Смена элит

 

— Убьемся, Тимоха, убьемся, сволочь такая! — Анка всегда кричала одно и то же, когда его джип выпрыгивал из густых лесных зарослей на золотистый песок озерного пляжа.

В ответ Тимофеев (в простонародии — Тимофей, олигарх), перекрывая рев двигателя и вой женщины, боевито чеканил:

— Оплачено!

И газовал дальше, задействуя рифленой подошвой кроссовки без малого четыре сотни лошадок, указанных в техническом паспорте самодвижущейся японо-китайской коробки. Хозяин всех местных бизнесов, правопреемник рабочих мест и благоприобретатель своей жены, он знал цену деньгам и справедливо требовал от каждого болта внедорожника максимальной напруги. Однако бессознательная природа сопротивлялась его всепроникновенному позитивизму: даже теперь, когда все бумаги по приватизации водохранилища и прилегающей к нему лесополосе были фактически в руках Тимофея, даже теперь многожильный автомобиль не коснулся колесами жидкой среды, не дотянув до берега два жалких метра.

Паша толкнул плечом дверь, но та не поддалась — снаружи мешал песок.

— И че? — Анюта направила на суженого две ядерные боеголовки, едва сдерживаемые от превентивной атаки полиамидным бикини с арбузным орнаментом. — Шашлык сырой кушать будешь?

В основном Тимофей держал жену под контролем, уверенно владел ей, распоряжался и пользовался. Однако в минуты, когда интересы супруги касались пищевого довольствия, Анна Иванна воплощалась дикой волчицей с физическими кондициями буйвола, и потому он ответил довольно-таки осторожно:

— Могу. Но обожду. Щас откопнут.

И в самом деле, Тимофеев не успел закончить фразу, как из тени то ли обломанных, то ли обкусанных кустов на солнце выползло до полудесятка бывших бойцов егерской службы, разжалованных в бездомные по причине структурного расформирования оной. Обветренные, подвяленные, изнуренные коллективной и потому неравной борьбой с алкоголем шатуны не пропили навыки обуздания стихий и довольно быстро освободили внедорожник из сыпучего плена с помощью палок, черпачков и прочих замысловатых орудий каменноугольного века. Индустриальная техоснастка: топоры, пилы, лопаты, домкраты — были ответственно сданы в черный лом. Так самозабвенно трудились только первые комсомольцы, да и то лишь в кино. Епатьевский подвиг копателей был отмечен бутылкой «Столичной» отечественного, то есть Тимофеевского производства. Со стороны олигарха это был широкий поступок. Регламентированные КЗОТом понятия не обязывали оплачивать спонтанный труд энтузиастов. Тимофеев мог прогнать егерей с пляжа, действуя в рамках уголовно-процессуальных норм. У него в багажнике рядом с запаской лежал автомат. Но как патриоту-собственнику, ему иной раз было приятно демонстрировать социальную ответственность бизнеса. Помимо пузыря, Тимофей выдал старшему егерю — у того на голове уцелела фуражка — три помидора, прядь зеленого лука и благословил так, как учил местный поп:

— Давайте теперь, валите. Солнце не загораживайте. И чтоб это, без блядства в кустах…

Прослушав культурный посыл благодетеля, мужики потянулись обратно до лежбища. Они семенили за старшим в довольно строгой, но непонятной для непосвященных иерархической последовательности, смехоподобно кашляя или кашлеподобно смеясь.

Анюта принялась разгружать объемистый багажник, выкладывая на песок мангал, бидончик шашлыков, напитки, шампуры, пакет угля и прочее необходимое для высокобелковой пьянки. Тимофей, облокотившись на горячий капот, смотрел вдаль. С охраной и без охраны, он обязательно проводил рекогносцировку. Даже, когда не знал значения этого слова. Примеривался к вероятным противникам, прикидывал кого бить и куда. Доставшееся от приматов обостренное чувство опасности вкупе с избыточным весом и ростом обеспечили ему должность регионального альфа-самца. В детстве взрослые, да и сверстники тоже, считали олигарха тупым и часто высмеивали за зоологические наклонности. Сейчас это звучало нелепо, но в те времена Тимофей был готов убежать от насмешек в леса и жить бурым медведем, в крайнем случае — лосем. Но северный Маугли не состоялся — удержал подаренный дедом мопед. Теперь же никто не смел потешаться над Тимофеевым. Теперь многие хотели вести себя, как животные, и пытались, но это было лишь подражание, а олигарх был настоящим.

