

Только ради этого вопроса она назначила мне встречу. Что делать? Что делать? Первое ошеломление от новости прошло. Страх и растерянность. Что делать? Что делать? Что делать?

- А сама, что ты думаешь делать? – осторожно спросил я.

- Не знаю, что думать. Не знаю. Я в полной растерянности.

Я видел, что Люба готова уже расплакаться. Вот, влипли. Я понимал, что в этой ситуации нет никаких вариантов. Выход может быть только один. Главные слова об этом выходе должен сказать я. Я должен произнести эти слова так, чтобы она не питала никаких иллюзий по поводу других вариантов. Других вариантов быть не может.

- Ты понимаешь в сложившейся ситуации выход есть только один. Надо сделать аборт.

- Да знаю я, что нужно сделать. Но я буду должна минимум два дня в больнице пролежать. Мне девчонки говорили. Как я родителям объясню, где буду два дня отсутствовать.

Я сразу испытал облегчение. В эти минуты стало буквально физически понятно – «гора свалилась с плеч». Люба сама понимает, что нужно делать. А то, о чем она беспокоится, чисто технический вопрос. Его-то решить можно. В моей жизни это был первый случай и последний. Я больше никогда не позволял себе таких неосторожностей. Никаких абортов. Нерожденный - это такая взаимная боль. Но я лукавлю. Это я сейчас чувствую боль, а тогда по большей части страх и облегчение, что так все благополучно заканчивается.

- Не волнуйся. Это уже моя проблема. Я обязательно найду вариант, чтобы ты смогла обернуться за один день. Можешь положиться на меня. Я все устрою. Сколько у нас еще есть времени?

- Я думаю недели две.

Отлично. Думаю, что на следующей неделе все решим. Не волнуйся, Все будет хорошо. Понимаешь, все будет хорошо.

Я обнял ее за плечи и поцеловал щеку. Люба никак не прореагировала, а только ответила:

- Я все понимаю. Ты позвонишь мне, когда обо всем договоришься?

Она поднялась со скамейки. Я тоже встал и еще раз поцеловал ее. Не было никакого желания задерживать Любу. Хотелось поскорее покинуть это место, которое было для меня напоминанием моей подлости.

- Обязательно позвоню. Даже не переживай. Я же обещал решить эту проблему.

Больше мы ничего не сказали друг и другу, и, не сговариваясь, направились в противоположные стороны. Я все-таки не удержался и посмотрел Любе вслед. Даже сзади она выглядела очень соблазнительно. Интересно, какие она ко мне теперь чувства испытывает? Ненависть, презрение, сожаление? Я не раз внушал ей мысль, что наш роман безо всяких последствий и продолжений, что семья для меня святое, и поэтому не надо на этот счет строить никаких иллюзий. Она вроде соглашалась со мной, отвечала, что ни на что не претендует, что ей просто со мной хорошо. Но теперь у меня возникли сомнения в отношении того, что она ни на что не претендует. Люба ждала другого предложения. Может быть, она надеялась, что я женюсь на ней. А беременность весомый аргумент в этой надежде. Я не мог сделать ей такого предложения. Не мог же только ради еще зачатого ребенка, непонятного эмбриона оставить двух своих сыновей. Я не знаю, как отнеслась бы моя мама к случившему, если бы ей рассказал. Наверняка, она что-нибудь придумала, нашла бы правильное решение. Возможно, что она предложила бы то же самое решение, что и я.

Но откуда же тогда во мне ощущение, что совершил или совершаю подлость? Может быть, все-таки меня память подводит, и тогда не было этого ощущение, а были чувства облегчения и радости, что так для меня все благополучно закончилось. Это сейчас, когда впереди пустота, могу бичевать себя словами – подлец, убийца. А тогда… Тогда только не самый благополучный исход романа, который породил проблему. Вот, как получается. Я породил проблему, а не жизнь. Жизнь загубил, а проблему решил через три дня, как и обещал. Люба забылась вместе с проблемой. Не все так плохо. Я не давал обещаний, а врач был замечательный. К нему даже за деньги непросто попасть. Любе он все сделал по высшему классу – никаких проблем и осложнений не будет. Он об этом заявил мне твердо и внятно. Я хорошо помню его слова: «Володя, все нормально. Уже завтра она будет смеяться, а послезавтра найдет себе мужа и родит ребенка. И вы в ее памяти останетесь только одним – роман с учителем». Этот человек, старше меня вдвое говорил так уверенно, что я не мог не поверить.

 

Мы встретились случайно через семь лет. Как и говорил врач, Люба вышла замуж, но не забыла меня. Выяснилось, что детей она не сможет иметь никогда. С мужем развелась, и постарела, преодолев восьмилетнюю разницу и сравнявшись со мной в возрасте. Так случается от какого-нибудь редкого заболевания или же, когда несчастлив. Это я знаю точно.

 

На школьном осеннем турслете я почувствовал, что заболеваю – температура, ломота в спине. Толку от меня такого мало, и я с согласия Сергея уехал домой. В электричке меня начало знобить. Хотелось быстрей домой – сесть в горячую ванну.

В коридоре скинул рюкзак и стал искать тапочки, чтобы переобуться. Я присел, внимательно рассматривая полку для обуви. Тапочек нигде не было.

- Ты, почему вернулся?

Я поднял голову. В дверях комнаты стоял Лена. Волосы растрепаны, лицо пунцовое в накинутом халате, под которым ничего не было. Такие вещи я определял моментально, но не придал этому факту никакого значения.

- Заболел. Ты не видела моих тапочек?

- Видела. Сейчас принесу. Ты подожди здесь.

- Ладно, я так в комнату пройду.

Я все не замечал, что поведение жены выглядит более чем странно. Такой испуганной не видел ее никогда.

- Подожди. Не ходи.

- Это еще почему?

Я попытался пройти в комнату, но Лена загородила проход.

- Не ходи. Я не одна.

- А с кем?

Более дурацкого вопроса в жизни не задавал. Сразу можно было догадаться. На вешалке висела мужская куртка. Не моя.

- Пусти.

Я грубо оттолкнул жену и через смежную комнату прошагал в спальню. Мужик уже был одет. В понятной растерянности он стоял около разобранной постели. Нашей постели. Машинально глянул ему на ноги. Вот, где мои тапочки. Мог бы и босиком пройти. У нас всегда в квартире чисто. Он должен знать, раз спит с моей женой. Я узнал его. Он отец одного из учеников жены. Пару он бывал у нас. Я развернулся, и так, ничего не сказав, вышел из комнаты.

- Сволочь, - бросил зло жене, оделся и вышел из дома. Я бессмысленно зашагал по улице, пытаясь осмыслить происшедшее и успокоиться. «Какая же она сволочь. Как она могла? Привести мужика в общую постель», - вряд ли это можно было назвать осмыслением, но эта констатация факта в какой-то мере меня успокоило. Обидно. Унизительное открытие, что рогоносцы бывают не только в анекдотах. С другой стороны, если я себе позволяю измены, то, почему то же самое не может быть позволено жене? Всякое действие рождает противодействие. В общем, получил то, что заслуживал. Но все эти правильные слова, оправдывающие жену, звучали фальшиво. Меня не только унизили, но и обошлись несправедливо. Тут же вспомнился старый похабный, но по - своему философский анекдот. Муж объясняет жене, почему, когда он изменяет это хорошо, а, когда она – это плохо. «Если я сплю с чужой женой, то мы е…м, когда ты спишь с другим мужиком, нас е…т». Анекдот точно передал мои ощущения – меня поимели, меня унизили, мною попользовались.

Так я шатался по улицам около часа. Чувствовал себя по-прежнему неважно. Температура точно нагрубала, сильно ломило спину. Я решил идти домой. Надо отдохнуть. А дальше видно будет.