Тимофеев привык, что ему уступали, от него убегали, его сторонились, ему завидовали, называли за спиной душегубом и мироедом, за ним постоянно подсматривали, как за какой-нибудь порнозвездой «Дома-2». Мало того, он начал чувствовать необходимость демонстрации превосходства. Имущественного, пространственного, силового. Без лилипутов Гулливер совсем не великан, тем более — не олигарх. Приличному человеку нужен бэкграунд. Это слово передалось к нему от Анюты. Она называла им всех, кроме мужа и себя. Анюта готовилась к покоренью Москвы: училась есть отварных червяков специальными палочками, проколола нос и пупок, пела под караоке и зубрила все языки подряд, обнаружив в себе спазмолитический и бессистемный ум и такую же реактивную память. Она полагала, что в Москве живут полиглоты. К учению жены Тимофей относился скептически и сам учиться не собирался. Ему хватало праязыка — языка жеста, главным образом, кулака. На нем Тимофеев мог объяснить что угодно кому угодно.

Помимо егерей, на пляже оттирались и временноработающие аборигены: персонал его склада и фермы. Их олигарх насчитал до пятнадцати единиц. Они распределялись в песках более-менее равномерно, но после явления озеру Тимофея, отползли от греха, за диаметр безопасного отчуждения, дабы успеть скрыться в подлеске, если непредсказуемый олигарх задурит. Постановочно бузить Тимофей не планировал. В фазе личностного полураспада человек наиболее слаб и беззащитен, и Тимофей интуитивно подмораживал промежуточное состояние местных жителей. Эти люди работали на него, курили его сигареты, пили пиво его пивоварни, грызли высушенные в его сарае сухарики и кабзду. Он наживался на них и одновременно их эксплуатировал, то есть имел этот новый тип неудачников и в потребляющее и в производственное отверстия. Анка презрительно обзывала их консюмерами.

Впрочем, когда он обустроит пляж и озеро по уму, консюмеров придется убрать, чтобы не портили воздух и не загрязняли ландшафт.

Кто еще имелся вокруг? Горластая дичь, трудная в отлове и выработке. Белки с учетом межсезонной изношенности стоят максимум два бакса за штуку. Зайцы, лисы и волки котируются дороже, но все одно не окупаются хлопотами, связанными с охотой и долблением шкурок и туш.

Противоположный берег порядком запущен — в обрывах корягах и валунах, зарослях дикой малины и гнездах ремнеобразных гадюк. Трудноуловимый набор низкотехнологической живности плюс естественная недвижимость: деревья, вода и грунт. При желании недвижимость можно урбанизировать. Зелень вырубить. Почву залить бетоном. Влагу вычерпать, разлить в питьевые емкости. Фактически превратить в Байконур. Без закупа техники, только за спирт и харчи. Космодром за пару-тройку баррелей спирта. В двадцать первом веке спирт оставался преобладающим топливом, выводящим из анабиоза механизмы деревенских аборигенов. Харчи были совсем не обязательны, как дополнительные опции на автомобиле…

Но зачем ему Байконур?

Бобылем в космос он не собирался, с женой выходило дорого.

К тому же при очевидной слабости и низкой ликвидности каждой отдельной детали ландшафта, их совокупность создавала нечто непобедимо-бесценное, фактически — не приобретаемое. И олигарха безумно радовало, что этот, с божественной точки зрения не подлежащий приватизации мир оттяпал именно он — получеловек-полузверь. Откусил на халяву. Согласно обычаям, принятым в бюрократическом обществе, ему пришлось откатить министру и замминистра, и не где-нибудь, а в Москве. Подношения истребовали безналом на счета зарубежного резидента одной отсутствующей на карте страны. Он выслал перевод без колебаний. Как человек реальных дел, Тимофей не считал безналичные деньги деньгами, а чековые книжки, пластиковые карты и прочую бижутерию фьючерсного капитализма причислял к многочисленным и бессмысленным московским понтам…

Олигарх сморгнул и резко, неожиданно для других и себя бросился к озеру, гладкому, неподвижному и непуганому, набравшемуся до краев синим небом. Зашел в него шумно и пенно, пуская волну и поднимая донную муть.