Жена сидела на кухне и пила чай.

- И как мне это понимать? – сходу спросил я.

- Да, никак, - спокойно ответила она. – Сволочь я.

- Это я и без тебя знаю. Что будем делать?

- Ты что-то собираешься делать?

Лена не без иронии посмотрела на меня. По ее взгляду стало понятно, что она не чувствует себя виноватой. Что же действительно мне делать? Голова по-прежнему раскалывалась, и хотелось побыстрее закончить неприятный разговор

- Ты мне обещаешь, что больше никогда с ним не будешь встречаться. И наша жизнь продолжается как раньше, в которой постараемся не делать друг другу больно.

Лена легко согласилось. Ей тоже не хотелось продолжать неприятный разговор.

- Хорошо пусть жизнь продолжается, поэтому обещаю, что не буду с ним больше встречаться.

Я ей не поверил, поэтому мне стала интересна ее жизнь. Конечно, я не опустился до того, чтобы специально следить за ней, но в этом не было необходимости. Уже через неделю я увидел ее с ним. Они даже не скрывались. Я знаю, как влюбленные парочки скрываются, лица опущены. Они меня не видели, хотя лица не опущены. Счастливые люди слепы и глухи к чужому несчастью. Лена легко пообещала с ним не встречаться. Потому, как знала уже в момент обещания, что не будет его сдерживать. Ей плевать на меня. Я ей больше был не интересен со своим несчастьем. Я нисколько не сомневался, что моя жена счастлива с ним. Счастлива с ним хотя бы потому, что несчастлива со мной. Все очень просто – баланс счастья. В одном месте счастье прибывает, в другом убывает. Так отстраненно я рассуждаю по пришествии многих лет, а тогда меня просто переполняла банальная злоба, боль и обида. Мне это было необходимо выплеснуть.

Вечером я ничего не сказал Лене. Напротив, старался выглядеть нежным мужем. В итоге на сон грядущий занялись сексом. Получилось совсем не очень. Счастлива с ним, а спит со мной. Когда кончил, моментально почувствовал к жене мстительное отвращение. «Сучка, и вашим, и нашим». Злоба не выплеснулась, а боль и обида никуда не делись.

Последующие дни меня мучила одна-единственная мысль – как порушить это счастье. Мысль была настолько мучительна, что обрела физические очертания.

- Ты, что такой понурый ходишь? Случилось, что?

Директор пригласил меня в кабинет. Не спрашивая разрешения, закурил. Сигарета тянулась плохо.

- Что случилось? – повторил директор.

Я, может быть, ничего бы и не рассказал Гуревичу. Перекурили бы, да и все. Но сигарета тянулась ужасно, что только усугубило поганое настроение. Хотелось высказаться. В общем, я поведал почти в подробностях о том, что у меня случилось. Я не пытался все валить на жену. Сказал, что заслужил такое отношение. Но она пообещала и не сдержала обещание. Это и печалит меня больше всего.

Директор слушал, не перебивая. Когда я закончил, только и сказал:

- Да, брось ты сигарету. Что мучаешься? Возьми мои. Мы снова закурили. Директорская «Ява» была сухая и приятная на вкус.

- Значит, говоришь родитель?

Директор придавил сигарету в пепельнице. Я молча кивнул.

- Наверняка, член партии.

- Он военный. Подполковник.

- Тогда точно партийный. Это облегчает нашу задачу. А задача у нас какая? Сделать так, чтобы твоя жена с этим подполковником рассталась. Ты же этого хочешь?

- Да.

Директор был большой любитель разгадывания человеческих ребусов, плетения интриг и их распутывания.

- Мы должны его выставить в таком невыгодном свете, что твоей жене останется только его презирать. И здесь нам поможет райком партии. В райкоме любят порассуждать о моральном облике. Направлять на путь истинный моральных разложенцев. Коммунисты большие любители покопаться в чужом белье, и заклеймить разложенцев. В общем, обратишься в райком партии за помощью. Я позвоню нашему инструктору. Прямо сейчас и позвоним.