— Не брызгайся, Тимати, — завизжала Анюта. — Обмочишь еду микробами.

Тимофей обернулся, тиснул взглядом монументальные формы супруги и снова обратился на жидкость. Вода вблизи него нервно подрагивала, а небо подвинулось, уступив контрольный пакет его пельменеподобному отражению, без прибауток самому большому в округе.

— И небо наполовину мое. А скоро и целое будет, — сказал олигарх удовлетворенно. — Когда куплю вертолет.

Большое — большим. Ему.

Он сложил ладони ковшом, зачерпнул воды — один литр четыреста миллилитров, и плеснул на свежевыбритый череп. Ударившись о практически слоновую кость, струи разбились на капли и отскочили упруго и звонко. Следующую порцайку впитал в себя рыжий мох, утепляющий грудь. Водоизмещение ладоней в литр четыреста Тимофеев называл полторашкой и заставил убедиться в этом других. Его руки задавали меру мер местности — эталон розлива канистры «живого» пива, а также спирта, идущего на производство пяти литров водки «Столичной региональной».

В воде было хорошо. Он стоял на своем дне, лил на себя свою воду и дышал своим воздухом, крепкий и большой, как гора. Хозяин воды.

Он бы и стоял здесь всегда, если бы ветерок не возбудил плоть сочным запахом кипящего жира вкупе с пуазоновым потом Анны Иванны. Вылив на макушку еще один рукотворный половник, олигарх пустил волну до берега — в сторону липидно-белковых яств: порося и жены.

Сейчас погудим! Ему захотелось спеть нечто патриотично-лирическое из далекого пионерского детства, но он вовремя вспомнил, что негоже показывать излишнюю человечность в присутствии посторонних, пусть слабых и низших. Когда-то давно, он услышал странную фразу: «Слабые станут сильными». Олигарх не понимал, о чем, и о ком было сказано, не представлял, у кого узнать время, место и имена зачинщиков потенциального мятежа. Но недоговоренность той фразы напугала его навсегда, поэтому вместо песни олигарх закричал:

— Че разлеглись? А ну, отвали подальше!

В егерских кустах затих певчий свист. Аборигены поползли в камыши, пивной пластик в их кулаках напоминал ручные гранаты. Продолжая аннексию, олигарх врубил эм-пэ-три магнитолу. В японо-китайском механическом чреве проснулась душа. Она оказалась русской. Сиплый, плакучий, неизлечимый шансон дезодорировал побережье лучше всякой санслужбы. Впрочем, о полной дезинсекции речь сегодня не шла. После пива и шашлыка олигарх обычно переходил к теплокровным деликатесам Анюты. Лендлорду нравилось лапать самую крупную женщину области в присутствии возбужденно настроенного электората. И Анне Иванне это, кажется, нравилось тоже. Олигарх даже вынашивал идею изображения суженой топлес на коробках с блинами, фрикадельками и лобстерами, но никак не мог родить нужный слоган, путаясь в многообразиях. От фольклорных «анютиных глазок» до высоких ямбических рифм: «Бросьте Маньку, съешьте Аньку».

Словно угадав траекторию мысли мужа, спутница жизни нагнулась, запустив перламутровый маникюр в маринад, и Тимофей, поддавшись инстинкту, ухватил ее за деформирующее ткань полукрупье. Пальцы утонули в Анюте, словно в перьевой подушке.

— Маймун, — протянула Анна Иванна низко, но ласково.

Их тела соприкоснулись со скользким шлепком, вмялись друг в дружку и с вантузным чмоканьем отпружинили. Из алкогольных кустов раздались захлебывающиеся смешки. Репликам, однако, на галерке быть не полагалось, и Тимофей запустил в заросли початую канистру с пивком. Смех сменился треском веток, стонами проигравших и торжественным «бульк-бульк» чемпиона.

Олигарх почесал живот, где осваивалась другая половина канистры. Свежеупотребленное пиво называлось «живым», буквально — «Живее живых». Когда снулый лох с айбиэмным дипломом многословно втирал Тимофею про аутентичный чендайзинг, олигарх не сомневался — думал, жидкость может быть только мертвой. Но, когда после органолептической трехлитровки в его желудке началось почти человеческое бормотание, приятно щекочущее кишочки, — он согласился с маркетингом и перешел исключительно на «ЖЖ», перемежая его разве что водкой.

Пока жинка метала рубон, он выжрал вторую бутылку, отрыгнул пену и приступил к повторному досмотру ресурсных достоинств и недостатков природы. В первый раз он оценивал остаточную стоимость местности, сейчас — перспективную…

«Месту нужен хозяин, который доведет все до ума, — измышлял Тимофей. — И этот хозяин — я. Определенно, месту этому повезло. Там вон будет шашлычница. Спереди, у воды, как их, катамараны. Сзади кемпинговые номера с массажистками. Преобразовать пейзаж в натюрморт. Потом выдумать герб, как у правильных землевладельцев-лендроверов. Генеалогический знак, отлитый в граните гербарий, умещающий всю законную собственность: огонь, небо, воду, «гелендваген», шашлык, автомат, депутатский значок и Анюту.

— Тима, сядь, не мечись, совсем ведь избизнесовался. — Плотский голос супруги, словно ветер облака, разогнал картину недалекого будущего. — Выпей, покушай.

Анна Иванна аппетитно раскинулась на шелковом покрывале, расписанном былинной историей «Александр Невский рвет пасть американского льва». Шитый золотой ниткой богатырь был лыс и огромен, как Тимати. Широченную грудь защищало блюдо чистого серебра с мясом, хлебом и овощами. Плечи украшали водка и пиво. Арбузный зад Анны Иванны студенисто подрагивал на могучих чреслах. Незанятой частью ковра оставался мужественно оскаленный лик. Но сидеть на своем же лице казалось Тимофееву неприличным, а занять место Анюты — было все равно что перейти в стан сексуальных меньшинств.

— Святотатствуешь? — насупился олигарх.

— Что ты, Тимати! — Анна колыхнулась к нему и какой-то только ей известной мышцой подспустила лямку купальника. — Да ты только понюхай!

Перед носом олигарха оказался шампур с сочным мясом и наполненный водкой рожок. Ноздри и зрачки Тимофея непроизвольно расширились. Возмущение уступило позитивным инстинктам и чувствам. Нежностью к алкоголю, страстью к мясу свиньи и Анюты.

Осушив рог, Тимофей принял из рук супруги шампур, примерился для качественного надкуса и… вдруг замер неприятно озабоченный и пораженный.

В его водоеме появилось нечто чужое!

Вынырнуло бесшумно. И, не поднимая волны, но с какой-то нечеловеческой скоростью направилось в его сторону. Присмотревшись, Тимофей понял, что чуждых сущностей целых две штуки.

— Ондатры, — легкомысленно предположила быстро хмелеющая Анюта. — Тащи-ка сюда ружье.

— Не ондатры, — чтоб погасить нарастающее волнение Тимофей выпил водки из горлышка.

— Тем более.

— Не надо. Оно что-то не то.

В самом деле, если кто-то решался касаться воды в присутствии олигарха, то либо втихаря в камышах, либо же удирая. А эти, прямые и стремительные, словно торпеды, шли аккурат на него. Вот уже заскользили по мелководью. Выбрались на берег. Невысокий, тощий мужчина в змеевидном комбинезоне. И неопределенного возраста дева, плоская, как бочковая сельдь.

— Тима, слышь, это че за гламурыш гельминтный? — Анна Иванна вернула на место лямку купальника. — И чего с ним за мазерфака?

— Маузерфака? — рассеянно переспросил олигарх.

— Нет, мне интересно, где жопу она потеряла, кому сиськи в аренду сдала? — Анька хамила больше обычного — тоже, стало быть, волновалась.

Тимофей не знал, что ответить. Он открыл рот, но не для шашлыка, а рефлекторно открыл.