Когда какое-то дело увлекало директора, он не откладывал его в долгий ящик. После уроков я был уже в райкоме партии. Инструктора я немного знал. Я пришел в школу на его место, когда он отправился на повышение. Мы поздоровались.

- Давай заявление.

Я передал листок. Он быстро прочитал, и отложил листок в сторону. Мне показалось, что сделал он это с некоторой долей брезгливости.

- Ты точно хочешь, чтобы в твоих семейных делах разбирался райком?

Как и в кабинете директора, я только молча кивнул. Я не сомневался, что он презирал меня за этот поступок. Так мужики не поступают. У меня даже мелькнула мысль забрать заявление. Но есть ли смысл теперь в таком поступке. Директор знает, инструктор знает. Даже, если заберу заявление, вряд ли он изменит ко мне отношение. Да и плевать мне на его отношение. Боль и обида все еще переполняли меня. А презрение к самому себе подавят боль и обиду.

- Хорошо. Мы тебе письменно сообщим о результатах рассмотрения твоего заявления. Тебе остается только надеяться, что любовник твоей жены такой же, как ты. И мы сохраним ячейку советского общества. Нет сомнений – он меня презирал. В памяти всплыла песня Галича. «Она кушала «дюрсо», а я «перцовую» за советскую семью образцовую.

Я поднялся, инструктор руки мне не подал.

Уже через две недели я знал результат. Была суббота. Я отвез детей к родителям, и вернулся домой. Родители, наверняка чувствовали, что у нас с Леной происходит что-то неладное, но спрашивать не решались. Мама только вопросительно заглядывала мне в глаза, надеясь что-то разглядеть. Что там можно было разглядеть?

Когда вернулся, Лена сидела на кухне с заплаканными глазами.

- Что-то случилось?

- Нет, ничего. Все нормально. Если можно, оставь меня в покое. Мне нужно побыть одной.

- Хорошо.

Прав был инструктор. Подполковник оказался не лучше меня. Его вызвали в райком и просто предложили альтернативу. Или он возвращается в семью, или кладет партбилет на стол. Подполковник предпочел вернуться в семью. Лена тоже вернулась в семью, хотя не была членом партии. У нее просто не было альтернативы. Я до сих пор не знаю, была ли она в курсе моего заявления. Хочется верить, что подполковнику не хотелось выглядеть подлецом в глазах Лены, и он придумал какую-нибудь более красивую причину для расставания, чем результате беседы в райкоме. У меня даже проснулось что-то вроде сожаления к жене. Не везет ей. Одного подлеца променяла на другого.

Начать все с начала нам не удалось. Да и мы не пытались. Я понимал Лену, но простить не мог. А ей было все равно, простил я ее или нет. Она просто не любила не меня. Мы еще пытались сохранять видимость семьи. Из-за Темки и Олежки. Но получалось плохо. Через два года мы развелись. Квартиру я оставил жене и детям, а сам переехал к родителям.

С Леной мы видимся редко. Только на днях рождения Темки и Олежки. На кладбище. Наши мальчики погибли один за другим. Я не знаю подробностей того, как они погибли. Мальчики со мной в последние годы мало общались. У Олежки был бизнес, долги. За них его и убили. Два выстрела, третий контрольный в голову. Через полгода Темка разбился на машине. Ему Олежка подарил. Темка, какой он водитель? Мальчишка. Не справился с управлением.

На могилу к мальчикам мы приходим с Леной почти одновременно. Кладем цветы. Молчим. Она прижимается ко мне. Так мы и стоим, продуваемые еще холодным весенним ветром. Наши мальчики родились в марте с разницей в три дня. Люба тоже бы родила в марте. Лето лучшее время для любви. Я даже не сомневаюсь, что это был бы сын. Сын, не рожденный в СССР.

Февраль – сентябрь 2009 года

 

 

 

 

 

 

 

 

18.191.212.146