— Тимоха, а как они в озеро наше попали?

— С того берега, — неуверенно произнес олигарх.

— Ты чего говоришь ерунду. Там подхода к воде просто нет. Валуны, коряги и змеи.

Тимофей не ответил.

Между тем плоская парочка стянула гидрокостюмы, вытащила непонятно из каких мест ноутбуки и по-хозяйски устроилась на песке. Словно не существовало в природе ни Тимофея, ни Анны, ни джипа. Словно пришельцы не слышали музыки. Словно не понимали, на чью землю приплыли.

Тимофей чуял, что затянувшееся бездействие стремительно опускает его в глазах местных бичей. Надо было срочно гасить чужаков, но что-то мешало действовать. И он не понимал, что именно.

Несмотря на предсмертную истонченность, тела чужаков отнюдь не казались хрупкими, напротив, они излучали упругую долгопрочную мощь, будто были искусственными.

— Че они? Кто они? — пытался сообразить олигарх.

Но ответы не приходили. Чужаки были лишены принятых в обществе Тимофеева знаков отличий: жировой ткани, перстней, цепочек, оружия, автомобилей. Ну совсем никаких зацепок.

Тот из всплывших, кто был больше похож на мужчину, отпил из плоской бутылки воды (пить из озера, стало быть, нелюди брезгуют!) и стал что-то объяснять той, которая играла роль женщины, водя из стороны в сторону тоненькой авторучкой.

— Пал Митрич, об нашем толкуют! — Потемневший взгляд Анны вывел олигарха из ступора. — Ты и это им спустишь?

Жена называла олигарха по имени-отчеству только в особых случаях: в ночь свадьбы и еще один раз, когда они отравились шавермой на отдыхе в Турции. Значит, что-то решающее происходило сейчас. И Тима пошел разбираться.

Он вывернул локти наружу, чтобы казаться больше. Выбрал шаг не широкий, но твердый, чтоб песок разлетался далеко в стороны, как от удара молота. Таким образом Тимофей гуманно предоставлял незваным гостям время мирно отдать швартовы. Но незнакомец и его обезжиренная подруга игнорировали гигантскую тень могучего воина. Ни разу не подводившая его прежде поведенческая программа в этот раз не помогала. Напротив, усиливала неуверенность олигарха.

Тимофей вздрогнул и едва не метнулся назад, когда в просторных шортах засвербил, а затем заиграл телефон. В салоне связи он приказал поставить ему эту мелодию на полную громкость. Песню про пересылку, исполняемую от лица безжалостного и лютого, но всплакнувшего на минуту героя. Как казалось Тиме — песню про него самого. Сам он не сидел. Но он мог. И не раз. Да, в общем, и здесь: как бы на воле и как бы при цивильных делах — он жил по тюремным законам, то есть правильно и воспринимал себя как пахана.

— Я! — олигарх взял максимально возможную низкую ноту.

— Вы, — вежливо попросили из трубки, — покиньте, пожалуйста, территорию.

— Чего?

— Вам необходимо отъехать в госпиталь, желательно, за пределами родины. У вас на теле опасная сыпь.

Неизвестный собеседник не лгал. В центре лба, на плечах, животе и паху олигарха вспыхнули красные точки, какие оставляют лазерные фонарики. Тимофей не мог видеть их, но сработала сигнальная система оповещения предков — шерстяная манишка на груди встала дыбом…

И еще… ему показалось, что из глубины озера вырос тонкий металлический столб перископа.

Кулаки рекомендовали Тимати бить, но какое-то новое глубинное чувство кричало — беги!

И он побежал…

Через несколько минут он уже гнал «гелендваген» по вихлястой лесной дороге в сторону аэропорта, покидая эту страну навсегда.

 

Худосочная пара на озере свернула плоские ноутбуки в кульки и, воспользовавшись кульками, как подзорными трубами, осматривала пейзаж. Мужчина, приобнял подругу, и зашептал в ее острое, полупрозрачное ушко:

— Every place needs the master. Ему повезло, что этот хозяин я. Там будет шашлычница. Впереди — эти, катамараны. Натюрморт европейского уровня. Куршавель №2.

 

3.148.108.144